Раз вылетел на разведку площадок для очередного перебазирования - следом за танкистами. В паре со мной ведомым шел лейтенант Пивоваров. Ну и свалились на нас, предвидя легкую добычу, ни много ни мало двенадцать "фоккеров"! Бой завязался восточнее Вильнюса, километрах в двадцати от города. Неравный бой, что и говорить. Уклониться от схватки мы не могли. Дрались на малой высоте. Это нас, пожалуй, и спасло. Як-7б был легче, маневренней, чем "фока". Мы успевали выходить из-под огня противника, но атаки гитлеровцев становились все настойчивей. Хорошо, что ведомый держался молодцом! Прикрывая хвост моей машины, Пивоваров замечал любую попытку немцев срезать меня и четко успевал отреагировать - как-то помешать открытию огня, сорвать атаку, огрызнуться очередью. Разошлась бы пара - по одному-то куда как проще обоих в расход пустить. А тут мы и наш характер показали, провели, можно сказать, политбеседу о преимуществах ведения парой таких вот воздушных схваток.
Закончился бой в нашу пользу со счетом 1 : 0. В какое-то мгновенье той чертовой карусели мне удалось внезапно атаковать ведущего группы и сбить его. А немцы без лидеров - что стадо баранов без вожака. Засуетились, сникли сразу и отвязались от нас. Я, откровенно говоря, не возражал. Судя по всему, и Пивоваров вполне разделял эту мою сдержанность.
Ну а на земле мы уже вместе убедились, как это важно - не горячиться, уметь грамотно сориентироваться, оценить обстановку в воздухе: двадцать-то пробоин в машинах, хотя и на двоих - не шутка!..
После того вылета на аэродроме ко мне подошла уже знакомая литовка-переводчица, помогавшая нам в наведении защитных капониров.
- Наш старший, - говорит, - просил передать, что сегодня вечером, когда вы окончите воевать, мы споем вам наши литовские песни.
"Песни? - удивился я. - До них ли сейчас пилотам?.." Но поблагодарил, не желая обидеть наших добрых помощников, и обещал по возможности собрать народ.
Вечером летчики, техники, механики двух полков, пристроившихся в поле возле села Порубанок, собрались у одного из капониров. Устроились, кто как мог. Ждем. И вот те женщины, которые совсем недавно со своими детишками за ночь возвели для нас земляные убежища, запели.
Я никогда в жизни не слышал ничего более проникновенного, чем тот женский хор. Слов песен никто из бойцов, конечно, не понимал. Литовка-переводчица сказала, что-то о Даугаве, о ее привольных водах, текущих среди полей и лесов, но песня, которая тихо звучала, струилась и властно входила в огрубевшие наши сердца, напомнив каждому что-то свое - близкое, дорогое, - так ли уж нуждалась в дословном переводе?..
Закончатся бои. Восстанут из пепла и руин литовские села, города. Однажды я еще раз услышу песни этой прекрасной земли - уже как почетный гражданин Вильнюса. И они напомнят мне фронтовой аэродром Порубанок, сельский хор и тот удивительный вечер после жестоких боев, который подарили нам литовские женщины…
Какая же ненависть, какая жажда мести к врагу рождалась в те давние дни в каждом из нас при виде гитлеровских злодеяний! Никогда не забыть мне страшных картин зверств, оставленных фашистами в старинном Вильнюсе.
… Еще 7 июля на окраины города ворвались разведчики под командованием лейтенанта М. И. Шундина. Следом за ним с юго-запада к Вильнюсу подошли танкисты 35-й гвардейской танковой бригады генерал-майора А. А. Асланова, части 215-й и 144-й стрелковых дивизий. А 8 июля с севера и северо-востока к окраинам литовской столицы прорвались войска 5-й армии генерала Н. И. Крылова и 3-го гвардейского механизированного корпуса генерала В. Т. Обухова.
Извилистые улочки и переулки, проходные дворы старого города осложняли действия наших войск. Бои приходилось вести за каждый дом, каждый этаж. Штурмовые группы пробирались с помощью местных жителей по крышам, дворами, обходя опорные пункты гитлеровцев, уничтожали их внезапными ударами с тыла.
Немцы запирали людей в подвалах, нередко поджигали их. Так, в костеле неподалеку от улицы Базельской было обречено на гибель около трех тысяч жителей Вильнюса, согнанных гитлеровцами со всех районов города. Стрелковая рота под командованием лейтенанта Жукова пробилась к костелу и спасла их.
Я в Вильнюс попал 12 июля - за день до освобождения его - вместе с комкором Обуховым. Въехали мы в город с Виктором Тимофеевичем в одном бронетранспортере: вокруг вовсю шли уличные бои. Помню, нам сказали, что в подвале какого-то здания заперта большая группа людей. Кинулись мы туда, но было уже поздно - гитлеровцы всех расстреляли. Среди жертв оказалось и много женщин…
Да, суровая это штука - война. Вспоминать и то тяжко. Петру Остапенко, шоферу моему, не довелось вот вернуться на родную Полтавщину, погиб он за литовскую землю, как воин, - на боевом посту. Уже у самого Вильнюса нас однажды обстреляли из леса. Остапенко и автоматчик Дронов были убиты. Мне пули прошили только фуражку. Значит, суждено жить. В том числе и за этих вот ребят…
Глава шестнадцатая.
"Комсомольский бог" Полухин. Эсэсовцы "Мертвой головы" и Аннушка из Торжка
За успехи в боевых действиях по освобождению Литвы наш истребительный авиакорпус был награжден орденом Кутузова II степени. С тяжелыми боями мы стремительно продвигались на запад, и осень сорок четвертого года застала нас на 1-м Белорусском фронте. В составе 16-й воздушной армии корпусу предстояло теперь прикрывать и поддерживать войска фронта, на который вместе с соседними фронтами возлагалась ответственная задача - освобождение польского народа от гитлеровской оккупации. Левое крыло 1-го Белорусского, форсировав Вислу южнее Варшавы, захватило небольшие плацдармы в районах городов Магнушева, Пулавы. Здесь завязались бои с переменным успехом. И вот командующий фронтом маршал Г. К. Жуков собрал руководство общевойсковыми, танковыми и авиационными соединениями, чтобы перед предстоящей операцией провести военную игру.
Тем пасмурным осенним днем мог ли я предположить, что окончится война, пройдет ни много ни мало - сорок лет! - и новое поколение командармов обратится к Висло-Одерской операции как к одной из самых выдающихся. А научную конференцию по изучению Варшавско-Познаньской операции войск 1-го Белорусского фронта, составной части Висло-Одерской операции, мы проведем уже вскоре после войны - с 27 ноября по 2 декабря 1945 года. Будут на той конференции боевые генералы Группы советских войск в Германии - до командира корпуса включительно, представители Генерального штаба, военных академий Генштаба и имени М. В. Фрунзе - всего свыше 300 человек. Мне тогда придется выступить в прениях по докладам, итоги конференции подведет Маршал Советского Союза Г. К. Жуков. Но все это еще будет…
А тогда Георгий Константинович, собрав нас, со всей своей категоричностью пока только сформулировал решения, в которых нашел наибольшее отражение опыт нашего военного искусства.
"Прорвать фронт с разных направлений и разгромить варшавско-радомскую группировку…"
"Наступать в общем направлении на Познань и выйти на линию Бромберг - Познань…"
"Войти в оперативно-тактическую связь с войсками 1-го Украинского…" - четко определял маршал замысел операции, и я, уже зная, что главный удар фронта будет наноситься с магнушевского плацдарма, что нашему 3-му истребительному авиакорпусу именно здесь предстоит прикрывать войска в исходном положении, а потом и на переправах через Вислу, догадывался: битва предстоит ожесточенная…
Многое из того, что было до и после войны, с годами забывается, теряет яркость красок, четкость очертаний. Особенно быстро забывается то, что было "после" - в прошлом году, прошлым летом, на прошлой неделе… Но вот тот осенний день, когда вновь мне довелось встретиться с Георгием Константиновичем Жуковым, почему-то запомнился.
Явные симпатии своей нестандартностью, прямотой, умом вызывал к себе наш новый командующий фронтом. Я думаю, вообще каждый человек наделен от природы правом на самобытность. Он ведь и ценен этой своей неповторимостью. Но бремя такого права тяжело, ответственно. Необходима постоянная работа мысли, здоровье эмоций, возвышенность чувств. Да, да, именно так. Порой вот молодые люди пытаются выработать в себе черты этаких суровых, немногословных натур. Полагая, что сдержанность выгодно подчеркивает твердость характера, они нередко теряют контакт с товарищами, оказываются в положении гордых одиночек. А ведь герои всех времен переходили в потомство, наделенные не только храбростью, энергией, твердой волей, но и чертами благородства, великодушия. Таким мне запомнился и наш командующий фронтом прославленный полководец Г. К. Жуков.
Вскоре после проведения фронтовой военной игры командарм С. И. Руденко провел такое же учение по реальному плану предстоящей операции с командирами и начальниками штабов авиакорпусов и дивизий. Оно проводилось скрытно. Отрабатывали мы тогда непосредственный контакт с танкистами. Штурмовики, например, держали связь с командирами передовых отрядов, а в боевых порядках этих отрядов следовали наши разведывательные команды.
Разведчиками - учитывался высокий темп предстоящего наступления - заранее были сфотографированы все аэродромы, все площадки, более-менее пригодные для боевой работы авиации. Не случайно в целях обеспечения перебазирования во время наступления в боевые порядки подвижных войск предполагалось включение и инженерно-аэродромных батальонов, и батальонов аэродромного обслуживания. На каждом новом аэродроме мы рассчитывали иметь запасы горючего, боеприпасов на 1-2 дня боевых действий.
Командующий 8-й гвардейской армией Василий Иванович Чуйков провел совещание командиров авиационных корпусов и дивизий, на котором мы окончательно уточнили планы нашего взаимодействия с наземными войсками.
И вот когда, казалось, все было продумано, когда передний край обороны противника вокруг магнушевского плацдарма семь раз был заснят с воздуха, когда между Вислой и Одером были обнаружены семь оборонительных полос гитлеровцев, - мне вдруг докладывают: самолеты корпуса начали выходить из строя!..
А случилось вот что: обшивка на боевых машинах невесть по какой причине начала отставать. Нечто подобное было под Курском в одной из дивизий на самолетах Як-7. Я срочно доложил в штаб генерала Руденко, оттуда - в Москву. Вскоре явились представители авиационного завода - потрясли чертежами, посмотрели и предложили переклеить фанерное покрытие каркасов всех наших истребителей. Это две-то сотни машин!..
Мне и сейчас вспоминается тот чрезвычайный случай в боевой практике как страшный сон.
Оставались считанные дни до начала боевой операции. В соседних братских дивизиях уже митинговали, бойцы клялись с честью выполнить свой патриотический, интернациональный долг. К летному составу командование 16-й воздушной армии готовило письмо, в котором призывно звучали слова: "Мы идем в последний и решительный бой!.. Бейте же, товарищи, врага… Не давайте ему ни двигаться, ни дышать - ни в воздухе, ни на земле. Под вашими ударами артиллерия противника должна замолчать, дороги должны замереть…" А я смотрел на обнаженные каркасы своих машин, на понурые, посеревшие лица людей и думал, сколько же потребуется времени, чтобы хоть как-то восстановить все это вмиг развалившееся хозяйство. Ну починить бы десяток-другой, а то ведь около двухсот машин!.. К началу операции выполнить такое практически, казалось, просто невозможно.
Запрашиваю штаб ВВС - объясняю обстановку в надежде получить еще несколько заводских бригад. Но ответ, хотя и четкий, но не утешительный: "Вы не одни! Бригад добавить не можем…" И как всегда, когда положение становилось безвыходным, я собираю своих помощников.
- Корпус к началу операции должен быть готов к боевой работе. Думайте, - обращаюсь я к своим боевым товарищам. - Думайте, что делать. Через час жду всех у себя…
Прошло тридцать минут. Раздается звонок:
- Товарищ генерал, разрешите дать ответ через три часа! - По голосу узнаю - подполковник Полухин, наш "комсомольский бог", как любя его называли в полках. - Я собрал актив. Пригласили бригадира и московских мастеров по ремонту самолетов. Назревает хорошая идея, но кое-что нужно еще уточнить.
Пришлось согласиться. Верил я своим комсомольцам - не раз выручали их золотые руки, энергия, задор молодости!
И вот через три часа старший инженер корпуса, начальник штаба, начальник политотдела и его помощник по комсомольской работе - у меня. Вижу, что-то не терпится Полухину, просит заслушать его предложение первым. Первым так первым. Гляжу, на стене развешивает лист ватмана с какими-то расчетами и спокойно, деловито держит такую приблизительно речь: мол, подумали мы, и родилась мысль. Если, к примеру, над всеми нашими самолетами будет работать одна московская бригада, то в день она сможет выдавать только по два самолета. Значит, на весь корпус потребуется около трех месяцев. Вот и предлагаем: создать десять комсомольских бригад из техников, механиков, других специалистов авиаполков. Три дня уйдет у нас на сборы - заводская бригада обучит, как и что надо делать. А потом - за работу! Ежедневно обещаем выдавать по двадцать машин. Принимать отремонтированные истребители будут специалисты завода. На все самолеты корпуса затрачивается девять дней, да плюс три дня учебы - всего двенадцать. Таким образом мы успеваем к началу операции.
Предложение Полухина показалось дельным, откровенно заманчивым. "Но справятся ли? - вкрадывалось сомнение. - На одном-то энтузиазме - это с лопатой хорошо работать: "Бери больше - кидай дальше!" А тут ведь - боевая техника, машины, которым идти в бой, выдерживать сильные перегрузки. Были же случаи, когда из-за разрушения плоскостей самолета погибали пилоты. И я задаю вопрос представителям завода:
- Как считаете, справятся наши с ремонтом? Бригадир, видимо, ожидал этот вопрос и ответил вполне убежденно:
- Справятся. Если подобрать хороших специалистов - дело пойдет. Не боги горшки обжигают!..
- А как ваше мнение? - спрашиваю главного инженера корпуса.
Полковник Сурков подумал и согласился с бригадиром. Других предложений не было.
И началась работа.
Это был настоящий трудовой подвиг. Работали тогда наши ребята по 16-17 часов в сутки. Без отдыха, без перерывов на обед - пищу принимали прямо на рабочих местах. Дело-то было сложное - работа требовала и выдержки, и внимания, и полного напряжения сил.
Наконец мне доложили: сорок машин готовы. Срочно сообщаю в Москву - прошу для приемки техники летчика-испытателя. Таков порядок. Мне отвечают: "Направим при первой возможности". "Что значит направим! - негодую я. - Не поздравительную ведь телеграмму посылать собираются…"
Проходит два дня. Никаких испытателей нет. Терпению моему настает конец, и я принимаю решение - машины испытывать буду сам!
Приказываю переложить боевой парашют. Вызываю заводского бригадира, главного инженера корпуса - согласовываем программу испытаний, но в голосе того и другого нотки какой-то неуверенности.
- Может, все-таки подождать, товарищ генерал? - осторожно спрашивает бригадир. - Будет наш испытатель, обязательно будет…
И инженер Сурков старается убедить:
- Евгений Яковлевич, успеем еще проверить машины. В крайнем случае есть же в корпусе другие летчики. За ваши-то испытания вам и влетит!..
Влетит не влетит - об этом я не думал. Я знал одно: корпус Верховного Главнокомандования - корпус завоевания господства в воздухе - должен громить врага! Не время отсиживаться, ссылаясь на какие-то правила, инструкции, параграфы. А вот послать первым другого, рисковать чужой жизнью - этого допустить я не мог.
…Помню, стояла прекрасная пагода. И солнце, и видимость до самого горизонта - все настраивало на бодрый, мажорный лад, и, опробовав мотор истребителя, я захлопнул фонарь кабины в полной уверенности, что самолет меня не подведет.
Истребитель пошел на взлет. Программа задания была продумана на земле вместе с заводским бригадиром и инженером Сурковым. Так что, заняв зону, я строго выдерживал ее - следил за скоростью, тянул на виражах, все больше увеличивая перегрузки. Ничего, крылья машины в порядке. Тогда разогнал самолет на пикировании и вывел его с такой перегрузкой, на которую он уж и рассчитан не был: мало ли в воздушном бою приходилось за все те расчеты переходить! Все хорошо. Я остался доволен.
И вот снижаюсь. Над аэродромом лечу низко-низко и вверх колесами, затем делаю горку - "радостный крючок" называется. Признаться, "крючок" этот - некоторое нарушеньице (мягко выражаясь). Но как тут удержаться! Перевернешь машину на спину - - сам несешься на огромной скорости вниз головой - и готов кричать: "Братцы! Да смотрите же, какой я молодец!.."
Дело прошлое. Сейчас я вспоминаю об этом не ради пустого бахвальства, не для того, чтобы культивировать среди молодых пилотов воздушное хулиганство. Положа руку на сердце, скажу: во время войны наиболее опытные летчики допускали в полетах рискованные элементы - у каждого был свой коронный номер. Да ведь и понятно: придет истребитель после воздушного боя на аэродром, через минуту-другую его встретят на земле боевые друзья, будут поздравлять, радоваться, что вот вернулся их Петр или Иван живой, да не просто живой, а победителем! - вот и не терпится пилоту сообщить еще в полете: "Мужики, наша взяла! Дал прикурить гадам!" И передает он это просто и ясно для всех, кто на аэродроме, - своим "радостным крючком". Впрочем, не так-то легко было сотворить такой "крючок". Многие буйные головы не справлялись…
Тогда, после посадки, мы тщательно осмотрели самолет. Представители авиационного завода долго выстукивали обе плоскости молоточками. Осматривали в лупы. Ничего подозрительного тоже не нашли - все было в порядке. И я приказал готовить к облету следующий самолет. И снова машина оказалась, как говорят, на уровне.
Весь день "ломал" я на пилотаже наши Яки. Залечили их ребята на совесть; к концу работы ноги у меня от перегрузок словно свинцом налились - еле из кабины самолета выбрался. А вечером написал приказ, чтобы из каждого полка корпуса командиры выделили по самому опытному летчику - для испытания остальных выходящих из ремонта машин.
Так дело и пошло полным ходом. Командующий армией о нашей работе знал, никаких ЦУ - ценных указаний, столь любимых порой начальством, мы не получили, и только когда я доложил, что корпус находится в полной боевой готовности и все самолеты облетаны, получил ответ: "Завтра к вам выезжает группа инженеров и инспектор по технике пилотирования"… Три дня работали члены комиссии, проверяя качество ремонта истребителей. Сделали небольшие замечания, в основном по покраске машин, а в целом дали нашей работе высокую оценку.
На следующий день меня вызвали к аппарату СТ. Командарм генерал Руденко благодарил руководство авиакорпуса, инженеров, техников, механиков, летчиков за проявленную коллективом инициативу, но заметил, что первые самолеты необязательно было испытывать командиру корпуса.
"Неужели у вас не нашлось летчиков для этого задания?.." - отстукивал аппарат вопрос, который мне уже задавали не раз. Я деликатно промолчал. Аппарат застучал настойчивей: "Вы как норовистый жеребец!
Учитесь, наконец, себя сдерживать - вы же командир корпуса РВГК. Нужно, да и пора знать меру. Летный авторитет у вас колоссальный и без фокусов - да еще вверх колесами над землей! Это ухарство. Желаю успеха. Руденко".
Аппарат затих. Я улыбнулся душевной тональности дидактической беседы Сергея Игнатьевича и про себя отметил: "Теперь казните или милуйте - все равно". В самом деле, шутка ли сказать: корпус боеготовен!..