Прошло немного времени, и первые две пушки покинули заводскую территорию. Вслед за ними в руки заказчика перешли еще семь. И только с последней произошла заминка.
- Может, спишем ее в брак? - предложил директор. - Вам и без нее досталось. За какие-то недели сделали то, над чем мы бились год.
- Готовую пушку - в брак! Это будет не по-хозяйски, - ответил Грабин и почувствовал, что Радкевичу понравились эти его слова.
После значительной переделки и десятая пушка была принята заказчиком. Завод получил оплату за сданную продукцию, в цехе стало просторнее. О конструкторах заговорили:
- Башковитые парни эти москвичи. Дело знают.
- И черновой работы не гнушаются.
В конструкторское бюро стали заходить начальники цехов, технологи, рабочие. Рассказывали о своих проблемах и неурядицах, просили совета и помощи.
- Посмотрели бы, Василий Гаврилович, что-то не ладится у нас с муфтой, - обратился однажды Семичастнов. - По два месяца уходит на обработку, а приемщик все равно бракует.
Муфта - деталь фигурная. Множество разного рода выступов и скосов усложняли не только ее обработку, но и доставляли много хлопот при сдаче заказчику. Допуски, определенные конструкторами, очень малы.
На станках того времени такой точности добиться было тяжело.
Внимательно исследовав чертежи и уже готовые детали, Грабин не определил, как улучшить качество изготовления муфты. Но возникла мысль: "А нужна ли такая исключительная точность? Что произойдет, если муфта будет сдана с небольшими отклонениями от размеров, указанных конструкторами?" Теоретические расчеты показали, что никаких задержек, а тем более бед, это не принесет. Попробовали практически использовать в пушке одну из муфт, не отвечающих требованиям чертежей. Все работало хорошо. Но представитель заказчика и слышать не хотел об изменении условий приемки.
- Мой документ - вот эти чертежи, - объяснял он. - Здесь проставлены допуски, которыми я руководствуюсь. Самостоятельно изменить их я не могу. Это подсудное дело.
Подготовив необходимую документацию, Грабин выехал в Москву, в Главное артиллерийское управление. Разговор был долгим. Но обмеры и расчеты, сделанные заводскими конструкторами, выглядели убедительно.
- Перемудрили мы с этими муфтами, - согласились наконец в управлении и дали указание расширить пределы допусков.
На заводе Грабина встречали радостно. Даже приемщик благодарил его за помощь, а в механическом цехе каждый стремился пожать руку. Авторитет конструкторов вырос еще больше.
К этому времени в кузнечно-прессовый цех стали поступать чертежи полууниверсальной пушки А-51. Грабину не сиделось в кабинете. Хотелось посмотреть, как выглядят в металле те детали и агрегаты, которые до этого были созданы мысленно и воспроизведены только на бумаге. Начальник цеха Конопасов встретил его понимающе:
- Не терпится посмотреть свое творение? Понимаю. Но пока что поступили только ободья колес.
- Хоть на них пойду посмотрю.
Сколько ни смотрел Грабин, ободьев в цехе не было. Может, их уже передали в механический на обработку? Но Конопасов должен был знать об этом. Вернулся, посетовал начальнику цеха, что не поспел вовремя.
- Как не поспел? - удивился тот и, выйдя из конторки, показал на груду массивных металлических заготовок. - Вот же они.
- Ободья? - Грабин оторопел.
- Они самые.
- Так ведь это же какая-то необъятная махина. В каждой из них не меньше тонны.
- Не меньше, - согласился Конопасов.
- А по нашим расчетам обод весит всего сорок килограммов.
- Так это после обработки.
Оказалось, что кузнечно-прессовый цех и остальные заготовки делает с не меньшей щедростью. И беда не только в том, что десятки тонн металла уходят в стружку. Это усложняет обработку, требует немало лишних рук, увеличивает расход режущего инструмента. Но главное было в том, что верхний слой металла, наиболее уплотненный на прессах, во время обработки снимался. Деталь изготовлялась из менее качественного материала.
- А вот это что? - Грабин указал Конопасову еще на одну заготовку, меньшую по размерам.
- Выбрасыватель.
- Выбрасыватель?!
Небольшая деталь затвора должна была весить семьсот граммов. То, что лежало в цехе, весило не меньше пуда.
Когда Грабин рассказал обо всем директору завода, тот недоверчиво пожал плечами.
- Кузнечно-прессовый цех у нас считается лучшим. План выполняет и перевыполняет. Регулярно награждается переходящим Красным знаменем.
- И по каким же показателям определяется план?
- В тоннах металла, поступившего на обработку.
Грабин понимал, что причины не только в издержках планирования. Дело было глубже и серьезнее. Заводу не хватало общей культуры производства. Кузнечно-прессовый цех выдавал почти бесформенные заготовки. В механическом цехе равнодушно принимали их. Никто не пытался научно обосновать, в каком виде должна быть продукция, сколько металла необходимо тратить на ту или иную заготовку.
Удивило Грабина и еще одно обстоятельство, имеющее непосредственное отношение к конструкторской работе. Занимаясь муфтами, он обратил внимание, что некоторые из них имеют вид старого образца, в который давно внесены некоторые изменения.
- Покажите чертежи, - попросил у рабочего.
Тот достал из тумбочки замусоленную, потертую на сгибах стопку бумаг.
- Давно у вас это хозяйство?
- Давненько. Я тут каждую черточку изучил.
Порядка не было и у других рабочих. Старые чертежи не изымались, оседали у них в тумбочках. Изменения и дополнения, принимаемые конструкторами, своевременно не вносились. Пришлось производить строгий учет документации, находящейся в работе. На чертежах, которыми можно было пользоваться, ставился специальный штамп "Проверено". Устаревшие изымались и уничтожались.
Постепенно, шаг за шагом, конструкторское бюро завоевывало прочное положение на заводе. Наладился учет чертежей, заготовки приобрели более удобообрабатываемый вид, меньше стало брака. У конструкторов появилось больше свободного времени.
- Вот теперь мы можем заняться дивизионкой, - сказал Грабин, собрав подчиненных.
Параллельно с основными заботами конструкторы начали проектирование опытного образца своей пушки. Дневного времени не стало хватать, свет в бюро подолгу не гас вечерами. По заводу пошел разговор о том, что москвичи затеяли какое-то большое дело. Грабин собирался пойти к директору, поделиться с ним своими планами, вместе обдумать, как узаконить работу над пушкой. Но Радкевич опередил его. Однажды вечером он сам пришел в КБ. Поздоровался, но садиться не стал. Расхаживал по кабинету, обдумывая, с чего начать разговор. Наконец остановился напротив Грабина и заявил:
- Мы же, Василий Гаврилович, договорились, что будем заниматься только изготовлением пушек. Никакой опытно-конструкторской работы. С меня и этих неприятностей, которые есть, хватает. Не дай бог отвечать еще и за проектирование. Вам легче. Вы будете чертить и прожекты писать, а мне придется налаживать опытное производство и испытания, отвечать за ваши неудачи.
Грабин молчал. Да и что он мог ответить, если Радкевич не советовался с ним, не спрашивал, не раздумывал, а высказывал готовое решение. Приказ не обсуждают и не оспаривают.
- Я понимаю, - продолжал директор, - коллектив конструкторов у нас подобрался солидный, каждого тянет к творчеству. Уже и сверху интересуются, чем занимается наше КБ. Для чисто производственных нужд оно великовато.
- Вот и хорошо, Леонард Антонович. Параллельно можно начать опытное проектирование.
- Об этом и речи быть не может. Поступим разумнее. Вы, Василий Гаврилович, отберите себе человек шесть лучших конструкторов, а остальных откомандируем. На других заводах не хватает кадров, а у нас излишки.
Радкевич вышел, а Грабин так и продолжал стоять, как стоял во время всего разговора. Он был оглушен тем, что пришлось выслушать. Сколько было планов! Люди бросили ради них Москву. Начал создаваться коллектив. Уже определилась схема, разработаны прикидочные данные новой пушки. И вдруг такой жестокий удар. Как сказать о решении директора товарищам? Кому объявить, что он должен уехать с завода, отказаться от общей мечты, от интересных планов?
Машинально собрал со стола бумаги, закрыл сейф и пошел в общежитие, где жили конструкторы. Когда все собрались, подробно пересказал разговор с директором.
- Давайте сообща решим, что делать?
- Надо всем подать заявление об уходе!
- Просто собраться и уехать, ничего не говоря. Его за это тоже по головке не погладят!
- Нет, товарищи, - Грабин старался казаться спокойным, - партизанить мы не будем. Ведь мы - это целое конструкторское бюро. У нас есть интересные планы. Есть чертежи и расчеты. Мы уже подняли авторитет завода, а можем поднять его еще выше. Если вы согласитесь, я завтра же поеду в Москву и сделаю все, чтобы найти защиту. Все равно без этой поддержки мы дальше работать не сможем. Нам нужны деньги, необходимо разрешение на создание опытного образца. Иначе говоря, нам нужен завод, без него мы останемся просто мечтателями.
Вся оборонная промышленность в те годы находилась в ведении Главного управления, во главе которого стоял старый большевик Иван Петрович Павлуновский. Грабину не приходилось встречаться с ним, но он слышал о нем много хорошего. Умен. Внимателен. Вопросы решает обдуманно, но энергично, с широким размахом. Еще в дороге Василий Гаврилович твердо решил пробиться к Павлуновскому. "Только бы оказался на месте, только бы принял", - твердил он, будто заклинание.
В Москве Грабину повезло. После обычных формальностей он оказался в кабинете Павлуновского. Навстречу ему поднялся человек могучего сложения. Одет просто, по-рабочему, в распахнутой рубашке, без галстука. Лицо открытое, приветливая улыбка. Темные внимательные глаза смотрят изучающе.
- Здравствуйте, товарищ Грабин. Присаживайтесь, рассказывайте, как работается? Мне о вас докладывали. Хорошо взялись за дело, производственные вопросы надо решать по-научному. Но ограничиваться этим нельзя.
Павлуновский будто прочитал мысли Грабина и заранее знал, зачем он пришел. Говорил о том, что на иностранные поставки новых образцов вооружения и заводского оборудования рассчитывать не приходится. Надо разрабатывать свои проекты, создавать собственные станки, налаживать такое производство, которое не уступало бы зарубежному.
Разговор незаметно перешел к делам и заботам, которые волновали Грабина. Он рассказал, как идут дела с производством опытных образцов полууниверсальной пушки, откровенно признался, что создавал ее по заданию, а не по велению сердца, что он вообще противник универсализма.
- Интересно, а почему?
Пришлось изложить свои взгляды на применение артиллерии, подробно обосновать, почему универсальная или полууниверсальная пушка оказывается сложной и в производстве, и в боевом применении. Пришел черед рассказать о своей дивизионной пушке. Вытащил из портфеля чертежи.
- Минуточку, я позову Константина Михайловича, - остановил его Павлуновский.
Константин Михайлович Артамонов был первым заместителем начальника управления, раньше служил в артиллерии, и Павлуновский решил, что он поможет лучше разобраться в тонкостях возникшего разговора. Затем, по мере того, как Грабин докладывал идею задуманной пушки, в кабинет вызывались другие специалисты. Все они с ходу вникали в суть дела, высказывали свои мнения, вступали в спор. Чувствовалось, что такие экстренные совещания вошли у них в привычку. Они характеризовали стиль работы Павлуновского. Решения в управлении принимались коллективно, каждое предложение тщательно изучалось и анализировалось.
Несколько часов длился этот разговор, но Грабин даже не заметил, как быстро бежит время. Он с увлечением докладывал, как должна выглядеть новая дивизионная пушка, какой будет ее вес, какие можно использовать боеприпасы, насколько она будет отличаться от других подобных систем по своим огневым возможностям. Слушали его внимательно, буквально засыпая вопросами, давали советы.
- Легированную сталь надо экономить.
- Материалы используйте только нашего, отечественного производства, на заграницу не надейтесь.
Получалось, что все считают вопрос о создании дивизионной пушки решенным. Заговорили о технологии изготовления деталей, об экономии сырья и рабочей силы. Павлуновский советовал:
- Надо считать не человеко-часы, а машинное время станков. Если станок есть, он должен резать, сверлить или фрезеровать. Стоять не должен. И вы свою пушку делайте с учетом машинного времени. Спроектировали деталь, подсчитайте, сколько потребуется часов для ее отливки и обработки.
- Но ведь вопрос о нашей работе над пушкой еще не решен, - робко напомнил Грабин.
- А мы откладывать не будем, сейчас и решим, - ответил Павлуновский. - Кто за то, чтобы поручить Грабину создать опытный образец представленной им пушки? Против никого нет?
Все поддержали идею создания дивизионной пушки. Решено было посоветоваться в Главном артиллерийском управлении, создать опытный образец и представить на испытания.
- Полууниверсалку тоже надо делать, - сказал Павлуновский, - пусть полигон рассудит, какая пушка лучше.
Грабин хотел сказать, что будет нелегко одновременно работать над двумя образцами, но побоялся, что какую-то из пушек у завода отберут. Любую было жалко отдавать, в обе он вложил частицу души и сердца.
- Пойду докладывать наркому. - Павлуновский встал и вышел.
Отсутствовал он довольно долго. Грабин в это время давал пояснения технологу.
Возвратился Павлуновский довольный:
- Все решено наилучшим образом. Орджоникидзе разрешил проектировать пушку. Мало того, он выделил в ваше распоряжение сто тысяч рублей для поощрений тех, кто отличится при создании опытного образца.
- Надо, Иван Петрович, как-то поставить об этом в известность Радкевича, - решился, наконец, высказать больной вопрос Грабин.
- Понимаю, - Павлуновский улыбнулся. - Леонард Антонович, конечно, против всяких экспериментов. Ничего не сделаешь, он хозяйственник, с него спрашивают план. Ему заглядывать в будущее некогда. А мы должны смотреть дальше.
В вагоне громыхающего поезда Грабин почти не сомкнул глаз. Ему хотелось быстрее попасть на завод, в свое конструкторское бюро, обрадовать товарищей. Впереди у них была интересная творческая работа.
Авария
Новости, привезенные Грабиным, взбудоражили коллектив. Куда девалась растерянность, овладевшая было людьми. Все оживленно обсуждали планы предстоящей работы, на лицах появились улыбки. Каждый считал своим долгом высказать восхищение одержанной победой.
- А победы пока нет, ребята, - охладил пыл подчиненных Василий Гаврилович, - пока есть наши общие обязательства, утвержденные в наркомате. И от нас будет зависеть, сумеем ли мы сдержать слово или за нами утвердится слава болтунов.
Фраза эта, сказанная нарочито громко, сразу же охладила разгоревшиеся страсти. Разговор перешел на деловой тон. Многие молча отошли к чертежным доскам, чтобы продолжать начатую работу.
Наблюдая за конструкторами, Василий Гаврилович прикидывал, кому в создавшихся условиях можно дать дополнительное задание, кого в интересах дела лучше перевести на новую работу. Успех дела во многом зависел от расстановки кадров.
Грабину казалось, что он хорошо знает своих товарищей, их творческие возможности и способности. Немало прожито и пережито вместе, многое сделано. Но началась настоящая работа, и люди начали раскрываться по-новому. Василий Гаврилович не вмешивался с первых дней в дела подчиненных, не размахивал дирижерской палочкой, а внимательно наблюдал за каждым, отмечая очень важные для себя моменты в манере, стиле и творческом характере конструкторов.
Ствол новой пушки проектировал Петр Федорович Муравьев. Человек неугомонный и непоседливый, шутник и балагур, он вдруг сделался замкнутым и задумчивым. Часто, когда к нему обращались, даже не поворачивал головы. С работы уходил поздно, да и после работы оставался таким же задумчивым и малоразговорчивым. Муравьева можно было понять. Задание у него самое трудное. Чтобы создать ствол, надо рассчитать давление газов во время выстрела, определить баллистику снаряда, его пробивную силу и множество других параметров, которые тесно взаимосвязаны. Повышается давление в канале ствола - уменьшается его прочность. Начинаешь увеличивать прочность - растет выше допустимых пределов вес…
Не было в чертежах ствола - не было и многих других деталей, непосредственно связанных с ним. Конструкторы выжидательно поглядывали на Муравьева. Петр Федорович еще больше нервничал. Он уже почти не уходил с завода. Даже ночевал в кабинете, обложившись грудой чертежей и кипами папок с расчетами.
Решение было найдено неожиданно. Расчеты, сделанные Муравьевым, отличались оригинальностью. Он предложил ствол со свободной трубой, которая помещалась в специальный кожух. Зазор между ними был рассчитан таким образом, чтобы при выстреле кожух ограничивал расширение ствола, принимая на себя значительную часть давления газов. Это увеличивало живучесть пушки: ствол, усиленный кожухом, мог работать дольше обычного, почти не подвергаясь деформации. Это, в свою очередь, улучшало точность стрельбы.
Внимательно ознакомившись с предложением Муравьева, Грабин самым тщательным образом проверил все его чертежи и расчеты. Кривая, изображающая давление пороховых газов в канале ствола, выглядела лучше, чем у других артиллерийских систем такого типа. И скорость движения снаряда удовлетворяла предъявляемым требованиям. Настораживало только время горения пороха. Оно почти равнялось времени движения снаряда в стволе.
- Беспокоит меня вот это, - Грабин указал Муравьеву место кривой, где был отмечен конец горения пороха.
- Как раз на дульном срезе, - пояснил тот.
- Вижу, что на срезе. Но это при нормальной температуре. А если сорокаградусный мороз? Порох не успеет сгореть, начальная скорость снаряда упадет, дальность его полета уменьшится. Это отразится на точности стрельбы.
- Верно, - согласился Муравьев, - я как-то и не подумал о влиянии внешних температур. Может, удлиним ствол?
- Тогда придется делать снова чуть ли не все расчеты. И потом, вес. Надо оттянуть конец горения подальше от дульного среза.
Считанное время потребовалось Петру Федоровичу, чтобы исправить допущенный недосмотр. Чертежи ствола со всеми характеристиками были готовы. И конструктор снова стал таким же Муравьевым, каким был до этого, - общительным, веселым, острым на слово человеком.
Иначе работал Константин Константинович Ренне. Получив задание на компоновку верхнего станка, он не замкнулся, не ушел в себя, даже не сел за кульман.
Летели дни, а Ренне вроде бы и не думал браться за дело. Расхаживал от одного стола к другому, из комнаты в комнату, разглядывал чертежи товарищей, советовался с ними, спорил, подбрасывал им свои идеи. Порой Грабина так и подмывало сделать ему замечание, но он сдерживал себя. По всему чувствовалось, что именно такая у Константина Константиновича манера творчества. Ему необходимо было сформулировать свое мнение, проверить его в беседах и спорах, сопоставить с тем, что ложится на ватман у соседей.