Комсомолец - слесарь-монтажник винтомоторной группы, звали его Игорем, фамилию не помню, - обладал талантом настоящего изобретателя. Многие из его предложений по технологии сборки и конструкции самолета ТБ-3 уже были реализованы. Последним предложением, которое принесло ему общезаводскую славу и крупную премию, было упрощение сложной системы ручного управления оборотами и мощностью двигателей. На разного рода собраниях это предложение Игоря приводили как пример неисчерпаемых потенциальных возможностей рабочего творчества. В один не прекрасный день начальник цеха огорошил меня сообщением: "Наш знаменитый изобретатель прогулял полдня. Я обязан его уволить, а если дать ход делу, он пойдет под суд. Это твой комсомолец, поэтому предупреждаю". Потрясенный Игорь объяснил мне все очень просто: "Вчера я женился. Отметили это событие. Я просто проспал. Первая ночь, сам понимаешь".
Я решил пойти к директору и выложить все как есть. Горбунов меня выслушал, глядя куда-то в сторону, долго молчал, потом отрубил: "Не мы с тобой закон издавали, не нам его отменять". Не теряя времени, я отправился в партком. Миткевич сказала: "Директор обязан подавать пример выполнения законов, сколь бы жестоки они ни были. Я могу обещать, что Игоря не будут судить. Ты сегодня же соберешь цеховое открытое комсомольское собрание. Игоря надо исключить из комсомола. На этом примере покажи, что закон есть закон для всех. А ему объясни, если месяца через три-четыре, поработав где-нибудь на стройке без нарушений, он захочет вернуться на завод, мы его примем".
Игорь не вернулся. Мы потеряли человека, у которого действительно была искра Божья.
Несмотря на все трудности, к середине 1933 года выпуск ТБ-3 был поставлен на поток.
В августе 1933 года постановлением Президиума ЦИК СССР за освоение строительства специальных тяжелых самолетов и хорошую организацию работ завод был награжден орденом Ленина. В те годы это была великая честь. Орденами Ленина и Красной Звезды были награждены 18 наиболее отличившихся работников, в том числе Горбунов и Годовиков - орденами Красной Звезды, Миткевич - орденом Ленина. По поводу такого события в Филевском парке состоялся большой митинг, на котором выступил начальник ВВС РККА Я.И. Алкснис. В речи Алксниса, а затем в обращении Ворошилова к работникам авиационной промышленности звучали призывы дать самолеты и моторы лучше зарубежных. Самолету ТБ-3 в 1933 году не было равных по грузоподъемности. Но по скорости и потолку он мог быть много лучше, если бы не отставание нашей моторной промышленности.
В августе того же 1933 года впервые стали праздновать День авиации. Этот праздник в полную меру использовался для воодушевления молодежи на новые производственные подвиги. На всех массовых мероприятиях мы говорили, что Страна Советов должна иметь самолеты, которые будут летать "выше всех, быстрее всех и дальше всех". Завод № 22 - лучший завод авиационной промышленности - несет прямую ответственность за выполнение этой задачи.
Завод переживал период подъема. Выезжая на районные и общемосковские слеты и конференции, мы всегда чувствовали особо уважительное отношение к делегатам завода № 22. Постоянная целенаправленная пропаганда делала свое дело. Пришедшие к партийному, руководству в основных цехах новые секретари организаций, это были люди Миткевич, создавали атмосферу единства и постоянного трудового праздничного подъема.
В этот период Горбунов и Миткевич пользовались заслуженным авторитетом. Для нас, комсомольцев, это были учителя-кумиры - образцы для списывания жизни.
Совершенно неожиданно эти кумиры сами нанесли удар по собственному авторитету. Вначале поползли шепотом передаваемые слухи об интимной близости директора и парторга ЦК. В комсомольских кругах авторитет и культ Горбунова были столь велики, что первой была реакция: "Чепуха, сплетни, не может быть. У Горбунова молодая красивая жена, его друг еще по комсомольской работе в Зарайске. Миткевич не столько женщина, сколько партийный комиссар с большим дореволюционным стажем. Она на 14 лет старше.
Если он сходит с ума, то у нее должно хватить воли и здравого смысла, чтобы не давать повода для всяких пересудов".
Но сплетни и слухи подтвердились. Горбунов оставил жене квартиру в заводском поселке на Филях, а сам переселился к Миткевич, которая жила в новом доме правительства "на набережной". Это было совершенно невероятно, тем более что Горбунов был очень щепетилен в вопросах семейственности на производстве. Его младший брат Владимир, будущий участник создания истребителей ЛаГГ - Лавочкин, Горбунов, Гудков - жаловался, что Сергей не принимал его на работу только потому, что опасался обвинений в семейственности.
Этот тугой узел был совершенно неожиданно разрублен - в результате аварии самолета Р-6 Горбунов погиб. Этот тип самолета морально старел. В КОСТРе появилась идея переделать его в транспортно-пассажирскую машину. Опытный вариант был изготовлен заводом в единственном экземпляре. С самолета убрали все вооружение. В фюзеляже разместили восемь кресел для пассажиров. Кабину экипажа остеклили.
Самолет сделал первые пробные полеты в районе нашего аэродрома. Неожиданно пришло распоряжение подготовить его к дальнему перелету, установить дополнительные бензобаки.
5 сентября 1933 года на этом самолете вылетели в Крым Горбунов, начальник Глававиапрома Баранов, начальник управления ГВФ при Совете Министров Гольцман, его заместитель Петров, член президиума Госплана Зарзар и жена Баранова, упросившая мужа взять ее с собой к детям, отдыхавшим в Крыму. Пилотировали самолет шеф-пилот Глававиапрома Дорфман и бортмеханик Плотников. Погода была в тот день нелетная, но Баранов настоял на вылете. В 9 утра перегруженный самолет взял курс на юг. Через 20 минут после вылета в районе подмосковного Подольска самолет потерпел аварию. Все пассажиры и экипаж погибли. По заключению аварийной комиссии, облачность прижимала самолет к самой земле. Приборов и радиооборудования для слепого полета на самолете не было. Дорфман вынужден был вести машину так, чтобы не терять видимость земли. Пролетая над Подольском, самолет колесами оборвал и утащил за собой канатик любительской антенны, укрепленной на высоких шестах. Затем задел элероном левой плоскости за верхушку высокой ветлы. Левая консоль крыла отвалилась, а самолет носовой частью ударился о землю и рассыпался.
Весть о гибели Горбунова, Баранова и руководителей ГВФ потрясла коллектив. Утром 6 сентября на заводе состоялся траурный митинг, на котором выступил земляк Горбунова по Зарайску, будущий секретарь ЦК КПСС и будущий академик Б.Н. Пономарев. На митинге было принято обращение к правительству с просьбой о присвоении заводу имени С.П. Горбунова. Так вместо завода имени десятилетия Октября появился завод № 22 имени Горбунова. Имя Горбунова было также присвоено Дворцу культуры и улице в Кунцевском районе Москвы. Прощание с погибшими проводилось в Колонном зале. Баранова и Гольцмана похоронили на Красной площади. Остальных - на Донском кладбище.
Кандидатуру нового директора лучшего в стране авиационного завода должен был предложить Орджоникидзе. Все ждали, что Миткевич сообщит о возможных кандидатурах. Кто-то, общавшийся с чиновниками Наркомтяжпрома, принес слух, что директором будет Михаил Моисеевич Каганович - брат Лазаря Кагановича, члена Политбюро. Слух не подтвердился. Михаил Каганович был назначен начальником Глававиапрома вместо погибшего Баранова. В конце 1933 года директором завода № 22 имени Горбунова была назначена сама Ольга Миткевич. Для кадровых авиационных производственников это было вторым потрясением. Миткевич уважали как умного, волевого и жесткого партийного руководителя. Но представить ее в роли директора крупнейшего в Европе авиационного завода кадровые самолетостроители не могли. К тому же ее прямой начальник Михаил Каганович тоже был, по всеобщему мнению, дилетантом в авиапромышленности.
Наиболее агрессивными по отношению к некомпетентным в авиационной технике руководителям были летчики-испытатели, аэродромные бортмеханики, специалисты летно-испытательной станции (ЛИС) завода и старые мастера цеха окончательной сборки. Они позволяли себе резкие высказывания в адрес Горбунова в первое время его правления, когда их возмущало низкое качество работы цехов или задержки с поставкой комплектующих. Закон об опозданиях и прогулах был прямой угрозой аэродромной вольнице. Механики не стеснялись при случае полежать на солнышке в душистой траве или в жаркий день выкупаться в реке, перед тем как снова забраться в раскаленный солнцем самолет. Для них Миткевич олицетворяла партию, которая нагнетала напряженность и придумала новый жестокий закон. Главный бортмеханик Николай Годовиков сдерживал особенно рьяных критиков, но это ему не всегда удавалось.
В нелетную погоду или просто по другим причинам летчики и бортмеханики ЛИСа придумывали различные розыгрыши. Добровольская рассказывала, как они пытались сделать ее объектом своего остроумия в январе 1932 года.
Начальнику КОСТРа с аэродрома позвонили с просьбой направить к ним конструктора Добровольскую для разъяснения, подписанного ею чертежа. Ее чертежи к деятельности летной станции никакого отношения не имели. "Но от этих забулдыг можно всего ожидать", - сказал начальник.
Обладавшая привлекательной внешностью, да еще раскрасневшаяся с мороза девушка вошла в прокуренную комнату, где точила лясы вся аэродромная элита. Известный своим пристрастием к чистому спирту начальник ЛИСа, бывший военный летчик Хрисантов, обратился к бортмеханику: "Барабанов, вот какую красавицу прислали по твоему вызову. Объясни, в чем дело".
Любитель всяческих розыгрышей, бортмеханик Барабанов объяснил: "Был конструкторский дефект на машине, вот беда, номер только забыл, винт цеплял за костыль. Но мы сами разобрались, устранили. Можем пройти на летное поле, проверить!"
Собравшаяся компания не выдержала и грохнула веселым смехом. Шутка была старая, с бородой, и Добровольской самой хотелось посмеяться, но она выдержала характер. "На ближайшей конференции по качеству обязательно попрошу слова, чтобы рассказать о том, как успешно вы устраняете конструкторские ошибки". Повернулась и вышла, хлопнув что есть сил дверью.
Еще большим любителем розыгрышей и остросюжетных ситуаций был новый секретарь парторганизации ЛИСа Клеванский. Узнав о ситуации с "винтом и костылем", он развеселился, но потом уговорил Добровольскую не выступать на конференции. Если рассказать такое в присутствии Миткевич, она, чего доброго, может всерьез спросить: "Покажите, почему винт может цеплять за костыль?" Клеванский предупредил всех бортмехаников, что, если при очередном посещении аэродрома Миткевич кто-либо вздумает ей жаловаться на качество подобными шуточками, он добьется его увольнения.
Летчики-испытатели, бортмеханики, мотористы не проявляли дружелюбного отношения к партийному и комсомольскому руководству. Призывы к овладеванию техникой, социалистическому соревнованию, "использовать все 420 минут в смену" - все это было не для них. Миткевич, обладавшая большим опытом укрощения строптивых масс, поняла, что на пост партийного руководителя ЛИСа надо найти человека, который будет пользоваться доверием и уважением благодаря своим особым человеческим качествам.
Клеванского она отыскала в Московском комитете комсомола. Он обладал развитым чувством юмора, в запасе всегда имел шутки, поговорки, анекдоты и веселые истории. Рассказанные к месту, они разряжали самую напряженную обстановку. Он сплотил коллектив ЛИСа, искоренил пьянки, поднял дисциплину и добился высокой оценки своей деятельности от партийного комитета. Однако Клеванский потряс нас всех.
Руководство партии во главе со Сталиным не допускало ни малейшего ослабления внутрипартийной напряженности. Под лозунгами борьбы с пережитками капитализма в экономике и сознании людей требовалось повышение бдительности, разоблачение вредительской деятельности буржуазной технической интеллигенции, троцкистов и правых уклонистов. От каждого члена партии требовалось, кроме овладения техникой своего дела, еще и систематическое разоблачение идеологии враждебных классов.
За общими призывами последовала кампания чистки партии под лозунгами освобождения ее рядов от чуждых и переродившихся элементов. Атмосфера всеобщего трудового подъема отравлялась необходимостью "разоблачать, клеймить и вырывать с корнем".
Партийная организация завода еще не знала, что отца Клеванского, крупного хозяйственника, исключили из партии за связь с троцкистами. Исключение сын0а "за недоносительство" было предрешено. Душа партийно-комсомольского общества, весельчак и оптимист Клеванский застрелился. В предсмертной записке Клеванский написал, что не может жить, если его вычистят из партии.
Самоубийство Клеванского активизировало во всех организациях завода кампанию разоблачения "скрытых классовых врагов". Эта кампания повлияла и на мою дальнейшую судьбу.
Среди различного рода заявлений в партийный комитет появился донос, автор которого утверждал, что Черток скрыл при вступлении в партию истину о своих родителях. В доносе писалось, что они жили за границей, мать была активным членом партии меньшевиков, а отец во времена нэпа служил бухгалтером на частном предприятии.
Впереди была чистка партии, и в этой ситуации со мной положено было расправиться так, чтобы до комиссии по чистке мое персональное дело уже не дошло. В противном случае будет виноват партком завода - почему не доглядели, почему дожидались комиссии по чистке? Богданов, опережая партийный комитет, собрал расширенное заседание комитета комсомола и выступил с разоблачительной речью. "Черток, - сказал он, - еще не классовый враг, но мы не можем терпеть в своих рядах тех, кто не до конца откровенен и скрывает свое прошлое". Большинство выступивших были люди, с которыми я по работе почти не общался. Близкие мне товарищи подавленно молчали.
В оправдательной речи я сказал, что мать вышла из партии за три года до моего рождения. Отец работал на государственной фабрике, которая в 1922 году была государством сдана в аренду частной компании. Все рабочие и служащие остались на своих местах. Избирательных прав отца не лишали, а матери даже предлагали вступить в ВКП(б) во время Ленинского призыва. Всю историю своих родителей я подробно рассказал в 1931 году перед приемом в кандидаты ВКП(б) Вассерману. Он был в тогдашнем отделе ОБО эталоном партийной совести и образцом технического руководителя с дореволюционным стажем со времен 1905 года. Внимательно выслушав и посоветовавшись с секретарем цеховой партячейки, Вассерман сказал, что на эту тему мне подробно распространяться на собрании не следует: "Родители - честные люди, ты отлично работаешь, ударник, изобретатель. То, что ты родился в Польше, написано во всех анкетах, и об этом все, кому следует, знают".
Вкратце рассказав эту историю, я закончил тем, что вне комсомола и партии жизни себе не представляю.
Большинство проголосовало за "исключение из рядов ВЛКСМ", а близкие мне товарищи - за "строгий выговор с предупреждением".
Формально я был исключен из комсомола, оставаясь членом партии. Это происходило в смутные для завода дни. Горбунов погиб, а Миткевич не была еще назначена. Было не до меня. Дома я, не таясь, рассказал о случившемся родителям. Не предупредив меня, мать отправилась в Фили и имела встречу с Миткевич. Ни та, ни другая об этом свидании тогда мне не рассказали.
Наконец, партком нашел время обсудить решение комсомольского комитета и единогласно вынес мне "строгий выговор с предупреждением и занесением в учетную карточку". В частном определении предлагалось перевести меня на работу по специальности. Миткевич дала указание о моем трудоустройстве в тот же цех ОС, в котором еще вчера я был комсомольским вожаком.
Так я снова стал электромонтером, но уже не по промышленному, а по самолетному электрооборудованию. Тогдапшее свое падение, чуть было не завершившееся исключением из партии, я переживал очень тяжело. Через много лет я оценил все случившееся не как удар, а как подарок судьбы.
В цехе меня хорошо знали и для "перевоспитания" направили в женскую ударную бригаду Лидии Петровны Козловской. Эта бригада занималась монтажом систем зажигания и сдавала их уже на аэродроме бортмеханикам с проверкой на работающих моторах.
Козловская обрадовалась: "Наконец-то у меня в подчинении будет хоть один мужчина, да еще из бывших руководителей". Своих подчиненных девушек она держала в страхе. Впрочем, Казловскую побаивались не только подчиненные. На завод она была принята после нескольких лет "исправительного" лагеря на печально знаменитых Соловках. Трудовая дисциплина и качество работы в бригаде Козловской были образцовыми. Трудно было поверить в ее уголовное прошлое. Она строго следила, чтобы в ее бригаде все отдавали производству 420 минут в смену. Всегда подтянутая, приветливая и общительная с товарищами по цеху, она умела расположить к себе и придирчивое начальство.
Самые лихие скандалисты - бортмеханики аэродрома, придиравшиеся по каждой мелочи к мастерам и бригадирам сборочного цеха, остерегались конфликтовать с Козловской. Она могла высказать все, что думает о несправедливых придирках, в таких выражениях, что даже у бывалых мотористов отвисала челюсть. Если кого-либо следовало еще и поучить, то была разработана техника удара высоким напряжением с помощью ручного магнето, которое использовалось для запуска авиадвигателей. Во время работ внутри просторного фюзеляжа ТБ-3 представлялась возможность невзначай прикоснуться к обидчику проводом зажигания. Искровой разряд в 20 тысяч вольт пробивал одежду, не причиняя ожогов, он давал кратковременное нервное потрясение.
Портрет Козловской красовался на Доске почета, а в 1935 году она была награждена орденом Трудового Красного Знамени. Вероятно, отдел кадров, где хранились биографические анкетные данные, и люди, которым Козловская доверяла, знали о ее уголовном прошлом. Ее родители были очень богаты, и еще в детстве она привыкла к роскоши. Революция отняла все.
Все потерявшая, лишившаяся родителей, Козловская становится активным членом разбойной банды. Одаренная от природы организаторскими способностями и предприимчивостью, она вскоре стала главарем банды. За тяжкие преступления ей грозила смертная казнь. Но, учитывая молодость и первую судимость, суд приговорил ее к восьми годам заключения. Способности Козловской во время пребывания в исправительно-трудовом лагере на Соловецких островах позволили добиться досрочного освобождения с характеристикой, удостоверяющей "перековку", - ей давалось право работать даже на авиационном заводе.
В один из горячих дней сдачи очередных самолетов я ждал контролера ОТК для предъявления законченного монтажа электрооборудования. Обычно приемку проводил бывший моряк Балтийского флота, которого мы звали Саша-боцман. Он тщательно следил за эстетикой прокладки кабельных жгутов и креплением хомутиков, прижимающих их к гофрированной конструкции обшивки.
Вместо Саши-боцмана в просторный фюзеляж поднялась Козловская с незнакомкой в форменном кителе гражданской авиации.
"Вот новый контрольный мастер Катя Голубкина", - представила Козловская. Наш новый контролер недавно окончила Тушинский техникум спецоборудования самолетов ГВФ и впервые оказалась внутри тяжелого бомбардировщика. Эта встреча имела продолжение. Через три года Катя стала моей женой.