И, странное дело, каждый раз, как кто-нибудь знающий пытается высказать правду и поправить дело всеобщего невежества, он наталкивается на уклончивое безразличие и недружелюбное молчание. Ему не возражают, его не опровергают, а просто – "остаются при своем". Европе не нужна правда о России; ей нужна удобная для нее неправда. Ее пресса готова печатать о нас самый последний вздор, если этот вздор имеет характер хулы и поношения. Достаточно любому ненавистнику России, напр., из "грушевских украинцев", распространиться о пресловутом поддельном "завещании Петра Великого", о "московитском империализме", якобы тождественном с коммунистическим мирозавоеванием, и о "терроре царизма", – и европейские газеты принимают эту лживую болтовню всерьез, как новое оправдание для их застарелого предубеждения. Им достаточно произнести это политически и филологически фальшивое словечко "царизм", – и они уже понимают друг друга, укрывая за ним целое гнездо дурных аффектов: страха, высокомерия, вражды, зависти и невежественной клеветы…
Нам надо понять это отношение, это нежелание правды, эту боязнь действительности. Все видимое преклонение европейца перед "точным знанием", перед "энциклопедической образованностью", перед "достоверной информацией", словом – вся этика истины – смолкает, как только дело коснется России. Европейцам "нужна" дурная Россия: варварская, чтобы "цивилизовать" ее по-своему; угрожающая своими размерами, чтобы ее можно было расчленить; завоевательная, чтобы организовать коалицию против нее; реакционная, чтобы оправдать в ней революцию и требовать для нее республики; религиозно разлагающаяся, чтобы вломиться в нее с пропагандой реформ или католицизма; хозяйственно несостоятельная, чтобы претендовать на ее "неиспользованные" пространства, на ее сырье, или, по крайней мере, на выгодные торговые договоры и концессии. Но, если эту "гнилую" Россию можно стратегически использовать, тогда европейцы готовы заключать с ней союзы и требовать от нее военных усилий "до последней капли ее крови"…
И вот, когда в такой атмосфере кто-нибудь из них скажет несколько правдивых и справедливых слов о России, то мы должны выделить их из общего хора голосов.
Ферреро, как и другие, не знает истории России и не разумеет ни ее судьбы, ни ее строя, ни ее задач. Для него, как и для всех европейцев (о как редкостны исключения!), Россия есть – "далекая, полуварварская империя", "олигархия восточных сатрапов", страна "деспотизма, подмявшего под себя сто миллионов людей, "огромное военное государство, основанное и управляемое мечом, эксцентричное, наполовину оевропеившееся"… Кроме этих мертвых пошлостей он не знает о России ничего. И потому – понять и объяснить мировую политику ее Государей – он не может. Но он это честно выговаривает: "Эта политика", упорно и потомственно добивавшаяся в Европе и в Азии "устойчивого равновесия", есть для него "одна из великих тайн истории XIX века", которую "важно было бы изучить и понять". И вот Ферреро имеет мужество признать эту политику, точно формулировать ее сущность и ее значение для всего мира и с величайшею тревогою отметит ее вынужденное прекращение. Предоставим слово ему самому.
Девятнадцатый век принес Европе "очень немного войн", "мало кровавых и мало разорительных, кроме разве войны 1870 года. Германия, Франция, Англия, Соединенные Штаты – гордились до самого 1914 года тем порядком и миром, которые господствовали во вселенной в течение целого века, тем богатством, которое им удалось извлечь из этого порядка и мира, и соответствующим прогрессом. Все эти "чудеса, ослепившие XIX век", они считали своим делом и своею гордостью. Но теперь мы знаем, что мы тут были ни при чем, что это был почти бесплатный дар, поднесенный Германии, Франции, Англии, Соединенным Штатам, всему Западу – последними наследниками Византии", т. е. русскими Царями.
"После 1918 года мы слишком скоро забыли, что с 1815 года до 1914 года, в течение века, Россия была великой силой равновесия в Европе". "С 1815 до 1870 года Россия поддерживала и подкрепляла германский мир, помогая ему прямо и косвенно. В 1849 году она спасла Австрию, послав в Венгрию свою армию, чтобы подавить мадьярскую революцию. Бисмарк смог объединить Германию и создать империю между 1863–1870 годами, потому что петербургское правительство давало ему свободу, если не прямо поощряло его. Тогда в Петербурге хотели усиления Германии, чтобы она была противовесом Англии и Франции, врагам России по Крымской войне. Но после 1870 г. германский мир быстро принимает гигантские размеры и замашки. И вот Россия понемногу отделяется от него и переходит в другой лагерь. В 1875 году она помешала Германии напасть на Францию. После 1881 года"… "Россия все больше и больше сближается с Францией. Почему? Потому что германское могущество все возрастает". Наконец, в 1891 году заключается настоящий союз с Францией, а в начале ХХ века "Англия и Россия, два соперника, объединяются против германской опасности".
Как бы ни объяснялась тайна этой "выдержанной, вековой политики европейского равновесия", проводившаяся русскими Императорами, – "бесспорно, что если Европа пользовалась целый век миром, лишь с перерывом от 1848 до 1878 года, то она обязана этим в значительной степени такой русской политике. В течение века Европа и Америка были на банкете всеобщего благоденствия – гостями и почти прихлебателями русских Царей.
Но этим "парадокс не исчерпывается: эта огромная военная империя"… "была также стражем порядка и мира в Азии. Ураган, разоряющей Азию вот уже больше 20 лет (теперь уже 39 лет!), начался только в 1908 году вместе с турецкой революцией, и в 1911 году вместе с китайской революцией. С 1815 года до этих революций Азия пребывала в сравнительном порядке, которым Европа широко пользовалась для распространения своего влияния и для устройства своих дел. Но этот порядок поддерживался, главным образом, страхом перед Россией. В Турции, в Персии, в Индии, в Японии – имелись англофильские партии. Все уступали интригам или даже господству Англии, потому что Англия казалась защитою против московской империи и меньшим злом". Таким образом, "обе державы помогали друг другу, ведя борьбу друг против друга; и их азиатское соперничество было самым парадоксальным сотрудничеством в мировой истории". Понятно, что "крушение царизма" в 1917 году "стало для Азии сигналом к восстанию против Европы и против западной цивилизации".
Теперь "все заняты новым правительством, овладевшим Россией", стараясь разгадать его намерения, и "забыли об империи Царей, как если бы она исчезла совсем"; а между тем, "последствия ее крушения только еще начинают ощущаться". "Цари России уже не даруют ежедневно Европе и Азии даров мира и порядка", а "Европа и Америка не находят ничего такого, что могло бы заменить эту политику равновесия, в течение века регулирующую жизнь вселенной".
Все это было написано в 1933 году. С тех пор произошло очень многое, подтвердившее предвидения и опасения Ферреро. Миролюбивая Россия лежит все еще в прострации, в разорении, унижении и муках. Ее место занято посягающим "на все" Советским Союзом. Это новое, в корне нерусское и враждебное национальной России псевдогосударство явилось невиданным в истории человечества революционным и военным агрессором – и мир трепещет в ожидании новой разрушительной войны. Регулятором мирового равновесия пришлось стать Соединенным Штатам.
Но вернемся к прошлому, к "неразгаданной тайне", выдвинутой в статье Ферреро.
Голос политической честности, гражданского мужества и искреннего непонимания – всегда производит глубокое впечатление, особенно в нашем пролганном мире. Этот голос заслуживает внимания и уважения.
Первое, что необходимо установить для разъяснения выдвинутой итальянским ученым проблемы и политической "тайны", – что между русскими Государями и русским народом существовала духовно-органическая связь. Эта связь прерывалась очень редко; и государи, не умевшие установить ее (Анна Иоанновна под влиянием Бирона, Иоанн Шестой по малолетству и Петр III по чужеземству) проходили в русской истории, как тени. Иностранная кровь, вливавшаяся в русскую династию (в силу "равнородных" браков) – преодолевалась обычно уже в следующем поколении. Этому содействовали глубокие духовные обстояния: 1. Своеобразие русского духовного уклада, не совмещающегося с западноевропейским укладом и властно требующего ассимиляции. 2. Православная вера, вовлекающая в религию главное чувствилище человеческой души и не мирящаяся с формальной обрядностью и условным ханжеством. 3. Особливость русской государственной судьбы, трагической по самому своему существу: ее надо понять трепетом сердца и принять совестью и волею. 4. Сила нравственного излучения, исходившего от монархически чувствующего и волящего народа, направленного к Государю и его Дому. 5. Чуткая даровитость русских Государей, религиозно осмысливающих свое служение и вдохновлявшихся верою в русский народ, а также в особенности – любовью к нему. В силу всего этого драгоценная связь между монархом и народом устанавливалась быстро и напрочно. Это давало русским Государям возможность чувствовать и созерцать свою страну, жить в основном русле его истории и мыслить из его трагической судьбы. Они, так сказать, "врастали" в Россию, чему много содействовала художественная даровитость русского человека. Русский народ, созерцая сердцем своих Государей, вовлекал их (уже в звании наследника!) в ответное сердечное созерцание, и Государям, – инстинктивно и интуитивно, – открывалось самое существенное: душевный и духовный уклад русского народа, его историческая судьба, его грядущие пути и, в особенности, его опасности. Они оставались людьми и могли ошибаться (недооценивать одно и переоценивать другое); это возлагало на русских людей долг правды и прямого стояния перед Государем. Но в основном они редко сомневались.
К началу XIX века русский народ нуждался прежде всего и больше всего – в мире. Он провоевал, по точному исчислению генерала Сухотина и историка Ключевского, буквально две трети своей жизни – за свою национальную независимость и за свое место под солнцем, которое оспаривали у него все соседи. Эти войны столетиями растрачивали его лучшие силы: гибли самые верные, самые храбрые, самые сильные духом, волею и телом. Эти войны задержали его культурный и хозяйственный рост. Им надо было положить конец. А между тем с Семилетней войны (1756–1762) Россия была вовлечена в западноевропейские трения и войны: она стала членом "европейского концерта" на положении великой державы и не могла уже отказаться от этого пути. Следование по нему принесло нам целый ряд величайших государственно вредных осложнений: разделы Польши, Суворовский поход и затяжные войны с Наполеоном, окончившиеся, как известно, опустошением ряда губерний, сожжением Москвы и ликвидационной войной за пределами России. В общем, много славы, очень много ненужного бремени и огромные потери.
После наполеоновских войн положение России выяснилось недвусмысленно. Дипломатически и стратегически "уйти из Европы" – значило бы предоставить опередившим нас европейским державам сговариваться на свободе против России, замышляя против нее недоброе, а самим пассивно ждать нового вторжения "дванадесяти язык". Этот исход был бы равносилен самопредательству. Технически же, хозяйственно и культурно этот уход был бы еще большей ошибкой. Но, оставаясь в "европейском концерте", надо было считаться с неизбежностью новых стратегических вовлечений в западные дела и соперничества. Оставалось одно, – мудрое и верное: – неуклонно и искусно поддерживать в Европе и Азии равновесие сил и длительное замирение.
И вот, начиная с первой французской революции, впервые показавшей европейцам весь размах этого заразительного психического заболевания масс, Россия должна была считаться с двумя кровавыми опасностями, идущими из Европы: с войной и с революцией. Это уразумели уже Екатерина II и Павел I. Что может дать России европейская война – показали тогда наполеоновские походы. Что может вызвать в России массовое восстание, показали бунт Разина, стрелецкие заговоры при Петре Великом и самозванство Пугачева. Русские государи XIX века видели обе эти опасности, которые нисколько не тревожили русскую революционную интеллигенцию. Поэтому они стремились оградить Россию – и от ненужных войн, и от революционных безумий. Они хотели вывести народ, по возможности без войн и решительно без революции, на путь реформ, дальновидно подготовлявшихся Императором Николаем I и превосходно осуществленных Императором Александром II.
Ныне история подтвердила их политическую линию: строить Россию мировым равновесием сил; не допускать ее провала в стихию восстания; и повышать уровень ее культуры и правосознания. В начале ХХ века, когда Россия больше всего нуждалась в мире и в лояльном прогрессе, – именно война и революция принесли ей невиданное в истории крушения и превратили ее в очаг мировой заразы…
В течение всего XIX века европейцы не верили – ни в миролюбие России, ни в мудрые и прогрессивные замыслы ее императоров. Они уверяли себя, что Россия стремится к территориальному расширению и желает покорить себе всех соседей. Конечно, у страха глаза велики; но ведь и сила суждения, именуемая в общежитии "умом", дается человеку на что-нибудь… Европейцы сделали себе из России что-то вроде "пугала". Это объясняется, между прочим, – провинциональностью их политического горизонта: они никогда не могли представит себе того пространства, которым Россия уже оплодотворена, и в то же время обременена; они все воображали, что Россия с ее малою плотностью населения, нуждается в их переуплотненных жителями клочках территории; они не понимали, что экспансия имеет смысл только в сторону менее населенных стран и что Россия, с ее православной верою и с ее просторами, никогда не могла дойти до чудовищной германской мысли – истреблять население завоеванной страны, чтобы отдать ее своим насельникам… На самом же деле – не русских тянуло завоевывать Европу, а европейцы разных государств мечтали (вослед за шведским королем Густавом Адольфом!) отодвинуть Россию в Азию и отнять у нее ее "передние" европейские земли. Последние полвека наглядно подтвердили это стремление – и со стороны Германии (два похода на Россию, в Прибалтику и на Украину вплоть до Волги и Кавказа!) и со стороны Польши, определенно мотивировавшей свою экспансию на восток "необходимостью обеспечить свои грядущие поколения" коренными русскими землями и доныне заселенными русским народом.
Все это заставляет нас признать миролюбивую и уравновешенную политику русских Государей в XIX веке – рационально верной, дальновидной и мудрой. Она является прямой противоположностью советскому революционному завоевательству и может казаться "империалистической" или "таинственной" только неосведомленному европейцу, раз навсегда испугавшемуся "русского колосса" и ликующему каждый раз, как ему дается повод провозгласить, что сей колосс – "на глиняных ногах". И если бы европейские газетчики знали и понимали, какая политическая глупость нужна для того, чтобы повторять их отождествление русской национальной политики "равновесия" с советской политикой революционного завоевания мира, то многие из них вырвали бы себе остатки волос на голове…
Мировой самообман
С тех пор, как коммунисты завладели Россией и превратили ее в плацдарм мировой революции, прошло 32 года, и за это время, казалось бы, так называемое "мировое общественное мнение" могло и должно было рассмотреть, что произошло с национальной Россией и что представляет из себя вновь возникшее, национальной России враждебное и от нее во всех своих целях и средствах отличное, новое государство. Это небывалое в истории правительство небывалого в мире государства – культурные западноевропейцы, с их эгоцентризмом и шахматным мышлением, конечно, не могли постигнуть сразу. Поняли они "Бебеля", а взошел "Ленин"; надеялись они на демократический урожай, а выросла тоталитарная деспотия. Однако большевики с самого начала не скрывали ни своих целей, ни своих планов, ни своей тактики, ни своего отношения к остальному человечеству; все выговаривалось громко и все делалось почти в открытую. Коммунисты "верили", что хозяйственная "анархия", хозяйственные кризисы и буржуазный империализм – подтачивают и очень скоро погубят "капиталистические" страны; и в силу этой глупой и близорукой доктрины, против которой тщетно и долго пытался аргументировать, ныне наконец услышанный, "Компроф" Варга, не стеснялись громко говорит в присутствии якобы "полумертвого" старика о том, как лучше его прикончить и как обойтись с его наследством.
Уже Ллойд-Джордж разглядел, что имеет дело с "людоедами", но решил "торговать с ними". Уже социал-демократическое правительство Германии (Носке!) разобралось в вопросе о том, чего следует ждать от Коминтерна, и решило не пускать его к себе, а пока что разыграть "псевдодружбу" против Антанты (Рапалло). С тех пор Коминтерн, его Исполнительный Комитет, его Политбюро, его Совнарком, его Чека-Гепеу – действовали повсюду в открытую: разрабатывали детальные планы для пропаганды, организации мировой войны: излагали эти планы в резолюциях, переводили эти резолюции томами на все языки и повсюду открыто их продавали; приводили эти резолюции в исполнение и поучали вселенную своими партиями и "акциями", потрясая до корня то Италию (1920), то Болгарию (1923), то Эстонию (1924), то Англию (1926), то Австрию (1927), то Китай (1928), то Германию (1929), то Испанию (1931–1935), то Францию (1934) и Соединенные Штаты (1934) и т. д. И все это постоянно освещалось и разъяснялось серьезной и ответственной антикоммунистической литературой, выпускавшейся русскими эмигрантами на всех европейских языках. Сталинский террор тридцатых годов (коллективизация крестьян, партийные процессы и казни, "чистка" красной армии, ежовщина, концлагеря) – был подробно описан и обсужден во всей мировой прессе. Казалось бы – европейцы и американцы, по крайней мере наиболее дальнозоркие и чуткие из них, могли понять, в чем дело и что есть Советская власть…
Но вот началась Вторая мировая война и обнаружила, что умственная лень, застарелая предубежденность против России, экономическая и торговая заинтересованность, полное незнание русской истории и тайная прокоммунистическая пропаганда, ведшаяся повсюду (и коммунистами и полуреволюционной "закулисой"), затмили политическую дальнозоркость, возобладали над трезвым разумением и привели великие и малые державы к целому ряду грубых (политических, экономических и стратегических) ошибок. Ни германцы, ни англичане, ни французы, ни итальянцы, ни американцы – не "реализовали" воображением и мыслью новое явление мировой истории и судьбу национальной России; и не сумели сделать из этого волевых и практических выводов. Ни героический Черчилль, ни лукавый Рузвельт, ни самоуверенный Муссолини, ни тупой фанатик Гитлер – не поняли натуры и намерений Сталина, не поняли различия между национальной Россией и Советским Союзом, не постигли судьбы и своеобразия русского народа и наделали величайших исторических ошибок. Гитлер затеял бороться сразу с коммунистами и с русским народом – и погиб. Муссолини понимал коммунистов, но совсем не знал Россию и поддался гипнозу Гитлера. Черчилль и Рузвельт "договаривались" со своим лютым врагом в Тегеране, в Ялте, в Потсдаме и отдали ему из политической наивности и "союзнической лояльности" все малые государства Восточной Европы и Маньчжурию с Китаем в Азии; отдали, а преемники их схватились за голову, когда было уже поздно.
Поняли ли теперь великие державы и их правительства – мировую конъюнктуру? Разобралось ли теперь мировое "общественное мнение" в прошлых ошибках и будущих опасностях?