Православные культуры Восточной Европы и иудаизм
Важнейшая сторона дискурсов христианской терпимости/нетерпимости – отношение церкви, духовенства, мирян, государства к иудеям и иудаизму. Вопрос об эвентуальных различиях между "православным" Востоком и "латинским" Западом Европы был поставлен в центр международного исследовательского проекта, осуществленного в 1997–2005 гг. Оказалось, что широко распространенное мнение, будто православная традиция в Средние века была по меньшей мере столь же нетерпима к иудаизму и евреям, как и западнохристианская, не находит подтверждения в источниках. Ни в Византии, ни в православной части Балкан, ни в восточнославянских землях на протяжении всего Средневековья и даже долгое время после XV в. (до второй половины XVII в.) мы не встречаем крайних проявлений антисемитизма, свойственных "латинскому" Западу. Православному Востоку, судя по всему, не были знакомы ни "химерические" формы антисемитских представлений (убеждение в том, что евреи используют кровь христиан в ритуальных целях и потому похищают и убивают христианских детей; что они оскверняют похищенный из христианских храмов освященный для причастия хлеб; отравляют колодцы, распространяют чуму, готовят заговор против христиан, выступая тайными наемниками антихриста и врагов христианских государей, и т. п.), ни религиозная мотивация физического преследования и насильственного обращения евреев. В православной культуре украинско-белорусских земель в XVI – первой половине XVII вв. и даже в годы погромов середины XVII в. отсутствуют достоверные следы "химерического антисемитизма" и развитой христианской мотивации насилия в отношении евреев, в том числе призывов к их принудительному крещению. Очень характерно, что в украинско-белорусской православной религиозной полемике "химерические" обвинения против евреев впервые появились у киевского ученого монаха Иоанникия Галятовского и были заимствованы им из польских и западноевропейских источников. Историкам еще предстоит объяснить причины этой асимметрии в отношении к иудаизму на западе и востоке христианского мира. Пока же можно предположить, что истоки таких различий лежат, скорее всего, в области именно богословских (и конфессиональных вообще) особенностей восточного христианства, т. е. в том, как с собственно религиозной точки зрения в византийско-православной и западнохристианской традициях осмысливалась проблема терпимости и нетерпимости в отношениях между христианами и иудеями.
Московская Русь и католическая культура
Как государство, церковь, элиты и широкие слои общества Московской Руси относились к католицизму и "латинству"? Насколько Московская Русь в XV–XVII вв. была знакома с "латинской" культурой?
Чаще всего и в исследованиях, и в обобщающих трудах и очерках, и в учебниках утверждается, что Московская Русь была едва ли не полностью отрезана от латиноязычной западной культуры и с последовательной острой враждебностью относилась к католицизму. А. И. Соболевский констатировал в 1899 г.: "…у нас господствует убеждение, что Московское государство… боялось иноземцев и было как бы отгорожено от Западной Европы стеною, до тех пор, пока Петр Великий не прорубил в Европу окна. Трудно сказать, откуда взялось у нас это убеждение… А между тем фактов, говорящих против него, множество, и факты эти достаточно известны. Ведь кто же не знает, что едва окрепло Московское государство, как его правительство стало вызывать к себе изо всех земель запада всякого рода художников, мастеров, сведущих людей? Кто не знает, что оно продолжало их вызывать целых два столетия, не щадя ни хлопот, ни расходов, преодолевая препятствия со стороны Швеции, Ливонии и особенно Польши?". Далее Соболевский напоминает об отрядах иноземных солдат на русской службе и в Немецкой слободе и отмечает, что "борьба с господствующим убеждением не представляет большой трудности, и всякое специальное исследование… дает в результате длинный ряд крупных и мелких данных, указывающих на тесные связи Москвы с западом Европы задолго до Петра". Известный труд самого Соболевского, давший мощный импульс исследованиям, посвященным рецепции западной культуры в России, ясно показал, насколько противоречит действительности мнение о культурной изоляции России от Запада. Многое для изучения западных влияний на русскую культуру "московского периода" было сделано уже в первой половине XX в. В послевоенные годы, и особенно после 1985 г., благодаря исследованиям многих историков и филологов сложилась более полная, чем в эпоху А. И. Соболевского, картина отношения русской культуры к католицизму и "латинскому" миру.
Несмотря на это, до сих пор даже в научной и околонаучной литературе встречаются утверждения о замкнутости и "антизападническом" настрое русской культуры вплоть до эпохи Петра I. Разумеется, никто не отрицает выявленных филологами и историками фактов приобщенности элит Московии к "латинской" культуре. Спор идет лишь о том, в какой степени они влияли на интеллектуальную жизнь русского допетровского общества. А инструмента для определения степени влияния историки пока не изобрели. Поэтому – нисколько не пытаясь дать в кратком очерке обзор всего, что к сегодняшнему дню известно о влиянии "латинской" письменности на русскую культуру, – остается только напомнить о нескольких наиболее характерных фактах такого рода.
Как очень справедливо отмечает H.A. Казакова, "возобновление контактов Руси с Западной Европой в XV веке было связано в известной мере с участием русского посольства в деятельности Ферраро-Флорентийского собора". После завершения собора в русских рукописях появился перевод воззваний папы Евгения IV и перевод грамоты того же папы тверскому послу Фоме. H.A. Казакова внесла большой вклад в изучение и издание русских источников, связанных с Ферраро-Флорентийским собором, и в 1980 г. обобщила соответствующие научные данные. Хорошо известно, что уния в Московской Руси была отвергнута, но связи с Западной Европой с этого времени стали более или менее регулярными. В Новгородско-Псковской земле они не прерывались никогда. Поэтому через Новгород и Псков (как равным образом и через украинско-белорусские земли) памятники западной культуры проникали в Россию.
"Византийский" брак Ивана III и общее оживление связей с Европой во второй половине XV в. привели ко все более частому появлению в Москве иностранцев. Хрестоматийно известный пример – участие итальянских мастеров в перестройке Кремля и возведении кремлевских соборов. Значительно реже вспоминают о переводах на русский (церковнославянский) с латыни и европейских языков. В этой области особенно видное место занимают Траханиоты – Дмитрий Мануилович, его брат Юрий Мануилович и сын Юрий Дмитриевич.
Оба брата Траханиоты были тесно связаны с семьей деспота Морей Фомы Палеолога, брата последнего византийского императора (Константина XI Драгаса), чья дочь (и соответственно племянница императора) была выдана замуж за Ивана III. Юрий Мануилович Траханиот появился в Москве уже в 1469 г. в связи с подготовкой "византийского" брака Ивана III, Дмитрий Траханиот дважды бывал в Москве в 1470-е годы, а в 1480-е годы оба брата уже находились на постоянной службе у московского государя. Они стали, пожалуй, самыми заметными представителями итальянско-греческой колонии в Москве. В то же время они были тесно связаны с кружком новгородского архиепископа Геннадия, в котором создавались (в значительной степени в ответ на ересь "жидовствующих") религиозно-публицистические и полемические сочинения и переводы.
Есть основания в каждом из Траханиотов видеть переводчика. Юрий Мануилович выступил посредником между архиепископом Геннадием и имперским послом в Москву Георгом фон Турном и записал со слов посла рассказ об испанской инквизиции. Как переводчик он (или его племянник) упоминается в "Послании о летах седьмой тысящи", адресованном Дмитрием Мануиловичем архиепископу Геннадию. Наряду с этим посланием перу Дмитрия Мануиловича принадлежат послание "О трегубной аллилуйи" и, по мнению ряда исследователей, "Повесть о белом клобуке". Юрий Дмитриевич, как допускает А. Л. Хорошкевич, был переводчиком "Луцидариуса" на русский язык.
Конечно, далеко не все послания, произведения и переводы Траханиотов дожили до нашего времени. Кроме того, конечно же сами Траханиоты были не единственными носителями европейской образованности. То, что мы знаем о них и их деятельности, – лишь фрагмент тех процессов западных культурных заимствований, которые развернулись во второй половине XV в.
Другими фрагментами предстают следы переводческой деятельности ученого кружка новгородского архиепископа Геннадия, которая стала как бы ответом на переводческую деятельность русских и украинско-белорусских "иудаизантов" конца XV в. В кружок, сложившийся вокруг архиепископа Геннадия, из известных нам лиц вошли Дмитрий Герасимов, его брат Герасим Поповка, Юрий Мануилович и Дмитрий Мануилович Траханиоты и католик, доминиканец Вениамин. Личность и деятельность последнего особенно примечательны.
Вениамин был "родом Словении, а верою латынянин". Он был привлечен Геннадием для борьбы с новгородско-московским движением "жидовствующих". В 1493 г. Вениамин подготовил сборник переведенных с Вульгаты тех библейских книг, которые отсутствовали в доступных Геннадию славянских переводах с греческого текста. Это были книги Паралипоменон, Ездры, Неемии, Товита, Юдифи, Маккавеев, книга Премудрости Соломона, части книг Иеремии и Иезекииля. Они были сопровождены предисловиями св. Иеронима и комментариями известного католического богослова XIV в. Николая де Лира и включены в так называемую Геннадиевскую Библию 1499 г. Другим важнейшим трудом Вениамина было "Слово кратко противу тех, иже в вещи священныя… соборные церкви вступаются" (в первоначальной редакции – "Сьбрание от Божественаго писания от Ветхаго и Новаго на лихоимцев"), которое пронизано католическими заимствованиями и тенденциями. Возможно, тот же Вениамин был переводчиком итальянского трактата XII в. "Цветник добродетели" (первоначально переведенного в XV столетии на румынский язык), в позднем списке которого сказано, что книга переведена с итальянского на "волошский", а с него – на славянский "чрез Вениамина иеромонаха Русина".