В гости к художникам, в первую очередь к общительному Загоруйко, приезжали и их коллеги. Несколько лет прожил в Позитано Григорий Ошеров, ряд произведений которого пополнили картинную галерею г. Салерно. Его имя наряду с именем Загоруйко фигурирует в составленном в 1941 году списке иностранцев, подлежащих удалению с Амальфитанского побережья. Однако, в отличие от последнего, Ошерову не удалось избежать депортации, и следы его затерялись. О художнике оставил литературное свидетельство немецкий изгнанник Вальтер Мекмауэр: "В наших глазах каждый в своем роде имел нечто значительное и привлекательное: художник Григорий Ошеров, которого я знал уже по Берлину, эмигрировал из России еще до 1917 года, и после почти двадцатилетнего обитания в Берлине был снова вынужден пуститься в странствия…" Ошеров благодаря своей немецкой культуре легко сошелся с беженцами из Германии и Австрии, свидетельство чему – серия портретов семьи Гаральда Тиля, либерального журналиста, удалившегося в Позитано в самоизгнание.
Часто бывали на живописном Амальфитанском побережье другие художники: Константин Горбатов, Андрей Белобородов, Алексей Исупов, Борис Георгиев.
Крупнейший вклад в развитие местных художественных ремесел внесла Ирина Вячеславовна Ковальская (1905–1991), которую из-за ошибочной изначальной записи именуют в Италии "Kowaliska". Ирина родилась в Варшаве; ее мать, урожденная Фридляндер, была родом из Петербурга. Сразу после окончания советско-польской войны Ковальские перебрались в Вену, где Ирина завершила художественное образование. На Итальянском Юге она обосновалась в 1934 году, отдав необычайно много сил развитию керамического производства, центр которого издавна сложился в местечке Вьетри-суль-Маре. Ей же принадлежат многие образцы дизайна, способствовавшие появлению особого Позитанского стиля (Moda Positano). Ковальская вращалась преимущественно в немецкоязычном мире, и на Амальфитанском побережье она нашла спутника жизни – писателя Армина Т. Вегнера (1886–1978), известного своим страстным разоблачением геноцида армян в Турции. В 1933 году Вегнер написал открытое письмо к Гитлеру с требованием прекратить расовые преследования, за что был заключен в концлагерь, а по освобождении навсегда покинул родину, обосновавшись в 1936 году в Италии.
Особняком от своих коллег, живших на берегах Салернского залива, держался Михаил Михайлович Огранович (1878–1945), житель острова Капри. Собственно, и эмигрантом в полном смысле его нельзя назвать: по позднейшей советской терминологии он мог считаться лишь "невозвращенцем". Огранович родился в Петербурге, в семье состоятельного врача, владельца крымского санатория. В качестве выпускника училища им. барона Штиглица, награжденного пансионерской поездкой за блестяще выполненный эскиз мебели в ренессансном стиле (1901), он едет в Италию, попадает на Капри и влюбляется – и в остров, и в одну из ее обитательниц, Лауру Петанья, на которой и женится, невзирая на протесты родителей. Вся дальнейшая жизнь, с 1902 года, протекала в идиллической каприйской обстановке, вне всякого творческого общения с соотечественниками. Живописец с профессиональным образованием быстро нашел себе клиентуру, специализируясь на пейзажах – благо каприйская натура давала предостаточный материал. Окруженный обширной итальянской родней, владевшей престижной гостиницей, он не стремился к какой-либо художественной карьере, лишь эпизодически выставляясь в неаполитанских галереях. Дарования и выучка Ограновича были оценены каприйцами, и его произведения расходились по частным домам и учреждениям; их охотно покупали и визитеры Капри в 1930-х годах. Во время войны от пейзажей пришлось отказаться, и художник создает ряд семейных портретов, а когда с 1943 года остров становится базой отдыха англо-американских войск, не гнушается расписывать кожанки солдат на каприйские мотивы. В 2005 году неаполитанская Ассоциация им. Максима Горького провела его первую посмертную выставку, и творчество Ограновича стало выходить из продолжительного забвения.
И. В. Щеблыгина
Художественная коллекция русского культурно-исторического музея в Праге (1934–1944): из истории создания
Общепризнанно, что преобладающее влияние на облик эмиграции первой волны оказала интеллигенция, обусловив его высокий интеллектуально-духовный потенциал. Главная цель в изгнании виделась в сохранении, развитии и приумножении русской культуры и приобрела, можно сказать, характер духовной миссии.
Показательно, что русская эмиграция, столь неоднородная по своему социальному составу и политическим взглядам, объединилась в ежегодном праздновании Дня Русской культуры, приуроченного к дню рождения А. С. Пушкина и ставшего национальным праздником русского зарубежья. Русская интеллигенция, чья творческая энергия не иссякла вдали от родины, а воплотилась в научных трудах, литературе, музыке, живописи, оказалась способной сохранить и донести до нас богатейший пласт отечественной культуры, который нашему поколению еще предстоит оценить и осмыслить.
Ярким примером вышесказанного может служить история создания и судьба Русского культурно-исторического музея в Праге. В 1920–1930-е годы Прага была одним из крупных научных и культурных центров русского зарубежья. Во многом этому способствовала материальная и моральная поддержка русской эмиграции чехословацким правительством, получившая название "русской акции". Руководители молодого славянского государства считали своим нравственным долгом помочь беженцам из России, так много сил отдавшей в борьбе с Германией и Австрией, к тому же они надеялись в лице своего ближайшего соседа иметь в будущем доброжелательного союзника. Кроме того, значительная часть русской эмиграции была представлена творческой интеллигенцией. Возможно, именно поэтому форма оказания помощи русским беженцам наиболее отвечала и личному достоинству, и национальному сознанию русских эмигрантов. Русская беженская проблема стала разрешаться при помощи русских учреждений и организаций. В 1921 году была создана Русская Учебная коллегия из профессоров и преподавателей вузов и Педагогическое бюро по делам высшей и средней школы. Правительственный кредит помощи русским ученым составил сто тысяч чешских крон в месяц. Прага становится одним из основных центров русской научной эмиграции. И не случайно именно здесь проходит "торжественный смотр русских беженских научных сил" – I съезд Русских академических групп (1921 год) и I съезд русских ученых (1924 год), ярко продемонстрировавшие, что русский научный мир в изгнании сохранил свое единство и намерен продолжать творческую деятельность. По мнению чешских коллег, русская профессура, оказавшись в непривычной для нее заграничной обстановке и в малоблагоприятных условиях эмигрантской жизни, не утратила своей энергии и успешно продолжала создавать новые ценности в области как чистых, так и прикладных наук.
Бывший ректор Московского университета М. М. Новиков, приехавший в Прагу в 1923 году, вспоминал: "Когда я приехал в Прагу, русская академическая жизнь в ней кипела и бурлила. Чехословацкое правительство во главе с президентом Т. Г. Масариком встретило русских беженцев чрезвычайно гостеприимно. Профессорам и доцентам была назначена солидная пожизненная пенсия… учащейся молодежи были предоставлены стипендии до окончания высшего образования. Началось энергичное культурное строительство". Прага вполне оправдывала свое название – "Русский Оксфорд". Академики Н. П. Кондаков и П. Б. Струве, ведущие профессора Московского, Петербургского, Харьковского, Ростовского, Киевского университетов: С. Н. Булгаков, А. А. Вилков, Г. В. Вернадский, П. И. Георгиевский, Д. Д. Гримм, С. В. Завадский, А. А. Кизиветтер, Н. О. Лосский, П. И. Новгородцев, Е. В. Спекторский, Г. В. Флоровский, А. В. Федоровский и многие другие составили блестящую плеяду русских ученых, собравшихся в Праге, и обусловили особенность и специфику пражской эмиграции – ее ярко выраженный "просветительский" характер. Эти люди были далеки от политических и идеологических страстей, кипевших в эмиграции, и все свои силы отдавали творческой, созидательной научной и культурно-просветительской работе. Создавая Русский культурно-исторический музей, В. Ф. Булгаков, в частности, писал: "Всякие политические тенденции вообще отбрасываются в деятельности Музея. Она действительно строится на чисто научных, объективных основаниях. Лично я – не политик и не работал бы в музее, если бы он попал под эгиду одного из эмигрантских или каких бы то ни было политических течений…" "Златая Прага" со своими старинными зданиями, картинными галереями, музеями, библиотеками, как центр исторической и культурной жизни Чехословакии, стала и одним из центров русских культурных начинаний. Русский камерный и драматический театры, студия Московского художественного театра, выставки картин русских художников, русские хоры, литературные вечера, лекции по истории русской культуры… все это – русская Прага 1920–1930-х годов.
Художественная жизнь в Праге рассматриваемого периода была интересна и разнообразна: трижды (в 1923, 1925 и 1928 годах) выставлял свои картины И. Репин, большое количество своих произведений привез в Прагу академик Н. Богданов-Вельский, ряд работ показали К. Коровин и Ф. Малявин, Прага видела персональные выставки графика Н. Зарецкого и пейзажиста Колесникова. В 1924 году С. Маковский в помещении Художественно-промышленного музея устроил выставку русской графики. "Это было радостное явление, – вспоминал Н. А. Еленев. – Объективные условия помешали Маковскому дать более систематический и исчерпывающий подбор произведений русских графиков, однако и то, что имелось на выставке, глубоко радовало… Рисунки Александра Бенуа, И. Билибина, Л. Бакста, М. Добужинского, С. Чехонина, покойного Е. Нарбута относились ко временам расцвета "Мира искусства", куда почти все демонстрировавшиеся авторы входили". По мнению известного искусствоведа, самыми выдающимися явлениями русской художественной жизни были выставки Б. Григорьева (1926) и И. Билибина (1927), прошедшие с огромным успехом. Борис Григорьев – "один из самых изумительных рисовальщиков нашей эпохи", выставивший 80 своих работ, поразил Прагу. "…В то время, когда дышать стало нечем от умных глупостей "строителей" картин из битого стекла, вырезок газет и кусков жести, – писал в своей статье Н. А. Еленев, – когда такой чуткий искусствовед, как Муратов, тревожно заговорил о пост-Европе и анти-искусстве, явился Григорьев. Он обрел не только тему, выпавшую из сознания современности, не только нашел общезначительный смысл ее, но воскресил поруганное искусство живописи".
Художник И. Билибин, посетивший Прагу в 1927 году в связи с проектом росписи русской часовни на Ольшанском кладбище, показал живопись и графику, представив 77 своих произведений. "Иллюстрации к сказкам начала нынешнего века, декоративные работы вроде плафона для Государственного банка в Нижнем Новгороде, крымские акварели, костюмы для театральных постановок, рисунки, относящиеся к пребыванию Билибина в Египте и Палестине и, наконец, бесподобная серия миниатюр, изображающих древних русских князей, создававшихся в последнее время, – по мнению Еленева, – показывали Билибина во весь рост".
В этом же 1927 году Прага увидела выставку произведений художника Г. Мусатова и проведенную пражской организацией "Русский кустарь" выставку русских художников, проживавших в Праге. На ней были представлены акварели В. Крашенинникова, офорты Сиротского, иконописные работы княгини Н. Г. Яшвиль, портреты Н. Акатьева, работы проф. В. Брандта, А. Суслова, А. Головина.
Из всего вышесказанного очевидно, что совсем не случайно идея создания русского эмигрантского Музея возникла именно в Праге. Задачей Музея должно было стать собирание памятников науки и искусства, а также других предметов, относящихся к истории, творчеству и быту русского зарубежья. Основная же цель заключалась в том, чтобы показать, что "наши беженские массы не являются отбросами родины… наоборот, сейчас же берутся за творческий труд, обогащая культурное богатство приютивших их народов своей научной и художественной продукцией. Таким образом, слава русского имени распространяется по всему свету".