В 1982 г. Главнокомандующий Сухопутными войсками генерал армии Петров В. И. в аттестации на командующего войсками Среднеазиатского военного округа Язова Д. Т. делает вывод, что он "… занимаемой должности вполне соответствует. Человек волевой, требовательный и всесторонне подготовленный".
Затем Д. Т. Язов возглавляет Дальневосточный военный округ (по январь 1987 г.), по май 1987 г. - заместитель министра обороны СССР по кадрам - начальник Главного управления кадров Министерства обороны СССР, с мая 1987 г. по август 1991 г. - министр обороны СССР. 22 августа 1991 г. Д. Т. Язов освобожден от обязанностей министра обороны СССР.
Приказом министра обороны РФ от 31 мая 1994 г. Д. Т. Язов уволен в отставку "… по достижению возраста с правом ношения военной формы одежды и с вручением благодарственной грамоты".
Д. Т. Язов награжден 2 орденами Ленина (02.1971 г., 02.1981 г.), орденами Октябрьской Революции (02.1991 г.), Красного Знамени (10.1963 г.), Отечественной войны I степени (6.04.1985 г.), Красной Звезды (06.1945 г.), "За службу Родине в Вооруженных Силах СССР" III степени, а также 18 медалями СССР и 20 орденами и медалями иностранных государств.
Воинские звания: полковник - присвоено 20 июля 1962 г., генерал-майор - 22 февраля 1968 г., генерал-лейтенант - 15 декабря 1972 г., генерал-полковник - 28 октября 1977 г., генерал армии - 6 февраля 1984 г., Маршал Советского Союза - 28 апреля 1990 г.
Член КПСС с 1944 г., член ЦК КПСС с 1987 г., депутат Верховного Совета СССР 10–11-го созывов.
Из Фороса - в Москву
Это случилось в 2 часа 15 минут 22 августа 1991 года. Разрывая густые облака, самолет Ил-62 вышел на посадочную прямую во Внуково.
Предчувствуя недоброе, я всматривался через иллюминатор на ярко освещенную прожекторами площадку перед Внуково-2, где уже суетились какие-то люди в камуфлированной форме, бегали солдаты. "Ну что же, - подумал я, - освещают, значит, вот-вот грянет политический театр. Статисты уже под "юпитерами".
Перед нами приземлился Ту-134, на котором прилетел президент М. С. Горбачев со своей прислугой и охраной. Сопровождали его из Фороса А. Руцкой, И. Силаев и В. Бакатин. В этот же самолет под предлогом "поговорим по душам в самолете" пригласили и В. Крючкова.
Мы - А. И. Лукьянов, В. Ивашко, О. Д. Бакланов, А. Тизяков и я - вылетели из Крыма через 15–20 минут после президентского лайнера.
И вот поданы трапы. Я обратил внимание, что к каждому трапу поспешили крепыши из соответствующих спецслужб. Они приняли устрашающую стойку, пытаясь припугнуть кое-кого из именитых пассажиров. Первым к трапу направился В. Баранников. Оценив все эти маневры, я сказал сопровождающему меня полковнику П. Акимову, что мы подоспели к аресту.
- Не может быть, - возразил он, - от президента передали: вам назначена встреча в Кремле в 10 часов утра.
Спустившись по трапу, мы направились к зданию аэропорта. При входе в зал Баранников сказал Акимову: "Вы свободны", - а затем мне: "А вас прошу пройти в следующий зал".
Вошли в небольшую комнату, где обычно размещалась охрана. Здесь к нам поспешил незнакомый человек с копной нестриженых волос на голове. Он довольно бойко представился: "Прокурор Российской Федерации Степанков Валентин Георгиевич!" - и спросил, есть ли у меня оружие. Затем объявил, что я арестован по подозрению в измене Родине в соответствии со статьей 64 УПК.
За дверями рычали автомобили. Люди из ведомства Баранникова выстраивали машины. Меня подвели к "Волге", толкнули на заднее сиденье между вооруженными автоматами Калашникова охранниками.
Наступила зловещая тишина. Темная беззвездная ночь давила на сознание: "Я арестован".
В. Крючкова арестовали минут на двадцать раньше. Он уже сидел в одной из машин, запрудивших весь проезд у боковых ворот аэропорта. А. Тизякова арестовали чуть позже. Мы долго сидели в машинах. Баранников витийствовал, продолжая "украшать" машины арестантами. Между "Волгами" с "изменниками" расставлял автобусы с курсантами Рязанской школы милиции. Я, конечно же, знал старинную русскую поговорку: "От сумы и от тюрьмы не зарекайся", - и вот наконец-то ощутил ее гнетущий смысл.
Я представил, что происходит сейчас в Баковке, на даче, где осталась моя супруга Эмма Евгеньевна. Она была "закована" в гипс и не могла передвигаться без посторонней помощи. "Там наверняка, - думал я, - собрались лучшие ищейки, идет грандиозный шмон". "Куй железо, пока горячо" - этим лозунгом руководствовалась рвущаяся к власти "волчья стая".
На снисхождение рассчитывать было легкомысленно. Поверженных политических противников принято добивать.
С 19 августа 1991 года эта "стая" фактически приступила к захвату всей полноты власти на общегосударственном уровне. Стороннику Ельцина Степанкову необходимы были улики, факты для обоснования ареста руководителей ведущей державы мира.
Наконец колонна тронулась в путь. Вышли на Кольцевую дорогу, повернули на север. Сначала я ехал без фуражки… в салоне было душно, но вскоре, когда "Волгу" разогнали, в машине стало прохладнее, пришлось ее надеть. Это заметил следовавший за нами "наблюдатель", он быстро догнал нашу машину и, поравнявшись с нами, обратил внимание охранников на мою фуражку. "Не попытается ли он сбежать? Не подает ли фуражкой сигнал к побегу?" - очевидно, подумал этот бдительный страж.
Фары высветили целующихся прямо на обочине парня и девушку, рядом стояли два их обнявшихся велосипеда. Один из охранников сострил что-то в адрес парочки, и опять наступила гнетущая тишина. Колонна повернула на Ленинградское шоссе…
Допросы в "Сенеже". Что делала армия в августе 91-го?
…Подъехали. Я понял, что это "санаторий" на берегу озера Сенеж. Кроме "санаторных" корпусов, стояло несколько финских домиков, вот к ним-то и притулился наш кортеж. Вдоль дорожки, ведущей на задворки этих домиков, Баранников с помощью офицеров внутренних войск выстроил курсантов Рязанской школы милиции. Нас, троих арестованных - Крючкова, Тизякова и меня, выводили из машин по одному, чтобы даже и взглядом не обменялись. В одной из комнат, пропахшей сыростью, где небрежно была расставлена скрипучая мебель, меня обыскали.
В качестве понятых следователь Леканов с лоснящейся от жира физиономией пригласил все тех же курсантов - Сергея Чижикова и Дмитрия Егорова.
Я посмотрел на часы. Они показывали 5 часов 55 минут 22 августа. Курсанты стояли в растерянности: следователь пухлыми пальчиками выворачивал карманы маршала, ощупывал воротник кителя. Врач, выполняя формальность, поинтересовался: "Вы здоровы? Есть жалобы?"
К этому времени комната наполнилась следователями, привезли аппаратуру, шла какая-то мышиная возня перед допросом. С крайне озабоченной физиономией появился Степанков. Пытался завязать разговор о Хабаровске, передать от кого-то привет… Я прекрасно оценил эту наивную игру в "доброго прокурора" и попросил сообщить моей жене, что я арестован, и привезти мне необходимые вещи. Леканов спросил:
- Что конкретно?
- Бритву, спортивный костюм и прочее.
- А что прочее? Все, что нужно, изложите на бумаге.
Прищурясь, глядя прямо в глаза, Юрий Иванович начал задавать вопросы, которые были подготовлены заранее. Ельцинской обслуге предстояло мне, фронтовику, доказать мою вину перед моим Отечеством. Как мне потом довелось узнать, вопросы сформулировали загодя, утром 19 августа, в ельцинских хоромах на даче.
Изначально разговор шел без записи в протоколе, сыщики полностью доверились магнитофону.
- Судя по нашему разговору, - заметил Леканов, - вы не осознали всей тяжести совершенного преступления и даже не думаете о раскаянии.
Я ответил:
- Хуже преступления, чем развал Союза, придумать невозможно.
Следователь спросил:
- Вы отдаете себе отчет в том, что для вас, а не для кого-то другого означает статья 64 УПК?
- Понятия не имею…
Тогда он весьма профессионально разъяснил: Статья 64 - это измена Родине, деяние, умышленно совершенное гражданином СССР в ущерб суверенитету, территориальной неприкосновенности или государственной безопасности и обороноспособности СССР: переход на сторону врага, шпионаж, выдача государственной или военной тайны иностранному государству, бегство за границу или отказ возвратиться из-за границы в СССР, оказание помощи в проведении враждебной деятельности против СССР…
Я заметил:
- Вы сами-то верите, что говорите? Да еще применительно ко мне?
Леканов еще больше сощурил глаза, на лице появилась ядовитая улыбка. Он продолжал: "А равно заговор с целью захвата власти наказывается… но это будет решать суд"…
Чувствовалось, что он гордился знанием УПК, но вскоре я понял: все его знания почерпнуты из газетных и журнальных штампов последних дней: "путч", "неконституционный", "союзный договор", "интернирование", "изоляция", "Белый дом", "штурм".
Леканов взял на себя функции "забойщика", конструктора вопросов и предполагаемых ответов. Допрашивал вежливо, но вопросы ставил так, что я вынужден был отвечать, исходя из его предположений…
Был конец августа. Подступала грибная пора. Плыли высокие облака с востока, как далекий привет с моей Родины. Там наверняка знают: министр обороны арестован. Матери не скажут, ей 88 лет, но она поймет своим материнским чутьем, сердцем и, уж конечно, что-то увидит во сне и свяжет материнский сон с моей судьбой…
В 8.20 установили "Панасоник" для съемки и записи допроса. Самый удобный случай выдвинуть требование: пригласить на допрос адвоката.
- Адвоката должны нанять ваши родственники, - отрезал следователь.
- В таком случае свяжите меня с адвокатской конторой.
- У нас связь с адвокатской конторой не предусмотрена.
- Президент назначил мне встречу в Кремле в 10 часов, сегодня… Она состоится?
- А вы обратитесь к Горбачеву с письмом. Мы отправим, если последует команда. А пока давайте побеседуем.
Все это были уловки. И прокурор и следователи знали, что допрос без адвоката - фикция. Для суда он не имеет юридической силы. Но следователи старались подать себя новым властям в выгодном свете, показать результативность своей работы.
Следователь старался говорить вкрадчиво. "Кирпичики" вопросов ложились ровно, чувствовалась "кремлевская кладка". Тогда я еще не знал, что кассеты с записью допроса продадут "Шпигелю" и что весь мир узнает, как я перед допросом вздохнул. Если бы я знал, что в прокуратуре все продается и все покупается, возможно, я бы германскому "Шпигелю" напомнил слова из песни: "Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой"…
* * *
А пока следователь чеканил каждое слово:
- Я должен заявить: вас допрашивают в связи с участием в преступлении. Мы квалифицируем его как измену Родине. Заговор с целью захвата власти, злоупотребление служебным положением. Я хочу услышать от вас, что вы скажете по поводу предъявленного вам обвинения?
- У меня иное понятие о том, что такое измена Родине. Измена президенту - пожалуй, да, имеет место. Но Родину свою я не предавал. Что в моих действиях было конституционно, что нет- надо разобраться. Я считаю, что подписание новоогаревского договора явно неконституционно. Организатор этого акта - Горбачев. Более того, раньше, еще на апрельском Пленуме ЦК КПСС 1985 года, он вещал с трибуны о необходимости улучшить жизнь народа. Тогда никто и думать не смел о развале государства, о ликвидации политической системы.
Но вот наступил 1991 год. Партия не по дням, а по часам теряла свой авторитет. Открыто на Пленумах ЦК КПСС говорили о том, что Горбачев исчерпал себя в качестве активного государственного деятеля, его историческое время закончилось. Мало того, 17 марта 1991 года народ дружно проголосовал за сохранение Союза Советских Социалистических Республик, и вдруг президент предлагает проект договора, в котором речь идет уже о суверенных государствах. Убежден: это не просто ошибка. Идет целенаправленная работа по ликвидации Союза. Нам предлагают хиленькую конфедерацию республик с самостийными президентами. Тут следователь остановил меня:
- Вернемся снова к вашей проблеме. Вас назначили министром обороны не без поддержки Горбачева. Но вы внезапно приняли решение лишить его власти. Вы же давали присягу президенту, парламенту, народу. Почему вы пришли к убеждению, что президента надо лишить власти? Причем антиконституционным путем?
Я понял из вопроса: Леканов в армии не служил и понятия не имеет, кому я присягал в 1941 году.
"Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь: быть…
…Я всегда готов по приказу Советского правительства…"
Где же здесь клятва верности президенту? Народу я давал клятву, а не хозяйчику Кремля. И за спиной Горбачева мы не шушукались. Мы всего-навсего выразили наше возмущение по поводу распада СССР, потребовали от президента ввести чрезвычайное положение. К этому времени суверенизация и сепаратизм, особенно на Украине и в России, достигли своего апогея. Стремясь освободиться от сверхцентризма, "демократы" запросили самую высокую цену: ликвидацию Союза.
Мы решили, что 18 августа к президенту в Форос вылетят Шенин, Бакланов, Варенников, Болдин и Плеханов вразумить президента - отменить подписание договора, дабы выполнить волю народа о сохранении единого Советского Союза.
Что бы я ни говорил, по виду следователя чувствовалось, что он ждет от меня другого: признания в заговоре, рассказа, кто был зачинщиком. Поэтому он резко перебил меня:
- Звучит весьма наивно для такого государственного деятеля, как министр обороны…
* * *
Мне захотелось рассказать следователю о разгоне ЦК, избранного съездом партии, о неравноправном договоре с США по сокращению стратегических и обычных видов вооружений. О выводе войск из Венгрии и Чехословакии, о поспешном бегстве из Германии через Польшу, с которой ни о чем даже не договорились толком. О том, что президент продолжал разглагольствовать о строительстве "европейского дома", не замечая, как свой разваливается. Он не уставал талдычить об "общечеловеческих ценностях", зато своих соотечественников унизил, доведя их до нищеты. Практически ни одна программа за последние 5 - б лет выполнена не была. Когда Горбачеву на сессиях Верховного Совета СССР депутаты говорили о необходимости конкретной программы, он невозмутимо отвечал: "Я указал ориентиры".
Что же понимал генсек под новыми ориентирами? Оказывается, надо было лебезить перед Западом, свои традиции обменять на чужеземные.
Когда Горбачева избрали Генеральным секретарем, на первом же Пленуме ЦК он говорил, что прирост ВВП составил 4 процента и, мол, мы вползли в застой. Но именно в застойные времена построили ВАЗ, БАМ, КамАЗ, перевооружали армию, а начиная с 1985 года мы уже ничего не возводили, только разоружались.
На Президентском Совете, на заседаниях Совета безопасности, в присутствии Горбачева анализируя обстановку, говорили о тяжелом положении в стране, о развале партии, экономики, о растущих долгах государства. Уже все понимали в Кремле, что корни многих бед исходят от президента. Но следователя Леканова, похоже, не интересовала моя боль, он требовал: "Пожалуйста, фамилии тех, кто это говорил?"
Я объяснял Леканову, что это были дискуссии среди руководителей, озабоченных судьбой страны. Сам Ельцин признавал это. Горбачев в последнее время разъезжал по всему миру, но мы, члены правительства, даже не знали, о чем он говорил с глазу на глаз с лидерами иностранных государств. Раньше было принято все вопросы предварительно обсуждать на Политбюро, на Президентском Совете или Совете безопасности, а теперь все отдано на откуп Горбачеву.
Затем я рассказал Леканову, как президент Южной Кореи передал Горбачеву 100 тысяч долларов из кармана в карман. Да, за подобные "сувениры" принято расплачиваться.
Но следователь меня как будто не слышал. Он ждал признаний в заговоре. Ну что же, слушайте. Мне скрывать нечего.
Когда мы собрались в субботу 17 августа на объекте КГБ в конце Ленинского проспекта, то пришли к выводу: необходимо лететь к Горбачеву в Форос, убедить его в том, что с подписанием союзного договора Советский Союз прекратит свое существование. Горбачев прекрасно знал: Украина подписывать договор отказывается, впрочем, как и прибалтийские республики. Давили на Ельцина и демократы в лице суетливого царедворца Юрия Афанасьева.
Премьер-министр В. Павлов охарактеризовал экономическую ситуацию в стране как тревожную. Он сказал, что перед отъездом на "отдых" Горбачев принял участие в заседании Кабинета министров, потребовал в случае необходимости ввести чрезвычайное положение. Потому-то и полетели в Форос для откровенного разговора. До подписания договора оставалось двое суток. Самолет выделило Министерство обороны. Вылет назначили на 13 часов в воскресенье.
Возвратились товарищи из Фороса поздно вечером, около 22 часов. Мы ждали их в Кремле в кабинете Павлова. Кроме меня и Павлова, присутствовали Крючков, Пуго, Ачалов. Янаев подъехал около 20 часов, вслед за ним - Лукьянов.
Прибывшие из Фороса товарищи рассказали: Бакланов обрисовал Горбачеву ситуацию- страна катится к катастрофе, необходимо вводить чрезвычайное положение, другие меры уже не спасут, оставим иллюзии.
Поделился своими впечатлениями о встрече с Горбачевым и Шенин. Вдруг оказалось, что у Горбачева разыгрался радикулит. Олег Семенович резюмировал: "Скорее всего, Горбачев хотел избежать встречи с товарищами. Но когда понял, что без разговора товарищи не уедут, через час объявился".
Затем Болдин высказал свое мнение о необходимости принятия срочных мер по стабилизации обстановки, отказа от подписания договора. Затем Варенников доложил о положении в армии. Валентин Иванович не любит мямлить, говорит всегда четко и ясно. Это и дало повод президентской чете сделать вывод, что генерал армии Варенников из всех приехавших был самым настойчивым и грубым. Валентин Иванович понимал, что мы теряем.
Он прошел с боями от Сталинграда до Берлина, видел, что творили немцы на советской земле. Докладывая президенту о положении в армии, о том, как восприняли офицеры и весь личный состав вывод войск из Германии, он искренне волновался. Варенников напомнил президенту слова, сказанные в его адрес на офицерском собрании капитаном К. Ахаладзе:
"Михаил Сергеевич! Я один из многих, кто беспредельно любил вас. Вы были моим идеалом. Везде и всюду я готов был за вас драть глотку. Но с 1988 года я постепенно ухожу, удаляюсь от вас. И таких становится все больше. У людей, восхищавшихся перестройкой, появилась аллергия на нее".
На этой встрече мы поняли: болезнь Горбачева притворная. Он желает поставить Правительство Союза и народ перед свершившимся фактом- подписанием договора, развалом государства.