Одну из первых партий, возвращавшихся в Москву из Билимбая, возглавил заместитель Люлька Эдуард Лусс. С этой партией в феврале 1943 года вернулась и моя семья. Измученные обратной дорогой в 1943 году больше, чем в 1941, приехали Катя с сыном и совсем постаревший отец. Со всей остротой стала проблема жилья. Пока я был один, предпочитал жить на работе, пользуясь раскладушкой. С большим трудом удалось полулегальным образом временно поселиться в раздельных комнатах на Новослободской улице. Четырехлетний сын снова был передан на попечение бабушки в Удельную.
Катя включилась в кипучую деятельность отдела "внешних экспедиций". Так мы именовали бригаду, выезжавшую во фронтовые авиационные части.
Отец поступил на наш завод на работу экспедитором транспортного отдела. Однако силы его быстро покидали. Он заболел и умер 19 марта, не дожив всего семи дней до годовщины смерти матери.
После гибели Бахчиванджи из Билимбая вернулся в Химки патрон. Ознакомившись с моей деятельностью на поприще боевой авиации, он сказал, что работа полезна, но не это нам нужно. Он повторил требование, которым напутствовал, командируя в Москву: "Во-первых, организация работ по наведению самолета-перехватчика на противника. Во-вторых, мы обязаны позаботиться о самом совершенном измерительном оборудовании для новых стендов огневых испытаний ЖРД, которые мы здесь построим в ближайшее время. Что касается самолета, то его будем переделывать. Увеличим тягу двигателя. От баллонов высокого давления пора отказываться и вернуться к двигателю с турбонасосной подачей. Исаев должен восстановить связи с Глушко и перенять казанский опыт. РНИИ со своим проектом самолета явно провалился. Шахурин в ближайшее время, как только мы начнем у себя в Химках огневые испытания, нас посетит, и мы обсудим идею объединения РНИИ с нашим заводом. Но, конечно, с новым руководством. Под Костиковым мы не будем!"
Исаев вернулся в Химки, увлеченный созданием собственной производственной и испытательной базы для ЖРД. Скрывать от друзей секреты, которые ему удавалось узнать от начальства в конфиденциальных беседах, он не умел. Он и Березняк участвовали во встрече Болховитинова с Шахуриным. По словам Исаева, патрон заверил, что судьба РНИИ предрешена. Институт перейдет в авиацию, и руководство будет новое - авиационное. Шахурин часто встречается со Сталиным, он выберет удобный момент и наверняка получит его согласие на реорганизацию РНИИ - НИИ-3.
Воодушевленный такой перспективой, я снова начал с НИСО. Смирнов и Лосяков отвезли меня на Центральный аэродром. На самом краю летного поля, где когда-то находились лагеря ОДОН - отдельной дивизии особого назначения ОГПУ, стоял зачехленный самолет Пе-2. Когда после долгих хлопот удалось разыскать экипаж, снять охрану и расчехлить самолет, я увидел, что он увешан и утыкан самыми разнотипными антеннами. Взяв с меня клятвенные заверения о молчании при общении с радиоспециалистами других организаций, мне сообщили, что здесь испытывается бортовой радиолокатор дециметрового диапазона, разработанный в НИСО по идеям Герца Ароновича Левина.
Пока есть две проблемы. Первая - это вес. Если на самолете установлен локатор, то необходимо на 500 кг уменьшить боезапас.
Вторая проблема - "ключевой эффект". Если при включенном локаторе к самолету приближается человек, имеющий в кармане связку ключей, то на индикаторах сейчас же начинается мельтешение!
- Ну так это же хорошо - у вашего локатора высокая чувствительность, - необдуманно похвалил я авторов.
- Слишком высокая, - пояснил Смирнов. - Дело в том, что если сунуть руку в карман и начать шевелить ключи, то уже невозможно понять, что творится на индикаторах. Вот что такое "ключевой эффект"!
Проведя целый день на родной мне еще по воспоминаниям детской поры Ходынке, я уверился, что в обозримом будущем из этой разработки системы для нашего БИ не получится.
Сергей Лосяков, убедившись в моем пессимизме, обнадежил, сказав, что недавно встречался с нашим общим школьным товарищем Або Кадышевичем. Тот закончил физический факультет МГУ, был оставлен при кафедре и у него есть интересные мысли и даже проекты.
Я разыскал Кадышевича, бывшего в свое время чемпионом нашей 70-й школы по шахматам. Он действительно выложил оригинальные мысли: "Не надо ставить на борт самолета тяжелый и сложный радиолокатор. Задачи наведения надо переложить на землю."
Он изучил американские радиолокаторы типа SCR-584, которые мы недавно получили по ленд-лизу для ПВО, и считал, что это великолепная станция орудийной наводки. Американцы опередили нас и, вероятно, даже немцев. Если эту станцию доработать, она может следить одновременно за перехватчиком и целью. Эта станция может быть использована также для привода истребителя, после атаки, на аэродром посадки.
Кадышевич был талантливым физиком. Из чисто физических представлений он назвал вес самолетного оборудования при таком раскладе не более чем 10 килограммов.
- Это не фантастика. Мой знакомый радиоинженер Роман Попов уже работает над реальными схемами и аппаратурой.
Через месяц Роман Попов и Або Кадышевич уже работали на заводе № 293 в отделе ОСО. Для них в структуре ОСО была создана специальная радиолаборатория. Болховитинову мы начали готовить списки военных радиоинженеров, которых следовало бы направить к нам для разработки РОКСА - радиоопределителя координат самолетов - так мы назвали новую идею.
Идея заинтересовала многих радиоспециалистов. Даже всесильный в те времена Аксель Иванович Берг, наслышавшись о этой идее, приехал в Химки для встречи с Болховитиновым. Его интересовала не столько радиотехника, сколько самолет, ради которого мы заварили всю эту кашу.
Человек очень решительный, любитель новых идей, он без долгих колебаний нас поддержал и с его помощью мы получили американскую станцию SCR. Больше всего хлопот было с военным персоналом этой станции. Троих офицеров и пятерых красноармейцев надо было разместить и кормить по армейским фронтовым нормам.
Все организационные проблемы быстро уладились, и Роман Попов, оказавшийся талантливым инженером и хорошим организатором, получив пять специалистов, поклялся, что не далее чем через полгода можно будет продемонстрировать новую идею. Если к тому времени не будет ракетного самолета, мы можем проверить принципы и с помощью обычного истребителя.
Вскоре после выхода приказа о превращении НИИ-3 в НИИ-1 я был "изъят" из Химок и переведен в Лихоборы на должность начальника отдела автоматики и электроизмерений. Жаль было расставаться с уютным отделом спецоборудования на заводе № 293 и работами на боевых аэродромах. В Химках я оставил филиал во главе с Романом Поповым, разрабатывающим РОКС, и группу, обслуживающую измерительной техникой и электрическим зажиганием работы, развернутые Исаевым.
В 1944 году Победоносцев оказывал мне большую помощь в сближении с кадрами НИИ-3. Он впервые познакомил меня с Тихонравовым, Артемьевым и еще сохранившимися в институте немногочисленными первосоздателями "катюши". Мне открылись некоторые страницы предыстории нашей ракетной техники. Но и тогда еще не упоминались в НИИ-1 фамилии Королева и Глушко.
За год деятельности в НИИ-1 мне удалось объединить коллективы специалистов по автоматике и приборам завода № 293 и НИИ-3. В моем новом отделе оказались два человека, вошедших теперь уже прочно в историю нашей большой ракетной техники и космонавтики. Николай Пилюгин перешел в НИИ-1 сразу же после его создания из ЛИИ, где он работал над приборами для автопилотов. Леонид Воскресенский перешел в НИИ-3 еще до его реорганизации из Института азота. В начале войны в Институте азота он разработал противотанковые зажигательные бутылки. Оказавшись в НИИ-3, Воскресенский начал работы над пневмогидросхемами ЖРД.
Одним из первых творческих достижений нового отдела была разработка унифицированной системы автоматики и ее элементов для самолетных ЖРД. Уже после отлета в Германию в апреле 1945 года я узнал, что за эту работу я и Воскресенский награждены боевыми орденами Красной Звезды.
Ордена были нам вручены в Кремле только после возвращения из Германии в 1947 году. Сразу после получения орденов мы направились на Тверскую - тогдашнюю улицу Горького, в ресторан "Арагви". Воскресенский прошел к директору и спросил, знает ли он товарища Чертока, который только что был в Кремле? Директор ресторана очень сожалел, что не знает, но был рад познакомиться. После такого вступления нам была оказана честь организацией банкета в отдельном зале. Я запомнил этот вечер еще и потому, что на нем, кажется в последний раз, все вернувшиеся из Германии: Королев, Победоносцев, Тихонравов, Пилюгин, Воскресенский, Мишин и я - были в военной форме. Мы все вышли из НИИ-1, в котором в июле 1944 года началась настоящая ракетная эйфория после получения сведений о немецких работах по баллистическим ракетам дальнего действия.
Практически с середины лета 1944 года Победоносцев, Тихонравов, Пилюгин, Мишин, я и примкнувшие к нам еще человек пять специалистов в разных областях много времени уделяли изучению трофейной техники. Мы восстанавливали по обломкам, доставленным с немецкого полигона в Польше, показаниям пленных и материалам разведки облик ракеты, которой предстояло сыграть важную роль в начальной истории ракетной техники.
Немецкое секретное "оружие возмездия" Фау-2 нанесло по нашему институту в Москве очень чувствительный удар раньше, чем немцы впервые начали пуски по Лондону. Генерал Федоров пожелал лично участвовать в поисках остатков немецкой техники в Польше. Самолет, на котором он летел в Польшу, потерпел аварию под Киевом. Вместе с Федоровым погибли 12 человек. В их числе был и Роман Попов. С гибелью Попова практически заглохла разработка РОКСа. Через десяток лет я удостоверился, что развиваемые тогда идеи в какой-то степени предвосхищали принципы, по которым создавались радиолокационные системы противовоздушной обороны Москвы, главным идеологом которой был Александр Расплетин.
Моя деятельность в НИИ-1 практически закончилась 23 апреля 1945 года, когда я был "ненадолго" отпущен Болховитиновым в Германию в составе "комиссии особого назначения" генерала Петрова. В НИИ-1 я уже не вернулся.
Закончился почти десятилетний, с небольшими перерывами, период работы в коллективе Виктора Федоровича Болховитинова.
Возвращаясь к тем временам, я неизменно вспоминаю Болховитинова, которого мы называли не иначе как патрон, со смешанным чувством досады и благодарности. Благодарности за воспитание стиля теплых человеческих отношений в творческом коллективе, независимо от должностной иерархии. Главный конструктор Болховитинов никогда не был главным и грозным начальником. Он был нашим старшим товарищем, которого власть облекла необходимыми по тем временам правами и обязанностями. Его не боялись, а попросту любили. Чувство досады связано с явной несправедливостью судьбы к таким ученым-конструкторам, как Болховитинов. Чтобы быть полноценным "главным" или "генеральным", надо было иметь в дополнение к интеллигентности больше того, что принято называть "исключительными организаторскими способностями".
Болховитинов любил талантливых и не боялся, в отличие от других, что его ученики способны превзойти учителя и затмить его славу.
Исаев, Березняк, Мишин, Пилюгин, бывшие соратники и подчиненные Болховитинова, сами стали "главными". Своими успехами они во многом обязаны школе Болховитинова.
Одним из качеств, которое культивировалось в этой школе, было умение размышлять и в процессе повседневной рабочей суеты обобщать отдельные факты и события, стремясь понять движущие силы развития науки и техники.
Однако никто из моих друзей военных лет не мог себе представить, какую революцию совершит наука с нашим непосредственным участием. Несмотря на поощрение в нашем коллективе самых необычных идей, никому в голову не могла прийти фантастическая мысль о возможности создания боевой ракеты, способной перелететь через океан. Перевернув страницу, мы перенесемся по времени из военных лет в мирный 1957 год. В пространстве мы переместимся из уральского Билимбая и подмосковных Химок в поселок Тюратам, затерявшийся в бескрайних казахстанских степях.
Глава 3. РАКЕТА Р-7 - ПРОРЫВ В КОСМОС
ПОЛИГОН СТРОИТСЯ И РАБОТАЕТ
1957 год по нашему представлению и по всем директивам должен был стать годом рождения первой межконтинентальной ракеты Р-7.
В технической документации индекс Р-7 не применялся. На всех несекретных чертежах, в переписке и даже в многочисленных секретных документах ракета была не ракетой, а "изделием" под индексом 8К71. Только в документах типа постановлений ЦК КПСС и Совета Министров, решений Комиссии по военно-промышленным вопросам (ВПК) и выпускаемых в развитие этих постановлений и решений приказах министров межконтинентальная ракета именовалась своим настоящим именем Р-7. Впрочем, в нашей внутренней секретной документации чаще всего, в соответствии со стандартами на ведение технической документации, цифровые и буквенные знаки менялись местами: не Р-7, а 7Р. Это относилось и ко всем предыдущим нашим "изделиям". Системам, входящим в состав ракетных комплексов, также присваивались условные индексы, разрешенные к использованию во всей технической документации и несекретной переписке.
Такая "тройная бухгалтерия" в названиях ракет и десятков комплектующих их систем требовала либо хорошей памяти, либо справочников - типа запрещенных по режимным правилам записных книжек. Мы шутили по этому поводу: "Если сами не можем разобраться, то как же быть бедным резидентам американской разведки". Впрочем, за "изделием 8К71" и "изделием 8К51" довольно прочно закрепились названия: соответственно "семерка" и "пятерка", широко используемые в устном общении.
В 1957 году "семерка" захватила все отводимое для работы время, но и в короткие периоды отдыха, даже дома, голова была забита проблемами этой ракеты. Испытания стартовой системы на Ленинградском металлическом заводе, огневые испытания одиночных блоков на стендах и, наконец, потрясшие нас лавиной огня стендовые испытания всего пакета под Загорском на "Новостройке" внушили к "семерке" чувства, которые я не испытывал ко всем предыдущим нашим творениям. Тут было и уважение к этому уникальному техническому произведению, и гордость за то, что непосредственно причастен к его созданию, и страх за его будущую судьбу. Мы, ракетчики, привыкли с 1947 года к эффектным зрелищам аварийных пусков. Больно и страшно, находясь в непосредственной близости к старту, смотреть на закрутившуюся и горящую в полете ракету. Представить себе, что подобное может случиться с "семеркой", было страшно. Сколько надежд было связано с ее дальнейшей судьбой, сколько труда было вложено в ее создание! Было и чувство большой ответственности. "Семерка" с ядерным зарядом в неведомое нам пока число мегатонн в нашем сознании представлялась некой прекрасной богиней, которая защитит и прикроет страну от страшного заокеанского врага.
.
Ядерное оружие - "простое" и водородное - было уже создано. На нашей ракете Р-5 было впервые совмещено его фантастическое могущество со скоростью достижения цели. Но США пока оставались вне пределов досягаемости нашей "пятерки". "Семерка" должна была лишить США неуязвимости.
Распределяя ответственность между своими заместителями, Королев договорился с Воскресенским и со мной о предстоящей работе по подготовке на полигоне к первому пуску "семерки". Он предложил мне взять на себя руководство подготовкой и испытаниями ракеты на технической позиции, в том числе и подготовкой всего испытательного оборудования. Воскресенский должен был сосредоточиться на самом отсталом, но и самом ответственном участке - подготовке всего, что требуется для старта.
Абрамов, курировавший работы Бармина по сооружению стартовой системы, получил задание форсировать все монтажно-строительные работы для ввода в строй необычного пускового сооружения.
До нас на новом полигоне длительное время находился Евгений Васильевич Шабаров, бывший в то время помощником Главного конструктора по испытаниям. Вернувшись из командировки, он на совещании у Королева обстоятельно изложил состояние дел. Поэтому мы были информированы о порядках на новом месте нашего обитания.
Хочу отметить, что в таких щепетильных вопросах, как распределение ответственности и наилучшая расстановка специалистов по всему фронту работ, Королев отнюдь не придерживался принципа иметь везде только "своих" людей. Если он замечал у смежников выдающегося и приглянувшегося ему по человеческим качествам специалиста, тo стремился договориться о поручении тому ответственного участка работы.
В феврале 1957 года мы впервые собрались не в обжитом Капустином Яре, а в пустыне Казахстана. Из Внуково мы вылетели рано утром на полугрузовом Ил-14. Лететь предстояло долго, с промежуточной посадкой для дозаправки в Уральске. Аэродром полигона еще не был подготовлен для приема транспортных самолетов типа "Ил", и нам предстояла конечная посадка в районном центре Джусалы, аэропорт которого обслуживал линию Москва - Ташкент.
Через четыре часа утомительного полета мы с удовольствием вышли размяться и погулять в Уральске. К своему удивлению, обнаружили в невзрачном, барачной архитектуры здании аэропорта буфет с богатым ассортиментом горячих блюд. Воскресенский, считавшийся в наших кругах не только ценителем хороших вин, но и тонким гурманом, заявил, что таких замечательных языков с картофельным пюре и такой густой сметаны он не помнит с давних времен. Я предложил не упускать случая и на обратном пути тоже совершить посадку в Уральске. На что последовало злое замечание: "А будет ли еще этот обратный путь?"
Пока у нашего летного отряда не появились самолеты типа Ил-18 и Ан-12, мы летали с посадками в Уральске. В обязательную традицию вошли завтраки из языков с картофельным гарниром и стакан густейшей холодной сметаны. Такую изумительно вкусную сметану, пошутил кто-то, можно готовить только из верблюжьего молока!
Ничего похожего на сервис Уральска в Джусалах не было. Не помню уж, сколько часов мы там промаялись, пока не устроились в поезд Ташкент - Москва. Вышли на бывшем полустанке, а теперь - оживленной станции Тюратам.
Первое впечатление - грусть и тоска от вида облупленных мазанок и грязных улочек пристанционного поселка. Но сразу же за этим первым неприглядным пейзажем открывалась панорама с характерными признаками великой стройки. Было раннее утро, солнце пригревало, несмотря на февраль, по-весеннему. Нас встречал Михаил Вавилович Сухопалько, начальник экспедиции, который обязан был заботиться обо всех прилетающих и приезжающих. В его обязанности входило все: от обеспечения продуктами питания до транспорта, поселения, общепита, заботы о строительстве на нашей второй площадке домиков для главных конструкторов и бараков для всех остальных.
Для начала поехали в будущий город, который тогда официально назывался "десятая площадка". Вообще строители, которые в те времена были здесь настоящими хозяевами, все объекты называли "площадка номер такая-то".