В. Во имя общности с эволюцией мира. Диалектический материализм. Религия "динамизма"
Другим предательством интеллектуалов является, на протяжении двадцати лет, позиция многих из них в отношении последовательных изменений мира, особенно его экономических изменений. Она состоит в отказе от рассмотрения этих изменений с помощью разума (т. е. с точки зрения, внешней по отношению к ним) и от поиска их закономерностей, согласных с рациональными принципами; в желании совпасть с самим миром, поскольку он - независимо от любой умственной точки зрения на него - осуществляет свое преобразование - "становление" - через посредство иррационального, адаптированного, или противоречивого, и потому глубоко верного сознания своих потребностей. Это тезис диалектического материализма. Он представлен, в частности, в статье г-на Анри Лефевра в "Nouvelle Revue Française" за октябрь 1933 года "Что такое диалектика?" ("Qu’est-ce que la dialectique?") и в важном очерке Абеля Ре в первом томе "Французской энциклопедии" ("Encyclopédie Française").
Эта позиция, вопреки притязаниям тех, кто ее разделяет, никоим образом не является новой формой мышления, "новейшим рационализмом"; она есть отрицание разума, если полагать, что разум состоит как раз не в том, чтобы сливаться с вещами, а в том, чтобы создавать в рациональных понятиях представления о них. Это позиция мистическая. Заметим, впрочем, что она в точности соответствует (хотя многие из ее сторонников это отрицают) позиции, выраженной в "Творческой эволюции"*, где утверждается, что для понимания эволюции биологических форм надо отбросить соответствующие воззрения интеллекта и соединиться с самой эволюцией как чистым "жизненным импульсом", чистой созидательной деятельностью, исключая всякое рефлексивное состояние, искажающее их чистоту. Можно еще сказать, что вследствие своей воли к совпадению с эволюцией мира - особенно с его экономической эволюцией - в качестве чистого инстинктивного динамизма этот метод есть принцип не мысли, а действия, в той степени, в какой действие противостоит мышлению, по крайней мере мышлению рефлексивному. Вот почему эта позиция имеет высшую ценность в практическом порядке, в революционном порядке и, значит, совершенно законна для тех, кто стремится только к достижению временного торжества политической, а точнее экономической, системы; для тех же, чье назначение состояло в почитании именно разума как такового, т. е. чуждого любых практических соображений, она есть явное предательство.
Но эти интеллектуалы, кроме того, утверждают, что мистическое соединение с историческим становлением есть в то же время некая идея этого становления. "Тот, - восклицает один из них, - кто не включает свою политическую идею в историческое становление, или, вернее, тот, кто не извлек ее путем рационального анализа из самого этого становления, находится как вне политики, так и вне истории", - показывая своим "или, вернее", что он считает однородными причастность историческому становлению и высказывание - в результате рационального анализа! - некой идеи о нем. Мы напомним этому профессору философии слова Спинозы: "Одно дело - круг, другое - идея круга. Действительно, идея круга не есть нечто, имеющее окружность и центр, подобно самому кругу…"* - и скажем ему: "Одно дело - историческое становление, другое - идея этого становления, которая не есть становление", и еще: "Одно дело - динамизм, другое - идея динамизма, которая, будучи вещью выражаемой и передаваемой словами, т. е. тождественной себе самой в то время, когда ее высказывают, есть, напротив, нечто статичное". В том же духе один из его сотоварищей провозглашает: "Поскольку этот мир раздираем противоречиями, одна только диалектика (допускающая противоречия) позволяет рассматривать его в целом и находить в нем смысл и направленность". Иначе говоря, поскольку мир есть противоречие, идея мира должна быть противоречием; идея какой-либо вещи должна быть той же природы, что и сама эта вещь; идея голубого должна быть голубой. И здесь мы опять скажем нашему логику: "Одно дело - противоречие, другое - идея противоречия, которая не есть противоречие". Но оставим так называемым мыслящим людям эту невероятную путаницу в данном вопросе; если она невольная, она доказывает поразительную интеллектуальную несостоятельность, а если намеренная (как я склонен думать), то свидетельствует о примечательной нечестности.
Что касается моего различения между мистическим единением с историческим становлением и формированием идеи о нем, то многие "диалектики" ответят мне: "Мы согласны с этим вашим различением; но только начав с мистического единения с нашим предметом, мы высказываем о нем по-настоящему интеллектуальные воззрения". Здесь опять давайте проведем различие. Хочет ли "диалектик" сказать, что такое мистическое состояние превратится в интеллектуальное знание без изменения своей природы, посредством "распространения себя самого", "растяжения", "ослабления напряжения", как говорит Бергсон, повторю, учитель наших современных рационалистов? Или он хочет сказать, что это состояние, превращаясь в интеллектуальное знание, порывает со своей сущностью и после такого единения требует деятельности совсем другого порядка, а именно деятельности разума, рефлексивного мышления? Что до меня, то я решительно принимаю второй тезис и полагаю, что идея, высказанная о какой-либо страсти, никоим образом не есть продолжение этой страсти. Психология дает мне для этого основания. "Понимание, - делает вывод Делакруа, - есть первичная данность. Все попытки дедуцировать понимание провалились". Представляю на рассмотрение читателю следующий случай. Мадемуазель де Леспинас пишет: "Большинство женщин желают быть не столько любимыми, сколько предпочитаемыми". Я допускаю, что пылкая Юлия обрела такую проницательность, оттого что начала свой опыт страсти с ревности; но я настаиваю, что ей надо было к тому же владеть способностью совершенно другого порядка - способностью размышлять над собственной страстью и оперировать общими понятиями. Модистка, у которой нет ничего, кроме ее страданий, сможет "растягивать" их до конца своей жизни, но она никогда не обретет ничего подобного этой способности. Точно так же я допускаю, что если Маркс высказал глубокие идеи о патриархальной, феодальной, капиталистической системах и о переходе от одной системы к другой, то благодаря тому, что сначала проник в эти реальности через переживание их; но главное, утверждаю я, было в том, что он сумел выйти из них и применить к ним извне рефлексивную мысль, которую все называют разумом. Люди XV века, которые гораздо сильнее, чем Маркс, переживали переход от феодального строя к капиталистическому, ничего в этом переходе не увидели именно потому, что они его только переживали. Кроме того, между всеми своими системами Маркс установил отношения; однако установление отношений есть вид деятельности специфически интеллектуальной, источник которой меньше всего находится в жизненном процессе, знающем только настоящее мгновение.
Я жду, чтобы мне привели хоть один результат, достигнутый благодаря применению метода диалектического материализма, а не благодаря применению рационализма в его обычном понимании, хотя и с различными оттенками.
Если спросить, что движет теми, кто насаждает этот метод, ответ очевиден - это люди битвы, которые приходят сказать народам: "Наша деятельность заключается в истине, поскольку совпадает с историческим становлением; принимайте ее". Именно это отчетливо выражает один из них, когда восклицает: "Сознательно выбирать пути, непреложно определяющие развитие общества, - вот в чем реализм нашей политики". Отметим слово "непреложно", означающее, что историческое развитие происходит независимо от человеческой воли; позиция совершенно непостижимая, которую другие выражают, заявляя, что оно есть деяние Бога.
Другие формы отречения от разума, содержащиеся в доктрине диалектического материализма
Диалектический материализм отрекается от разума и тогда, когда стремится представить изменение не как последовательность неподвижных состояний, даже бесконечно близких, а как "непрерывную изменчивость", не ведающую никакого постоянства; или когда использует такие свои вывески, как чистый "динамизм", не затронутый никакой "статикой". Здесь мы опять сталкиваемся (хотя многие, должно быть, станут это отрицать) с тезисом Бергсона, который проповедует движение само по себе, противополагаемое последовательности состояний покоя, действительно совершенно отличной от него, как бы ни были близки эти состояния друг к другу. Однако такая позиция выражает недвусмысленное отречение от разума, поскольку разуму свойственно останавливать вещи, которые он рассматривает, по крайней мере пока он их рассматривает, в то время как чистое становление, по сути своей исключающее всякую самотождественность, может быть предметом мистического единения, но не рациональной деятельности. Впрочем, наши "диалектики", постольку, поскольку они что-то высказывают, говорят все же о вещах неподвижных; они говорят о патриархальной, феодальной, капиталистической, коммунистической системах как о вещах самотождественных, по крайней мере пока о них говорят. Но здесь не важно, насколько верны они своей доктрине; важно, что сама доктрина, проповедующая в качестве способа познания абсолютно аффективный образ действий, является совершенным предательством со стороны тех, кого принято называть людьми духовными.
Диалектический материализм, полагая себя в становлении как отрицании всякой реальности, тождественной себе самой в течение сколь угодно краткого времени, полагает себя, по существу, в противоречии, а значит, по сути, что бы он ни утверждал, - в области иррационального. Этот тезис со всей ясностью сформулирован в следующем заявлении Плеханова (своего рода хартии учения): если данные нам комбинации остаются теми же самыми комбинациями, мы должны их воспринимать согласно формуле "да есть да" и "нет есть нет" (А есть А и В есть В); но если они изменяются и перестают существовать как таковые, мы должны обратиться к логике противоречия; надо, чтобы мы сказали "да и нет", они существуют и не существуют (Plekhanov. Questions fondamentales du Marxisme, p. 100*. Усердно цитируется философом Абелем Ре в статье "Диалектический материализм" (A. Rey. Le Matérialisme dialectique, "Encyclopédie française", t. I).
Вся двусмысленность заключена в словах "они изменяются". Идет ли речь о непрерывном изменении, чуждом всякого постоянства? Тогда, в самом деле, принцип тождества больше не действует, напрашивается "логика противоречия" (которой еще нужно дать определение). Или же речь идет о прерывном изменении, когда некое состояние, рассматриваемое как самотождественное, в течение некоторого времени переходит в другое, рассматриваемое таким же образом и бесконечно близкое к нему? В таком случае мышление настаивает на своей связи с принципом тождества: мы не должны говорить "вещи существуют и не существуют", но только, что "вещи существуют, а потом существуют другие", которые, впрочем, никоим образом не отрицают первых. Однако это прерывное превращение есть единственное, на что обращены разум и даже язык, коль скоро сущность разума состоит в том, чтобы вводить - произвольно, но в этом произволе сама его природа - постоянство в изменение, включать, согласно одному известному высказыванию, тождество в реальность. Когда другой "динамист", принадлежащий к той же партии, произносит не без презрения: "Принцип тождества имеет значение лишь как условность, необходимая… для поддержания постоянства свойств - всегда находящихся в процессе изменения - рассматриваемых эмпирических объектов", - он в своем высокомерии попросту объявляет о гениальном средстве, с помощью которого дух смог создать науку, невзирая на подвижность вещей. Когда автор статьи в "Encyclopédie française" добавляет: "Да и да - формула статики, да и нет - формула динамики; однако статика только видимость", - мы можем ответить ему, что эта "видимость" есть объект науки, тогда как "реальность" есть объект мистического восприятия, и проповедование такого восприятия - отнюдь не то, чего ждали от философов.
Куда ведет увлеченность динамизмом
Увлеченность динамизмом приводит одержимых им к следующему невероятному тезису: действительным мышлением является только такое, которое выражает изменение. В статье "Динамический характер мышления", где смешиваются мышление и его объект - мышление всегда статично, т. е. остается в своих пределах даже при динамичности его объекта, - цитируемый выше философ проводит различие между суждением именным, в котором связкой служит слово есть ("Человек есть смертный"), и суждением глагольным, где связка заменяется "настоящим глаголом" (как будто глагол "есть" не настоящий глагол) и где "выражается действие, несводимое к качественному определению. Нечто динамичное и переходное, а не статичное и включаемое". "Суждения "Красный шар толкнул белый шар" и "x ударил y" не приписывают, - говорит он, - какое-либо качество предметам, не располагают их в каком-либо классе. Эти суждения констатируют некоторое изменение"; и только суждения такого рода, по его мнению, составляют значимое мышление, тогда как другие принадлежат мышлению "грубо упрощенному и сведенному к минимуму в смысле проникновения в реальность". Пусть читатель скажет, составляют ли значимое мышление суждения типа "Ртуть есть металл" или "Свет есть явление электромагнетизма", притом что они приписывают качество предметам, располагают предметы в классах и выражают некоторое состояние, а не действие. Но, самое главное, он осудит тех людей, задача которых состоит в преподавании серьезного мышления и которые, превратившись в настоящих вертящихся дервишей*, проповедуют, что такими приобретениями разума надо пренебречь.