Если рассмотреть подряд все 138 протоколов парижских слушаний, сразу видно, сколь поспешно и огульно Делались эти признания. 105 человек признались в том, что отречение от Иисуса Христа было в той или иной форме им навязано, но многие взяли на вооружение расхожую формулу: они поступили так "ore et non corde", т. е. только на словах, ибо в сердце своем веру в Господа сохранили. 123 человека признались, что плевали на Распятие, или на землю возле него, или на различные изображения распятого Христа по приказу тех, кто принимал их в орден, однако некоторые утверждали, что плюнули в сторону или же просто притворились, что плюнули. В 103 случаях подсудимые утверждали, что их целовали в "неприличные места", обычно пониже спины и в пупок. Есть и некоторые вариации: один тамплиер, например, получив приказание поцеловать приора в пупок, решил этого не делать, потому что "живот у него был весь в струпьях от чесотки", и всего лишь коснулся живота носом71. Поцелуй в губы, в котором признавались даже те, кто более ни в чем сознаваться не желал, не считался таким уж непристойным; такова, например, была обычная и вполне законная форма приема в любое братство, а также - принесения во Франции светской феодальной присяги "устами и дланями"72. В 102 протоколах имеются прямые и косвенные указания на то, что гомосексуальные связи между членами ордена поощрялись, хотя некоторые свидетели всего лишь "слышали от других" о том, что у братьев общие постели. Один тамплиер утверждал, что это делалось специально, с целью удовлетворения греховного влечения, зато другой притворялся, что вообще не понял, зачем так было устроено73. Лишь трое тамплиеров признались, что на самом деле имели гомосексуальные связи с другими братьями, и один из них, Гийом де Жиако, служитель в доме великого магистра, показал, что, будучи на Кипре, имел сексуальные сношения с де Моле по три раза за ночь. Другой служитель, Пьер из Сафеда, рассказал, что его склонил к мужеложству один испанский тамплиер по имени Мартен Мартен, которому он не смог оказать сопротивления, поскольку великий магистр еще во время приема в члены ордена велел ему не противиться гомосексуальным домогательствам74.
Что же касается идолопоклонства, то парижские слушания мало что прояснили. Всего девять человек понимали, о чем идет речь; все они видели какую-то голову - от одного до двенадцати раз, - которой поклонялись тамплиеры во время своих собраний в таких далеких друг от друга городах, как, например, Париж и Лимасол. Голова выглядела по-разному: то с бородой, то ярко раскрашенная, то из дерева, то из серебра, то позолоченная, а то вдруг с четырьмя ногами - двумя спереди и двумя сзади75. Наболее четкое описание дал разговорчивый служитель ордена Рауль де Жизи. Он видел эту голову семь раз на различных собраниях братства, где иногда председательствовал Гуго де Пейро, генеральный досмотрщик ордена. Когда голова показывалась, все присутствовавшие падали ниц, поклоняясь ей. Выглядела голова жутко и была похожа на демона (по-французски un maufe): стоило Раулю ее увидеть, как его охватывал страх, и он едва мог сдержать дрожь. Однако же, по словам рассказчика, в душе он никогда ей не поклонялся76.
С некоторыми вариациями та же тема повторялась и на слушаниях в провинциях. В Каоре, например, большая часть свидетелей согласилась с показаниями того, кого допрашивали первым, - горожанина Пьера Донадери, сына местного буржуа. Его принимали в орден лет тридцать назад. Во время обряда посвящения, происходившего в часовне, он, отойдя в сторонку, снял с себя мирскую одежду и надел платье тамплиера, после чего, вернувшись к приору, обнаружил, что тот стоит "на четвереньках, подобно зверю", а он, Пьер Донадери, должен поцеловать его пониже спины и в пупок, а потом плюнуть на крест и многократно отречься от Бога77. В Каркасоне брат Жан де ла Кассань рассказал, что во время его вступления в орден приор лег на скамью, а он и другие неофиты должны были Целовать его в задницу. Потом приор сел, и они поцеловали его в пупок, причем оба раза "одежда его была распахнута". Затем приор вытащил из сундука большого бронзового идола, похожего на человека, одетого в далматик, поставил его на крышку сундука и сказал неофитам: "Вот друг Бога, который говорит с Ним, когда только захочет, и вы должны вознести ему хвалы за то, что он привел вас в орден, чего вы так горячо желали, и он исполнил это ваше желание". Неофиты преклонили перед идолом колена, а потом им показали Святое распятие и велели отречься от него и плюнуть на крест. Подсудимый не знал, что это был за идол, хотя ему казалось, что он похож на какого-то демона. В 1300 г. Жан де ла Кассань отправился в Рим, там исповедался во всем, и на него была наложена епитимья. Когда его спросили в суде, почему же он согласился проделать то, о чем рассказывает, он сказал: "по глупости и простоте, а также по молодости". В то время ему было двадцать два года78. В этом районе Франции признания в идолопоклонстве "добывались" более успешно. Те тамплиеры, которых допрашивали после Жана де ла Кассань, говорили, что тоже видели - в том или ином обличье - некоего идола с бородой, возможно изображение "Бафомета" (Магомета) или "Яллу" (Аллаха) <Эти слова воспринимались как имена дьявола.>, а также какого-то черно-белого идола и еще идола из дерева79.
Рядовые члены ордена и воины не получали моральной поддержки и положительного примера от своих руководителей. Через восемь дней после начала арестов Жофф-руа де Шарне, приор Нормандии, т. е. один из самых важных людей в ордене, прослуживший ему более тридцати семи лет, признался на допросе, что принимавший его в члены братства тогдашний великий магистр ордена Амори де ла Рош утверждал, что Иисус Христос - лжепророк, а не Бог, и велел ему трижды отречься от Христа, что он и сделал "на словах, но не в сердце"; потом ему велено было поцеловать великого магистра в пупок. Более того, Шарне заявил, что слышал, как Жерар де Созе, бывший приор Оверни, говорил на собрании ордена, что "лучше пусть братья совокупляются друг с другом, чем вступают в половую связь с женщинами", хотя от самого де Шарне никогда не требовали брать на душу подобный грех. Он рассказал также, что и сам однажды принимал неофита в орден тем самым способом, который описывал ранее, однако затем понял, что обряд этот "отвратителен, нечестив и противен католической вере", и стал вести прием в братство в соответствии с первоначальным Уставом80.
Это была существенная "победа" королевских чиновников, но еще более важным оказалось признание самого великого магистра ордена Жака де Моле, сделанное им 24 октября81. Великому магистру в то время, должно быть, уже перевалило за шестьдесят, и на процессе он производил впечатление человека, совершенно сбитого с толку, насмерть перепуганного и сразу резко постаревшего и ослабевшего - видимо, из-за того давления, которое оказывали на него королевские чиновники. Он, казалось, совершенно утратил почву под ногами и ни разу не проявил себя как сколько-нибудь решительный руководитель. Хотя в последующие годы Жак де Моле не раз менял свои взгляды, сперва отказываясь от первоначальных показаний, потом снова признаваясь в совершенных грехах, он никогда так и не сумел оправиться от того удара, под воздействием которого сделал свое первое признание, - как не смог и изгладить это событие из памяти - собственной и окружающих - настолько умело оно было срежиссировано властями для достижения максимального пропагандистского эффекта.
Он сообщил инквизитору Гийому де Пари, что был принят в орден сорок два года назад в Боне, в диоцезе Отён, Умбером де Пейро, магистром Англии, и Амори де ла Рощем, магистром Франции. И признался далее, что после того, как он дал множество клятв относительно соблюдения обычаев и законов ордена, его плечи окутали плащом тамплиера, и упомянутый приор (т. е. Умбер де Пейро) приказал принести бронзовый крест, на котором было изображено распятие, и велел ему (Моле) отречься от Иисуса Христа, чье изображение держал перед ним. Он нехотя подчинился; потом ему велели плюнуть на распятие, но он плюнул на пол. Когда его спросили (в суде), сколько раз он плевал на распятие, он поклялся, что плюнул только один раз и помнит это очень хорошо.
***
Хотя Жак де Моле и отрицал обвинение в мужеложстве, он как бы экстраполировал описание своего вступления в орден на всех остальных, заявив, что ничто из выпавшего на его долю не миновало и всех прочих неофитов. По его словам, сам он мало кого принимал в братство, а когда все же ему доводилось делать это, то самую "неприятную" часть обряда он поручал другим, твердо зная, впрочем, что новичок обязан пройти все то, чему был подвергнут и он сам при вступлении в братство82.
Однако королю было мало самих признаний великого магистра. Нужно было еще предать их максимальной публичной огласке. Неторопливость средств связи и почти повальная неграмотность вовсе не означали, что феодальный правитель, тем более феодальный монарх, останется равнодушным к общественному мнению. И действительно, как будет видно впоследствии, уже сами по себе официальные обвинения явно имели целью спровоцировать во всех слоях населения отвращение и страх по отношению к тамплиерам83. А потому в пятницу, 25 октября, Жак де Моле вместе с другими руководителями ордена - Жераром де Гошем, Ги Дофеном, Жоффруа де Шарне и Готье де Лианкуром - предстал перед ассамблеей в Тампле. Особое место на этом собрании занимали богословы, церковные и светские магистры, бакалавры и другие представители Парижского университета84. Собрание было тщательно подготовлено: уже на следующий после массовых арестов день, но еще до того, как были получены какие бы то ни было признания, Ногаре собрал примерно ту же группу людей в зале капитула собора Нотр-Дам и перечислил им обвинения, которые выдвигаются против ордена тамплиеров. На следующий день, в воскресенье 15 октября, он обратился к значительно более многочисленной и разнообразной аудитории с пылкой речью по тому же поводу - на сей раз присутствовали королевские чиновники и члены ордена доминиканцев85. Университетские ученые и преподаватели были снова собраны 25 октября, чтобы послушать, как де Моле повторит свои признания, сделанные им перед судом инквизиции. Великий магистр признался - от своего имени и от имени прочих присутствующих руководителей ордена, - что, хотя первоначально создание ордена имело благородные цели, было одобрено Святым Престолом и благословлено им на борьбу с врагами истинной веры во имя защиты Святой Земли,
но, тем не менее, происки врага рода человеческого, который всегда ищет себе поживу, привели членов ордена к такому моральному падению, что теперь, и уже довольно давно, все те, кого принимают в братство, отрекаются от Господа нашего Иисуса Христа, нашего Спасителя, ценою бессмертной души своей и плюют с презрением на распятие, которое показывают каждому из них при вступлении в орден, а также совершают во время упомянутого обряда посвящения прочие чудовищные преступления.
Он не пожелал перечислить эти преступления, по его словам, "из страха перед светским уголовным судом, и на тот случай, если упомянутый орден будет уничтожен, а его члены утратят уважение людей, положение в обществе и все свои богатства". Он сказал также, что преступления ордена были раскрыты благодаря усилиям христианнейшего короля Филиппа IV Французского, "несущего свет, от которого не скроется ничто". Он заявил, что, как и все Другие тамплиеры, искренне раскаивается в содеянном и просит собрание заступиться за них перед папой и королем, дабы они могли получить отпущение грехов и наказание в соответствии с решением церковного суда. Возможно, сразу же после этого Моле написал "открытые письма", о которых упоминают хронисты, его современники, умоляя всех тамплиеров сознаться в содеянном, ибо все они долгое время находились во власти заблуждений86. 26 октября университетское собрание выслушало сходные признания других руководителей ордена, а также некоторых "избранных" тамплиеров, вроде Жана де Фоллиако, который, видимо, был одним из осведомителей Филиппа в течение долгого времени вплоть до начала арестов87. В целом 38 тамплиеров, включая рыцарей, священников и послушников, подтвердили, что обряд их посвящения в братство был исключительно непристойным и описание его великим магистром полностью соответствует действительности88.
События этих двух дней нельзя считать просто академическими упражнениями в богословии и риторике, потому что именно в средневековых университетах тщательнейшим образом прорабатывались многие вопросы и законы религиозного, социального и управленческого характера, а достигнутые выводы имели самое непосредственное отношение к насущным проблемам страны. Для короля Франции университет был важен вдвойне, потому что обеспечивал не только теоретическую поддержку его режима, но и поставлял образованных людей для административного аппарата. В начале XIV в. Парижский университет был одним из ведущих университетов Европы, пользовался международным уважением и обладал колоссальным влиянием. Вот почему при подобном составе аудитории вторичное признание Жака де Моле, содержавшее к тому же дополнительные сведения, имело огромное значение. Признание великого магистра, его публичные заявления перед университетскими учеными, а также его "открытые письма" и вправду поражали четкостью и логичностью изложения, что заставляло предполагать, что все это тщательнейшим образом было подготовлено заранее Гийомом де Ногаре. Результатом должен был стать крупный скандал, который невозможно было бы скоро забыть - в том числе и тамплиерам, еще намеренным продолжать сопротивление.
Возможно, конечно, Жак де Моле был подвергнут пытке и таким образом вынужден подчиниться плану Ногаре. Весной 1308 г. некий каталонец, живущий в Париже, в письме своему другу, проживавшему на Майорке, описал весьма впечатляющую сцену, во время которой Жак де Моле срывал с себя одежду, чтобы показать ожоги и раны у себя на руках, на ногах, на спине и на животе, однако же обстоятельства, при которых эта сцена якобы имела место, - а именно выступление великого магистра с помоста перед парижской толпой - заставляют предположить, что все описанное скорее вымысел и игра воображения, а не реальная действительность89. Более того, существует некий документ, составленный анонимным юристом скорее всего в 1310 г., где обсуждаются различные юридические тонкости, связанные, видимо, с целой серией вопросов, поступивших от королевских чиновников, и где говорится, что, по словам самого де Моле, он признался "из страха перед страданиями", а стало быть, все же не был подвергнут пытке и на самом деле даже "просил порой, чтобы и его тоже пытали, иначе братья его сочтут, что он погубил их по собственной воле"90. Хотя и это свидетельство, возможно, тоже исходит из правительственных источников. Королевским чиновникам вовсе не обязательно было оправдываться или по какой-либо причине скрывать применение пыток, поскольку еще в 1252 г. папа Иннокентий IV дал право светскому суду применять пытку при судебных расследованиях91. Больше похоже, что за одиннадцать дней, прошедших с момента ареста Жака де Моле, к нему были применены иные методы давления, менее жестокие, но вполне способные постепенно сломить любое сопротивление. Возможно, использовалась примерно та же техника допроса, что и в наши дни: непрерывный допрос (возможно, его вели посменно), физические и нравственные страдания, вызванные содержанием в заключении, постепенное ослабление организма из-за голода и недостаточного количества сна. "Показательных" признаний на многих судебных процессах, особенно в XX в., добивались примерно теми же способами92. Сюда включаются и различные посулы и обещания. Возможно, де Моле предложили свободу, как только дело будет закрыто. Действительно, почти два года спустя, когда судебные слушания еще продолжались, он заявил перед папской комиссией, что "было бы весьма удивительно, если бы Римская церковь вдруг пожелала продолжить разгром ордена, в то время как исполнение приговора об отлучении от церкви императора Фридриха II было отложено на тридцать два года"93.
Король, похоже, принял явно подготовленное заранее "расписание", согласно которому он сообщал правителям других государств об арестах тамплиеров и убеждал их последовать его примеру. Так, 16 октября он писал Хайме II Арагонскому, предлагая "тоже восстать на защиту нашей веры"94. После того, как великий магистр повторил свое первоначальное признание перед университетскими профессорами, Филипп снова написал Хайме, сообщая о достгнутых успехах - письмо датировано 26 октября, т. е. написано сразу после признания Жака де Моле95.
Между тем во Франции тамплиеры один за другим сознавались в совершенных ими преступлениях, ибо великий магистр своим собственным признанием и приказом подчиниться устранил основной мотив сопротивления. Среди признавшихся был и Гуго де Пейро, генеральный досмотрщик, т. е. фактический хозяин всех замков и при-орств тамплиеров в Европе, стоявший всего на одну ступень ниже самого великого магистра. Гуго де Пейро вступил в братство даже раньше Моле, за 44 года до описываемых событий. Все его семейство также было тесно связано с орденом. Умбер де Пейро, принимавший в орден Жака де Моле, был его дядей, а двое других тамплиеров, Гуго де Шалон и некий Пьер, упоминаются как его племянники96.
Вот почему признание этого человека в суде сказалось на судьбе всех тамплиеров, особенно тех, что проживали во Франции. Будучи, так сказать, "странствующим правителем" западных земель, Гуго де Пейро руководил бесчисленными обрядами посвящения в братство, проводил собрания ордена, инспектировал замки и приорства тамплиеров в разных странах. Великий магистр в качестве основного отправителя обряда посвящения упоминается редко; если судить по 138 протоколам признаний обвиняемых на парижских слушаниях в октябре и ноябре 1307 г., то Гуго де Пейро за 22 года пребывания на своем посту сам принял в члены ордена 15 человек только из этих 138. Его имя упоминается в числе присутствовавших на церемонии посвящения еще двумя тамплиерами, одного из которых приняли в братство ни много ни мало 40 лет назад, а второго, как он выразился сам, приняли по приказу де Пейро97. Более никто из руководителей ордена не был так тесно и непосредственно связан с процедурой приема в орден новых братьев, вокруг которой, собственно, и сконцентрировались основные обвинения.