Тот государственный деятель, который в первые годы царствования императора Николая II играл роль министра народного хозяйства, – С. Ю. Витте – при всем его разностороннем уме имел весьма слабое ощущение потребностей сельского хозяйства и питал определенное нерасположение к поместному дворянству. С. Ю. Витте проводил с большой энергией план "индустриализации" русского народного хозяйства; его симпатии принадлежали скорее городу и фабрике, нежели деревне. И если ему случалось провозглашать: "По моему глубокому убеждению, нет на Руси более важного экономического вопроса, более охватывающего все стороны нашей хозяйственной жизни, как именно вопрос о коренном улучшении хозяйственного быта нашего сельского населения в строгом смысле этого слова" – это было для министра финансов только доводом в пользу протекционизма и развития промышленности как рынка для русского сельского хозяйства. Эту политику – сперва промышленность, потом сельское хозяйство – критиковал И. В. Гурко, писавший в "Новом времени", что везде промышленность вырастала на почве спроса: "Неужели же мы в состоянии опрокинуть этот порядок: сначала создать промышленность, а лишь затем обеспечить сбыт ее произведений путем повышения благосостояния народных масс?"
Сам государь, хотя и принимал близко к сердцу интересы деревни (как он это высказал, между прочим, при коронации, обращаясь к депутациям дворян и крестьян), за первые годы своего правления почти не вмешивался в сложные и спорные вопросы экономики.
Голоса, свидетельствовавшие об упадке деревни, раздавались громче всего из дворянской среды. Известный деятель саратовского дворянства Н. А. Павлов, князь В. Кудашев (в "Новом времени"), Н. А. Энгельгардт и другие выступали уже в 90-х гг. с указанием на оскудение центральных губерний России, на падение количества скота и т. д. "Нет, – говорил еще в 1897 г. граф А. А. Бобринский, петербургский предводитель дворянства, – мы не "известная группа землевладельцев"! Мы – представители интересов землевладения всей России, представители нужд и наших, и крестьянских, и общегосударственных!" И хотя пропитанная "классовыми" предрассудками интеллигенция этого не сознавала – поместное дворянство действительно отстаивало не столько групповые интересы, сколько интересы деревни в целом.
Интересно отметить, что по совершенно другим соображениям на кризис сельского хозяйства обращали внимание марксисты, считавшие "пролетаризацию" крестьян необходимой предпосылкой развития капитализма в России: "марксистский" журнал "Начало" отмечал (еще весною 1899 г.) "парадоксальное на первый взгляд явление": крестьянская масса страдает больше всего в тех губерниях, где у нее больше всего земли (притом – наилучшего качества) и где господствует община…
Сознать, что налицо серьезный кризис, – еще не значило найти из него исход. Так, русская народническая интеллигенция была склонна считать, что главное – это предоставить крестьянам политические права, распространить в деревне знания, отдать крестьянам казенные, монастырские и помещичьи земли, – и кризис будет устранен.
Но даже либеральные экономисты сознавали, что уничтожение среднего и крупного землевладения в России может оказаться весьма пагубным хотя бы уже потому, что урожайность владельческих земель была много выше крестьянской, вследствие чего эти земли давали тот избыток хлеба для вывоза за границу, который играл столь видную роль в русском финансовом хозяйстве. Известный земский конституционалист Ф. И. Родичев еще во время спора о "влиянии урожаев и хлебных цен" говорил: "Прибавка земли крестьянам не поможет… Всякие разговоры об увеличении наделов – не более как абстрактная фантазия… Тут не в малоземелье беда, земли не мало, но она скверно обрабатывается".
Весною 1899 г. по почину товарища министра финансов В. И. Ковалевского была учреждена небольшая комиссия из сведущих лиц по вопросу об оскудении центрально-черноземных губерний. Этот факт обратил на себя внимание печати: правительство открыто признавало факт неблагополучия. Народники по этому поводу писали, что оскудение, конечно, есть, но не только в центральных губерниях, а во всей стране, из-за общих политических условий. В более правых кругах высказывали мнение, что такое положение объясняется слишком большими расходами в интересах окраин и чрезмерным обложением великорусских губерний. Против общины в тот момент высказывались почти только "марксисты". "Это – массовое крушение мелкого землевладельческого самостоятельного хозяйства, – в 1899 г. писало "Начало". – Это, во-первых, вопрос не только центра, а во-вторых – это не оскудение всего центра, а только известной части хозяйства… Снова теперь в нашей житнице производитель хлеба сам остался без хлеба. И это в той общине, над которой мы долго задумчиво останавливались, как над ребенком в колыбели, гадая об ее будущем. Теперь уже почти никто не спорит, что современная община быстро разрушается".
В то время такое мнение было одиноким. За правление императора Александра III был взят решительно курс в пользу общины; еще в последний год его царствования 14 декабря 1893 г. был издан ряд законов, укреплявших ее: раньше крестьянин, погасивший свой долг за землю, мог свободно выйти из общины; по новому закону для этого нужно было согласие двух третей ее членов. Община считалась одним из устоев государства. Ее отстаивала власть; ее защищало и большинство противников власти; на этом сходились противоположности…
Даже князь В. П. Мещерский только косвенно, как бы приводя чужое мнение, подходил к этому вопросу, когда он цитировал "голые и резкие мысли" о желательности разделения сельского населения на землевладельцев и батраков, "как во всем мире". Но для этого не было достаточно одной отмены общины; нужно было бы еще отменить также и законы, запрещающие продажу крестьянской земли "на сторону", не только крестьянам.
Особое совещание 1899–1901 гг. собрало интересный материал о положении центральных губерний, подтверждавший мнение относительно упадка сельского хозяйства в этом районе. Но оно, в сущности, не наметило никаких путей для выхода из положения. Оно признало, что одной из причин кризиса является дальнейшее дробление земли в пределах общины, но сочло, что это неизбежное зло: "Относительное уменьшение количества земли, находящейся во владении крестьян, как естественное последствие роста населения, не требует доказательств, оно вытекает из самой природы вещей", – фаталистически заявлялось в сводке работ особого совещания.
В 1901 г. – после двух благополучных годов – снова повторился неурожай, и опять в тех же центральных и восточных районах (в 42 губерниях урожай ниже среднего). Этот неурожай сделался, между прочим, предметом полемики между либеральными органами и правой печатью, так как это был первый случай применения новой организации продовольственного дела, которое, по закону 1900 г., было передано из рук земства в руки администрации. Но государственная власть сделала из этого нового бедствия вывод о необходимости принятия срочных мер для улучшения положения деревни.
"Теперь все чаще можно встретиться с мнением, – писало "Новое время" на 1902 Новый год, – что это явление – не простая случайность, а последствие во всех отношениях неудовлетворительной обстановки у нас земледелия". Но общество, поскольку оно представляло собою нечто организованное, в этом отношении не могло помочь власти. Оно рассматривало сельскохозяйственный кризис только как одно из проявлений общей несостоятельности "самодержавия"; либеральная и социалистическая печать регистрировала признаки этого кризиса, ставя их на одну доску с задержкой роста промышленности. Сами крестьяне, которые не могли учесть общих условий народного хозяйства, либо мечтали о "прирезке" земли, либо искали исход в переселении (за период 1894–1901 гг. в Сибирь переселилось свыше 1 200 000 крестьян).
Но власть знала, насколько ограниченным является земельный фонд; знала, какое большое экономическое значение для всего народного хозяйства имеют частновладельческие земли с их более высокой урожайностью. Что касается переселения, то емкость Сибири была не столь велика, как можно было думать по карте; Средняя Азия требовала огромных оросительных работ, а Маньчжурия еще не была закреплена за Россией.
12 ноября 1901 г. было объявлено об учреждении новой, более обширной комиссии "для всестороннего обсуждения вопроса об экономическом упадке центра в связи с условиями хозяйственной жизни других частей империи". В программу этой комиссии входило исследование условий землевладения и землепользования, условий податного порядка, отхожих промыслов, доходности частного и крестьянского хозяйства и т. д. Председателем этой комиссии был назначен товарищ министра финансов В. Н. Коковцов; к участию в ней были приглашены, наряду с представителями ведомств, специалисты-теоретики и земские деятели из числа сельских хозяев.
Но эта комиссия, целью которой было только всестороннее обследование части сельскохозяйственной проблемы, не могла дать быстрого ответа на поставленные вопросы; она занялась собиранием обширного статистического материала и только через два года – в октябре 1903 г. – собралась на пленарную сессию для подведения итогов своих работ.
В январе 1902 г. государь принял важное принципиальное решение, чтобы сдвинуть с мертвой точки аграрный вопрос. 23 января было утверждено положение об особом совещании о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Это учреждение имело целью не только выяснить нужды сельского хозяйства, но и подготовить "меры, направленные на пользу этой отрасли народного труда".
Под председательством министра финансов С. Ю. Витте – хотя он и был всегда далек от нужд деревни, – при ближайшем участии Д. С. Сипягина и министра земледелия А. С. Ермолова, это совещание состояло из двадцати сановников, причем наряду с членами Госсовета был привлечен и председатель Московского общества сельского хозяйства, князь А. Г. Щербатов.
В первом же заседании, 2 февраля, были определены рамки работ. С. Ю. Витте указал, что совещанию придется коснуться и вопросов общегосударственного характера, за разрешением которых затем надо обратиться к государю. Д. С. Сипягин отметил, что "многие из вопросов, существенных для сельскохозяйственной промышленности, не должны, однако, разрешаться исключительно с точки зрения интересов сельского хозяйства"; возможны иные, общегосударственные соображения.
Затем совещание решило обратиться к заинтересованным кругам населения с запросом о том, как они сами понимают свои нужды. Такое обращение было смелым шагом; в отношении интеллигенции оно едва ли могло бы дать практические результаты; воззрения интеллигенции были достаточно известны и сводились к требованию политических преобразований всего государственного строя в духе самых радикальных современных теорий. Но в данном случае вопрос задавался не городу, а деревне – тем слоям населения, дворянам и крестьянам, в лояльности которых государь был убежден.
Не находя ответа на вопрос о нуждах деревни ни в традиционной политике, унаследованной от отца, – политике всемерной защиты крестьянского землевладения и общины, – ни в теориях, господствовавших в русском обществе, государь обратился к людям практики, к "земле", чтобы услышать их мнение по самому сложному вопросу русской жизни.
Но как было определить этих представителей "земли"? Земские собрания, пополнявшиеся путем выборов, в ту пору – зачастую основательно – подозревались в принципиальной оппозиционности. Между властью и земством были натянутые отношения. Какие-нибудь два года перед тем С. Ю. Витте доказывал несовместимость земства с самодержавием, и Д. С. Сипягин также не питал симпатий к выборным учреждениям. Выход был найден в широкой децентрализации опроса.
Во всех губерниях Европейской России были учреждены губернские комитеты по выяснению нужд сельскохозяйственной промышленности. Затем были также организованы комитеты на Кавказе и в Сибири. Председательствовал губернатор; входили в них по должности представители дворянства со всей губернии, председатели и члены земских управ, несколько высших чинов губернской администрации, а также все лица, участие коих председатель комитета сочтет полезным. Такие же комитеты создавались и во всех уездах; только председателем уездного комитета являлся уездный предводитель дворянства. В неземских губерниях комитеты пополнялись лицами из среды местных сельских хозяев. По всей России было образовано около 600 комитетов.
Широкие полномочия, предоставленные председателям, были использованы неодинаково в разных случаях. В общем, уездные комитеты получили более самостоятельный, "общественный" характер, тогда как губернские были более "казенными". В ряде случаев в состав уездных комитетов бывали приглашены все члены местного земского собрания; получились многочисленные и разносторонние коллегии. Так как комитетам были заданы практические вопросы, разрешение которых заботило правительство, им был сначала дан большой простор для суждений. Среда, из которой пополнялись комитеты, была в общем мало затронута политической пропагандой, и комитеты, за весьма немногими исключениями, не воспользовались своими правами для выставления политических требований. Предложение Д. С. Сипягина о составе комитетов оказалось удачным: они оказались авторитетными в своей области и деловыми учреждениями.
Д. С. Сипягин, однако, не дожил до окончания работ совещания: в самый разгар работ, 2 апреля 1902 г., он был сражен пулею социалиста-революционера Балмашова, который явился к нему в Мариинский дворец, где шло заседание Государственного совета, в адъютантской форме, заявив, что привез пакет от великого князя Сергея Александровича, и выстрелом из револьвера смертельно ранил министра. Д. С. Сипягин скончался через час, в полном сознании. "Я верой и правдой служил государю императору и никому не желал зла", – сказал он перед смертью. В лице Д. С. Сипягина государь потерял убежденного и преданного сотрудника, труднозаменимого человека. Как и Н. П. Боголепов, так и Д. С. Сипягин погиб в качестве представителя государственного строя, ненавистного революционным кругам; человек мягкий и глубоко честный, он ни в ком не мог вызывать личной неприязни.
Убийство Д. С. Сипягина сыграло роковую роль в русской жизни. Оно создало пропасть между государем и оппозиционным обществом. Государь был глубоко потрясен и возмущен этим убийством. Он назначил министром внутренних дел через два дня после убийства статс-секретаря по делам Финляндии В. К. Плеве, который был известен как сторонник крутых репрессивных мер. Убийцу Д. С. Сипягина, Балмашова, было решено судить военным судом – это означало смертную казнь, так как гражданский суд не мог выносить смертных приговоров, и убийца Н. П. Боголепова был приговорен к 20 годам каторжных работ (он вскоре бежал с каторги). Балмашов держал себя мужественно и корректно на суде; он сказал своей сестре, что все слухи о том, будто его истязали, – ложны; он не имеет оснований жаловаться на обращение. Когда смертный приговор был вынесен, Балмашов отказался подать просьбу о помиловании. Его казнь в мае 1902 г. была первой казнью по политическому делу за царствование императора Николая II.
Рознь углублялась: для государя мучеником долга был Д. С. Сипягин, для интеллигенции героем стал Балмашов.
С этим убийством почти совпали по времени крестьянские беспорядки, внезапно возникшие в Полтавской и части Харьковской губернии. С середины марта в Полтавском и Константиноградском уездах Полтавской губернии крестьяне стали являться в помещичьи усадьбы с просьбами о даровой выдаче хлеба и корма для скота. Чрезвычайно участились кражи средь бела дня. Грабители говорили: "Все равно скоро наше будет". 28 марта толпа крестьян явилась с подводами в имение Карловка (герцога Мекленбург-Стрелицкого) и забрала со складов весь картофель. В течение ближайших трех дней всюду повторялась та же картина: толпа крестьян с обозом в 300–400 телег обходила имения и забирала себе продукты. "Берите, вы должны сделать, как в книгах написано", – кричала толпа. Полтавский губернатор с тремя батальонами пехоты отправился в район беспорядков и 1 апреля столкнулся с толпой, грабившей мельницу в 10 верстах от Полтавы. Сначала толпа, вооруженная кольями и вилами, пыталась сопротивляться, но после первого же залпа разбежалась. Было 3 убитых и 4 раненых. В отдаленных частях губернии беспорядки длились еще дня два.
В Харьковской губернии (Валковский и Богодуховский уезды) беспорядки приняли более ожесточенный характер: не только увозили хлеб, но и уносили инвентарь, угоняли скот, поджигали усадьбы; при ограблении больницы из-под больных вырывали тюфяки; одну усадьбу всю растаскали по бревнам. Волнения и здесь продолжались всего несколько дней. В Полтавской губернии было ограблено 64 имения, в Харьковской – 27.
В деревнях была найдена противоправительственная литература на малороссийском языке с призывами к восстанию и к завладению имуществом помещиков. Вожаков движения арестовали; менее видных участников подвергли телесному наказанию и отпустили на свободу.
Пострадавшим владельцам было выдано пособие от казны, и на деревни, участвовавшие в грабежах, был наложен дополнительный налог. Беспорядки, вспыхнувшие в четырех уездах с малороссийским населением, были вызваны умелой пропагандой, нашедшей благодарную почву в особых местных условиях. В этом районе было много крестьян, получивших "дарственные" наделы при освобождении, – они не платили выкупных платежей, но зато имели очень малые участки земли. Налицо было действительно малоземелье; благодаря подворному владению местное крестьянство было более зажиточным, чем в Центральной и Восточной России, но вражда к помещикам, "панам", была, пожалуй, заметнее, чем в великорусских областях.
Когда государь 29 августа того же 1902 г. посетил Курск, ему представлялись депутации от крестьян окрестных губерний. Обращаясь к ним, государь сказал: "Весною в некоторых местностях Полтавской и Харьковской губерний крестьяне разграбили экономии. Виновные понесут заслуженное наказание, и начальство сумеет, Я уверен, не допустить на будущее подобных беспорядков… Помните, что богатеют не захватами чужого добра, а от честного труда, бережливости и жизни по заповедям Божиим. Действительные нужды ваши Я не оставлю своим попечением".
В речи к дворянам на том же Курском вокзале государь коснулся предстоящих реформ. "Я знаю, – сказал он, – что сельская жизнь требует особого попечения. Дворянское землевладение переживает тяжелое время; есть неустройства и в крестьянском; для устранения последних по моему повелению в Министерстве внутренних дел соображаются нужные меры. К участию в этих мерах будут привлечены в свое время губернские комитеты с участием дворянства и земства. Что касается поместного землевладения, составляющего исконный оплот порядка и нравственной силы России, то его укрепление будет моей непрестанной заботой".