* * *
Что оставалось делать с планом международной мирной конференции? Было ясно, что больших перемен от нее ждать нельзя. Современный политический мир уже дал отрицательный ответ на вопрос, поставленный государем. Можно было открыто об этом объявить, подчеркнув причины неудачи русской инициативы; но это задело бы самолюбие дружественных держав и не способствовало бы целям умиротворения. Одно время предполагалось издать новую ноту, указывающую, что "при наличии явлений, столь противоречащих желанию мира" момент для конференции представляется неблагоприятным. В первоначальном проекте этой ноты содержались прямые обвинения против Англии. Но затем было признано, что нельзя делать одну Англию козлом отпущения. Нежелательно также было бы бросить начатое дело: недостижимость цели отнюдь не представлялась очевидной для широких кругов населения всех стран, восторженно встретивших призыв к общему миру; отказ от созыва конференции неминуемо вызвал бы недоумения и кривотолки.
* * *
Русское правительство поэтому в декабре 1898 г. разработало вторую ноту, основанную на опыте последних месяцев и сводившую общие предложения ноты 12 августа к нескольким конкретным пунктам.
"Несмотря на проявившееся стремление общественного мнения в пользу всеобщего умиротворения, – говорилось в этой ноте, – политическое положение значительно изменилось в последнее время. Многие государства приступили к новым вооружениям, стараясь в еще большей мере развить свои военные силы. Естественно, что при столь неопределенном порядке вещей нельзя было не задаться вопросом о том, считают ли державы настоящую политическую минуту удобной для обсуждения международным путем тех начал, кои изложены были в циркуляре от 12 августа…
В случае если бы державы признали настоящую минуту благоприятной для созыва конференции на указанных основациях, представлялось бы несомненно полезным установить между правительствами соглашения относительно программы занятий будущей конференции.
Само собою разумеется, что все вопросы, касающиеся политических соотношений государств и существующего на основании договоров порядка вещей, как и вообще все вопросы, кои не будут входить в принятую кабинетами программу, будут подлежать безусловному исключению из предметов обсуждения конференции".
Успокоив таким образом опасения Франции и Германии насчет возможности постановки политических вопросов, русское правительство выдвигало следующую программу:
1) соглашение о сохранении на известный срок настоящего состава сухопутных и морских вооруженных сил и бюджетов на военные надобности;
2) запрещение вводить новое огнестрельное оружие и новые взрывчатые вещества;
3) ограничение употребления разрушительных взрывчатых составов и запрещение пользоваться метательными снарядами с воздушных шаров;
4) запрещение употреблять в морских войнах подводные миноносные лодки (тогда еще только производились с ними первые опыты);
5) применение Женевской конвенции 1864 г. к морской войне;
6) признание нейтральности судов и шлюпок, занимающихся спасением утопающих во время морских боев;
7) пересмотр деклараций 1874 г. о законах и обычаях войны;
8) принятие начала применения добрых услуг посредничества и добровольного третейского разбирательства; соглашение о применении этих средств; установление единообразной практики в этом отношении.
В этой ноте первоначальная основная идея сокращения и ограничения вооружений уже оставалась только "первым пунктом" наряду с другими предложениями.
Русская программа для мирной конференции была, таким образом, сведена к нескольким положениям, вполне конкретным; через с лишком тридцать лет в Женеве на конференции по разоружению обсуждались те же вопросы и повторялись "зады" русских предложений 1898–1899 гг.
* * *
Вторая нота была встречена много холоднее, чем первая: одни увидели в ней отступление, другие смелее выражали свое отрицательное отношение к поставленным задачам. Temps, приветствовавший общую идею ноты 12 августа, называл программу 30 декабря неосуществимой утопией. Temps писал: "Существенно не отступать от обязательной вежливости в отношении России и не изменять гуманным идеалам нашего прошлого; в этих пределах мы сохраняем всю свободу действий".
Этот прием вызвал у государя в беседе с Куропаткиным возглас сожаления о том, что он взял на себя такой почин. Однако, несмотря на неблагоприятную атмосферу, мирная конференция все же состоялась. "Мир был уже поражен, – писал в своей книге о конференции Ж. де Лапраделль, – когда могущественный монарх, глава великой военной державы, объявил себя поборником разоружения и мира в своих посланиях от 12 (24) августа и 30 декабря. Удивление еще возросло, когда благодаря русской настойчивости конференция была подготовлена, возникла, открылась". Местом ее созыва была избрана Гаага, столица Голландии, одной из наиболее "нейтральных" стран (и в то же время не официально "нейтрализованной", как Швейцария и Бельгия).
Для того чтобы обеспечить участие всех великих держав, пришлось согласиться на то, чтобы не приглашать африканские государства (из-за обострившегося в ту пору конфликта Англии с бурами), а также Римскую курию (из-за Италии). Не были приглашены также государства Средней и Южной Америки. В конференции приняли участие все двадцать европейских государств (представители Болгарии – в составе турецкой делегации), четыре азиатских (Япония, Китай, Сиам и Персия) и два американских (Соединенные Штаты и Мексика).
Гаагская мирная конференция заседала с 18 (6) мая по 29 (17) июля 1899 г. под председательством русского посла в Лондоне, барона Стааля.
Борьба велась на ней вокруг двух пунктов – ограничения вооружений и обязательного арбитража. По первому вопросу прения состоялись в пленарном заседании первой комиссии (23, 26 и 30 июня).
"Ограничения военного бюджета и вооружений – главная цель конференции, – говорил русский делегат барон Стааль. – Мы не говорим об утопиях, мы не предлагаем разоружение. Мы хотим ограничения, остановки роста вооружений". Военный представитель России, полковник Жилинский, предложил:
1) обязаться не увеличивать в течение пяти лет прежнего количества войск мирного времени;
2) точно установить это число (без колониальных войск);
3) обязаться в течение того же срока не увеличивать военные бюджеты. Капитан Шеин предложил на трехлетний срок ограничить морские бюджеты, а также опубликовать все данные о флотах.
Несколько государств (в том числе Япония) сразу заявили, что еще не получили инструкций по этим вопросам. Непопулярную роль официального оппонента взял на себя германский делегат, полковник Гросс фон Шварцгоф. Он иронически возражал тем, кто говорил о непосильных тяготах вооружения. "Позволю себе рассеять благожелательные опасения, – говорил он, – германский народ не изнемогает под бременем налогов; он не стоит на краю пропасти. Он богатеет, уровень его жизни повышается. Всеобщая воинская повинность для немцев не бремя, а священный долг. Кроме того, сила армий – не только в численности. Что касается войск в колониях, то для некоторых стран это значительная величина, для других – ничтожная; получается неравенство. Я утверждаю, что страна может увеличить свою боевую мощь, не увеличивая численности армии".
Вопрос был передан в подкомиссию из восьми военных (представителей Австро-Венгрии, Англии, Германии, Италии, России, Румынии, Франции и Швеции), которая, за исключением русского делегата Жилинского, единогласно признала, что: 1) трудно даже на пять лет закрепить численность войск, не регулируя одновременно другие элементы национальной обороны; 2) не менее трудно урегулировать международным соглашением другие элементы, разные в разных странах. Поэтому, к сожалению, русского предложения принять нельзя.
Эту точку зрения разделили и первая комиссия, и общее собрание конференции. Французский делегат Леон Буржуа, соглашаясь с техническими доводами германского делегата, предложил только добавить следующее, чисто платоническое, заявление: "Конференция полагает, что ограничение военных тягот, представляющих ныне тяжелое бремя для мира, крайне желательно для морального и материального преуспеяния человечества".
Что касается морских вооружений, то делегации сослались на отсутствие инструкций. "Вряд ли инструкции придут до конца конференции, – заметил тогда председатель первой комиссии ван Карнебеек. – Поступим с морскими вооружениями как с сухопутными".
Страстные споры возбудил еще только вопрос об арбитражном суде. Германская делегация заняла в этом вопросе непримиримую позицию. Она стояла на точке зрения, отчетливо формулированной закулисным руководителем германского министерства иностранных дел, советником фон Гольштейном: "Малые государства в качестве субъектов, мелкие вопросы в качестве объектов арбитражного разбирательства можно себе представить; большие государства и важные вопросы – никогда. Чем государство больше, тем оно более рассматривает себя как самоцель, а не как средство для достижения высших, вне его лежащих целей. Для государства нет более важной цели, нежели защита своих интересов. Но таковые для великой державы не обязательно тождественны с сохранением мира; они могут состоять в преодолении врага и конкурента при помощи умело составленной более могущественной группировки".
Компромисс был найден путем отказа от обязательности арбитража (даже в вопросах, не затрагивающих чести или жизненных интересов отдельных стран). Германская делегация согласилась, в свою очередь, на учреждение постоянного суда. Вильгельм II, впрочем, считал и это большой уступкой, сделанной им государю. "Чтобы он не оскандалился перед Европой, – написал германский император на докладе Бюлова об итогах Гаагской конференции, – я соглашаюсь на эту глупость. Но в своей практике я и впредь буду полагаться и рассчитывать только на Бога и на свой острый меч. И … мне на все эти постановления!" В менее резкой форме то же высказали и государственные деятели других стран.
Правда, из той программы, которая была выдвинута в ноте 30 декабря, только первый пункт был отвергнут целиком. Были приняты декларации о запрещении: 1) разрывных пуль (дум-дум); 2) метания взрывчатых снарядов с воздушных шаров; 3) употребления снарядов, распространяющих удушливые газы. Утверждены были соглашения о применении Женевской конвенции к морской войне (в нее входил и вопрос о судах-госпиталях), о пересмотре декларации о законах и обычаях войны и о мирном разрешении международных споров путем посредничества и третейского разбирательства. Плодом этой последней конвенции, разработанной русским делегатом профессором Ф. Ф. Мартенсом, явилось учреждение действующего и поныне Гаагского международного суда. Это, однако, было весьма мало по сравнению с первоначальным замыслом государя.
Русское общественное мнение в течение всего периода от ноты 12 августа до окончания Гаагской конференции проявляло довольно слабый интерес к этому вопросу. Преобладало, в общем, сочувственное отношение с примесью скептицизма и некоторой иронии. В кругах интеллигенции были удивлены этим шагом, резко расходившимся с ходячими представлениями об "империализме" и "милитаризме" русской власти. Старались как-нибудь объяснить ноту 12 августа практическими, мелочными соображениями, говорили об ее "неискренности". А к тому времени, когда конференция собралась, внимание русского общества было настолько поглощено событиями внутренней политики, что работа в Гааге не вызывала уже особого интереса.
Нота 12 августа 1898 г. и Гаагская конференция 1899 г. сыграли, однако, свою роль в мировой истории. Они показали, насколько далеко в тот момент было до общего замирения, насколько непрочно было международное затишье. Они в то же время поставили на очередь вопрос о возможности и желательности международных соглашений для обеспечения мира. Отсюда проистекли и все дальнейшие попытки – не только Вторая Гаагская конференция 1907 г., но и Женевские учреждения. "Идея эта пустила ростки", – сказал граф M. H. Муравьев, передавая послам держав циркулярную ноту 12 августа. Это предсказание, во всяком случае, оправдалось.
Те, кто считает войны неизбежными, необходимыми – а то и полезными, – назовут, быть может, эту попытку благородной, но бесплодной утопией, бесполезным, если не вредным, начинанием, только порождающим обманчивые иллюзии; те же, кто верит в возможность международного мира на основе взаимного соглашения всех стран, все те, кто затем приветствовал идею Лиги Наций и конференцию по разоружению, не могут не признать, что первый почин в постановке на очередь этого вопроса бесспорно принадлежит императору Николаю II; и этого не могли стереть со страниц истории ни войны, ни революции нашего времени.
Когда собралась 9 ноября 1921 г. Вашингтонская конференция по вопросу о морских вооружениях, североамериканский президент Гардинг в своей вступительной речи вспомнил, кому принадлежал первый почин в этом деле. "Предложение ограничить вооружение путем соглашения между державами – не ново, – сказал американский президент. – При этом случае, быть может, уместно вспомнить благородные стремления, выраженные 23 года назад в императорском рескрипте Его Величества императора Всероссийского". И, процитировав почти целиком "ясные и выразительные" слова русской ноты 12 августа, президент Гардинг добавил: "С таким сознанием своего долга Его Величество император Всероссийский предложил созыв конференции, которая должна была заняться этой важной проблемой".
Глава 5
"Будущее России – в Азии". – Идеи князя Э. Э. Ухтомского. – "Желтая опасность". – Резолюция государя от 2 апреля 1895 г. – Договоры 1896 г. с Китаем (о железной дороге) и с Японией (о Корее). – Притязания Германии на Киао-Чао; занятие этой бухты. – Размолвка государя с Вильгельмом II. – Занятие Порт-Артура. – Договор об аренде Ляодунского полуострова. – Россия и Англо-бурская война. Беседа государя с князем Бюловом в ноябре 1899 г. – Восстание "боксеров". – Отправка международного отряда в Китай. – Особая позиция России. – Занятие Маньчжурии русскими войсками. – Итоги первых лет азиатской политики. – Отмена ссылки в Сибирь
Любивший эффектные краткие формулы германский император Вильгельм II провозгласил, что "будущее Германии – на морях". Император Николай II, если бы он не отличался особой нелюбовью к громким словам и театральным жестам, мог бы сказать, в то же время выражая основную мысль своей политики: "Будущее России – в Азии".
Много было причин, указывавших России этот новый (в сущности, очень старый) путь. Целей, поставленных в XIX в., – балканских, австрийских и турецких – можно было достичь только в результате огромных общеевропейских войн. Притом даже в лучшем случае обладание проливами открывало для России только возможность участвовать в новой дальнейшей борьбе за преобладание в Средиземном море, которое, в свою очередь, было крепко заперто английскими засовами; а объединение западных и южных славян вокруг "старшего северного брата", этих форпостов, выдвинутых в Европу, не давало русскому народу такой несокрушимой, недоступной для внешних ударов основы, того неиссякаемого источника сил и средств, которые Россия могла приобрести, опираясь на преобладание в Азии.
Другие государства завладевали колониями во всех концах земного шара; для их защиты они создавали себе флоты; они вступали друг с другом в соревнование из-за клочков земли, расположенных у антиподов. Россия, продолжая дело первых завоевателей Сибири, создавала себе нечто много лучшее, нежели колонии; она сама врастала в Азию, раздвигая свои пределы. Это был органический рост, увеличение русской территории, а не завоевание далеких чужих земель. Этот рост продолжался и в последние царствования: Уссурийский край с Владивостоком были присоединены к России только в 1859 г., южная часть Сахалина – в 1873 г., среднеазиатские владения на рубежах английской Индии – уже в 1880-х гг., при императоре Александре III.
Но Азия была не Африкой, там существовали большие государства с древней, по-своему глубокой культурой; и Россия, завладевая северной каймою Азии (широкой, в сущности, только по карте из-за необитаемых пространств северной тайги и тундры), должна была найти свое решение для основного вопроса в Азии – китайского вопроса.
"Недвижный Китай" (который был так назван Пушкиным в 1831 г.) с середины XIX в. сотрясался внутренними взрывами. За 50, 60, 70-е гг. гражданская война, не затихая, свирепствовала – почти тридцать лет! – вспыхивая то в самом сердце Китая, в долине Голубой реки (тайпинги), то на крайнем западе (дунганское восстание в Китайском Туркестане), то на крайнем юге (в Юннани, у границ Индокитая). Европейцы уже начали использовать ослабление Небесной империи, и в 1860 г., в разгар гражданской войны, международный отряд дошел до Пекина и добился открытия 25 портов для иностранной торговли (за эти годы Россия без войны присоединила к себе Уссурийский край).
Маньчжурская династия теряла власть и влияние; но волею судеб среди ее представителей нашлась энергичная женщина, вдова императора Сян Фына, "железная" императрица Циси, которая в течение двух последующих царствований, с 1861 по 1908 г., была фактической правительницей Китая и восстановила если не внешнюю мощь Небесной империи, то, по крайней мере, ее внутреннее единство.
Россия, во время дунганского восстания в Китайском Туркестане занявшая в 1871 г. Кульджинский округ, чтобы предохранить его от разгрома и разорения, в 1880 г. вернула его Китаю, оставив себе "в награду" только небольшую часть его. В то время как другие державы строили свои расчеты на распаде и разделе Китая, политика России была в общем направлена на его сохранение, и это не только не противоречило "большой азиатской программе", а было прямым выводом из нее.
Постройка Сибирской железной дороги, решенная и начатая еще при императоре Александре III, показывала, что планы преобладания в Азии не были чужды и отцу государя, установление прямых сообщений с редко населенной окраиной едва ли оправдывало бы само по себе такие огромные затраты и усилия, но только при императоре Николае II азиатская "миссия" России была выдвинута с полной отчетливостью на первый план.
Князь Э. Э. Ухтомский, спутник государя при его поездке вокруг Азии, знаток и любитель буддийского Востока, собиратель ценных коллекций предметов восточного искусства, не играл, правда, решающей роли в русской внешней политике; но он, несомненно, оставался близок государю, которому его мнения были хорошо известны. Идеи, выражавшиеся в печати князем Э. Э. Ухтомским, сыграли свою роль в событиях на Дальнем Востоке.