Это означает также, что политик, организующий государство, должен считаться, прежде всего, с наличным в данной стране и в данную эпоху уровнем народного правосознания, определяя по нему то жизненное сочетание из учреждения и корпорации, которое будет наилучшим "при данных условиях жизни".
Такими условиями жизни являются:
1. Территория и ее размеры (чем больше эти размеры, тем необходимее сильная власть и тем труднее проводить корпоративный строй).
2. Плотность населения (чем больше она, тем легче организация страны; чем меньше она, тем необходимее начало учреждения).
3. Державные задачи государства (чем грандиознее они, тем меньшему числу граждан они понятны и доступны, тем выше должен быть уровень правосознания, тем труднее корпоративный строй).
4. Хозяйственные задачи страны (с примитивным хозяйством маленькой страны может легко управиться и корпоративное государство).
5. Национальный состав страны (чем он однороднее, тем легче народу самоуправляться).
6. Религиозная принадлежность народа (однородная религиозность масс облегчает управление, разнородная – затрудняет; обилие противогосударственных сект может стать прямой государственной опасностью и т. д.).
7. Социальный состав страны (чем он первобытнее и проще, тем легче дастся народу солидарность, тем проще управление).
8. Культурный уровень народа (чем он ниже, тем необходимее начало учреждения).
9. Уклад народного характера (чем устойчивее и духовно индивидуализированнее личный характер у данного народа, тем легче осуществить корпоративный строй; народ индивидуализированный не духовно, а только биологически, и притом бесхарактерный – может управляться только властною опекой).
Все это указуется здесь только для примера; при всем этом подразумевается оговорка "при прочих равных условиях".
Итак: единого мерила, единого образцового строя для всех народов и государства нет и быть не может. И тот, кто вечно твердит "все через народ" – обнаруживает свое верхоглядство и свою политическую неспособность.
Идея "государства-учреждения" представлена в истории началом монархическим (и диктаториальным); несмотря на это монархическая форма государства способна уживаться с самым широким кооперативным самоуправлением (напр. Англия; Россия до 1917 г.). Идея "государства-корпорации" представлена в истории началом республиканским (и демократическим); несмотря на это республиканская форма государства способна вырождаться в сущий тоталитаризм, приближаясь к диктатуре (Германия после 1933 года; Россия после 1917 года).
Крайние лозунги – "все сверху" и "все снизу", – столь соблазнительные для людей примитивного мышления и страстного темперамента, одинаково несостоятельны и опасны. Тот, кто попытается делать все "сверху", – убьет творческую самостоятельность своего народа, отвратит его от себя, ожесточит его, изолирует себя, захлебнется в сетях формальной и продажной бюрократии и подорвет жизненную силу своего государства, независимо от того, будет ли он левым или правым тоталитаристом. Тот, кто попытается строить все "снизу", – разложит государство на систему маленьких и бессильных общинок, сделает невозможным единение и правопорядок, даст преобладание дурному количеству над творческим качеством, захлебнется в волнах демагогии и смуты и очнется под пятой у тирана.
Государство по самому существу своему есть организация не частно-правовая, наподобие кооператива, добровольно-свободная, а публично-правовая, властно-повелительная, обязательно-принудительная. И этим одним уже предопределено, что оно никогда не перестает быть учреждением и никогда не превратится в кооперацию чистой воды. Дух учреждения может временно отступать на задний план, но горе той республике или демократии, в которой он выветрится совсем! В час смуты, революции, войны, стихийного бедствия, общей опасности, голода, заразы – самая демократическая, архифедеративная республика вспомнит о ведущей, повелевающей и принудительной опеке учреждения и не будет решать "все через народ", как этого требовали наши русские сверхдемократические головотяпы в 1917 г.
Грядущей России предстоит найти для себя – свою, особую, оригинальную государственную форму, такое сочетание из "учреждения" и "корпорации", которое соответствовало бы русским, национальным историческим данным, начиная от наличного в России пореволюционного правосознания и кончая национальной территорией.
Перед лицом такой творческой задачи призывы зарубежных партий к формальной демократии остаются наивными, легкомысленными и безответственными.
Основы демократии
Всякий политический строй имеет свои жизненные основы – в душевном укладе народа, в его правосознании и в его социальном строении. Исчезают эти основы – и политический строй вырождается: сначала в свою зловещую карикатуру, а потом в свою прямую противоположность. Отсутствие этих основ в жизни народа означает, что этот народ неспособен к такому политическому строю; что этого государственного устройства совсем не следует у него вводить под опасением гибельных последствий. Так, нелепо предлагать монархический или аристократический строй для Швейцарии или для Соединенных Штатов; введение республики в Германии только и могло кончиться демагогической тиранией; свергнуть монархии в Греции, в Югославии или в Испании – значило бы поставить эти страны на край гибели и т. д. История учит нас всему этому на каждом шагу; но доктринеры не учатся у истории, они сами думают поучать историю, подчиняя ее своим теоретическим выдумкам.
Так и демократия имеет свои жизненные основы – в духе народа, в его правосознании, в его социальном укладе. Нет этих основ – и демократия выродится или в охлократию (засилье черни), или в тиранию. Каковы же эти основы?
Демократия (по-русски – "народоправство") предполагает в народе способность не только вести государственную жизнь, но именно править государством.
Для этого народу необходимо, прежде всего, уверенное и живое чувство государственной ответственности: "от того, что я делаю, как я держу себя и за что голосую, – зависит судьба моего народа, моего государства, моя собственная, моих детей и внуков: за все это я отвечаю; все это я должен делать по чести и совести". Это есть сразу чувство творческой связи между собой и государством, и чувство предстояния (Богу, родине и совести, чести и грядущим поколениям). Народ, лишенный чувства ответственности, не способен к народоправству: он поведет себя безответственно и погибнет все дело. И пока это чувство в нем не воспитано – взваливать на него бремя народоправства можно только сослепу, от доктринерства и от своей собственной безответственности.
Во-вторых, народоправство неосуществимо без свободной лояльности и без элементарной честности. Народ, не научившийся чтить закон и добровольно соблюдать его за совесть, не будет уважать ни своего государственного устройства, ни им самим изданных законов; всяческое правонарушение окажется основной формой его жизни, и во всех делах его водворится "черный рынок". Мало этого, – этот народ окажется неспособным ни к контролю, ни к суду, ни к принудительным мерам, ни к мобилизации своей армии; ибо в основе всего этого лежит добровольное законоблюдение, чувство долга и неподкупность. Но где законы не уважаются, там особенно и непрестанно попираются законы имущественные: грани между "твоим и моим", между "моим и общественным"", между "моим и казенным" утрачиваются; в жизнь внедряется всяческое воровство и мошенничество, продажность и взяточничество; люди не стыдятся уголовщины – и народоправство становится своей собственной карикатурой. Первая же война провалит его с позором.
В-третьих, народоправство требует от народа государственно-политического кругозора, соответствующего размерам страны и державным задачам этого народа. Малому, ниоткуда не угрожаемому народу достаточно уездного политического горизонта: датчанину можно обойтись без того кругозора, который необходим англичанину; гражданин княжества Монако может не видеть далее своей колокольни; но американский "изоляционист" есть близорукая "деревенщина"; и русский калужанин, отвергающий борьбу за морские берега на том основании, что "нам калуцким моря не надо", неспособен к народоправству. Народ, не понимающий своих исторических и державных задач, создаст жалкую карикатуру на демократа и погубить себя и свою культуру.
В-четвертых, народоправство требует от народной толщи – известных знаний и самостоятельного мышления о знаемом. Есть степень народного невежества, при которой вводить демократию можно только для того, чтобы надругаться над ней. Народ, не знающий ни истории, ни географии своей страны, – не увидит сам себя; и все его голосования будут бессмысленны. Народ, не понимающий своего хозяйства, будет обманут первой же шайкой демагогов. Народ, не способный самостоятельно мыслить о своей судьбе и о своем государстве, будет цепляться за подсказываемые ему фальшивые лозунги и побежит за льстивыми предателями. Мировая конъюнктура есть обстояние сложное – и дипломатически, и стратегически, и экономически, и национально, и религиозно. К какому народоправству способен народ, не знающий ничего верного о других народах, об их жизни, интересах, претензиях, планах и намерениях? Ни к какому! Он политически слеп и дипломатически глух; в финансовых вопросах он подобен ребенку; в делах культуры и науки он не компетентен; в делах стратегии и войны он беспомощен. Что же весит его голосование? У темного человека "право голоса" будет всегда украдено политическим жуликом…
В-пятых, народоправство осуществимо только там, где народу присуща сила личного характера. Что сделает со своим "голосом" человек, лишенный чувства собственного достоинства? Он продаст его повыгоднее первому же ловкому покупателю голосов.
Во что превратится избирательная кампания у народа, лишенного моральной дисциплины? В погромы, в резню, в гражданскую войну. Массы людей, отучившиеся от взаимного уважения и доверия, неспособны ни к честной организации, ни к сговору, ни к координации сил. Народ без характера быстро разложит "народоправство" в анархию, в войну всех против всех.
Однако, помимо этих духовных основ и условий демократии, есть еще социальные основы.
Во-первых, народ, потерявший оседлость жилища, крепость семьи и уважение к труду, становится беспочвенным и политически несостоятельным; он приближается к римскому плебсу эпохи цезаризма. Люди перестают быть политическими индивидуумами и становятся пылью, трагическим сором, несущимся по ветру. Вспомните войну алой и белой розы; перечитайте исторические драмы Шекспира и не делайте себе иллюзий! Кто не имеет оседлого жилища, тот легко становится "ландскнехтом", ищущим себя "кондотьери". Кто не дорожит традициями своего честного рода и своим семейным очагом, тот превращается незаметно в авантюриста. У кого отнят смысл труда, тот перестает быть гражданином. Народ, находящийся в таком состоянии, неспособен к государственному самоуправлению, к корпоративному строю, к демократии.
Во-вторых, участник народоправства должен иметь волевую независимость и гражданское мужество. Это дается нелегко. Легче всего это дается человеку, имущественно стоящему на своих ногах: крестьянину-собственнику, людям "среднего класса", квалифицированному кадру пролетариата, богатым гражданам. Именно в этих слоях демократия и имеет свою главную опору. Обнищавший народ, опустившийся до состояния черни, быстро выродит и погубит всякое народоправство.
Наконец, некая исторически-национальная и государственная ткань солидарности. Люди должны быть вращены в нее трудом, семейственностью, правосознанием, религиозным чувством и патриотизмом. Ею держится всякое государство, особливо же демократическое. Нет ее, нет этой незримой творческой спайки в национальное всеединство – и корпоративное устройство государства становится неосуществимым. Тогда надо искать спасения в государстве-учреждении, которое должно будет медленно, но упорно крепить эту ткань солидарности и растить корпоративные навыки, т. е. демократические способности в народной массе…
Такова основа демократии.
Демократия – немедленно и во что бы то ни стало
Мы должны предвидеть, что трезвые политические соображения не убедят "доктринеров от демократии". Они внушили себе раз навсегда, что демократическая форма государственной жизни есть высшая и самостоятельная ценность, воздух бытия, свет жизни, радость существования, гарантия всяческой справедливости, смысл творчества… Так они и ставили этот вопрос перед началом революции, когда по их директивам из всех углов страны, бывало, шли резолюции: пока нет истинно демократического учредительного собрания, невозможно ни учить, ни учиться, ни лечить, ни лечиться, ни заседать, ни обсуждать, ни решать, ни торговать, ни печатать, ни вообще вести какую бы то ни было жизнь. Словом, демократия или гибель! Казалось бы, опыт истории мог научить их чему-нибудь: в 1917 году демократия развернулась в России на полной свободе и принесла с собой сущую гибель. Но разве доктринеры учатся у Истории? Прошло более тридцати лет, наполненных бедствиями. И вот мы опять перед тем же вопросом и слышим опять то же решение и тот же ответ: демократия немедленно и во что бы то ни стало, ни с чем не считаясь, любою ценою, ибо она есть воздух бытия, свет жизни, радость существования, гарантия всяческой справедливости, смысл творчества и т. л.
Наша патриотическая тревога о России ничего не говорит им. Мы спрашиваем: что сделает из политической свободы человек, который не созрел для нее и переживает ее как разнуздание? Ведь мы прожили 1917 год с открытыми глазами и с сердцем, обливающимся кровью! Мы наблюдали и учились. Мы учились и научились. Мы спрашиваем: чем же заполнит такой человек свои политические права теперь, после тридцати– или сорокалетнего революционного рабства? Что даст своей стране такой человек, злоупотребляя всеми свободами, выбирая криводушно, голосуя продажно, решая все вопросы государства на основах воровства, мести и жадности? Что же можно будет сделать, если окажется, что он сам становится опаснейшим врагом чужой и общей свободы?
Мы должны предвидеть, что эти вопросы ничего не скажут доктринерам. Они ответят нам на это приблизительно так.
"Чтобы приучить людей к истинной свободе, надо непременно дать им полную свободу. Чтобы пробудить правосознание в народе, надо предоставить все на его усмотрение. Чтобы проснулась честность, лучше всего дать людям возможность воровать и не воровать, – тогда только они поймут на собственном опыт, что вором быть постыдно. Чтобы приучить людей к осмысленному голосованию, необходимо дать им право располагать своим голосом свободно: лет десять, двадцать, тридцать, а может быть, и больше, они будут торговать своими голосами (продавая их за иностранную валюту), голосовать за демагогов, за интернациональных агентов, за политических проходимцев и просто за своих домашних жуликов, а впоследствии, пройдя через все это, они научатся голосовать умнее и лучше. Все народы шли этим путем и так учились демократии; русский народ не лучше прочих. Когда ребенок учится ходить, то он первое время падает; что же из этого? Стрелок не сразу попадает в цель, а сначала много и долго промахивается. Только самоуправляясь люди приучаются к самоуправлению. Кто боится воды, тот никогда не научится плавать: Россия должна сделаться демократическим государством как можно скорее и во что бы то ни стало, любою ценою. Это главное; это самое важное. Если она при этом еще и еще пострадает, то это не существенно. Пусть осуществится демократия, хотя бы ценою всероссийского распада и нового значительного уменьшения народонаселения в России! За науку свободы никакая цена не высока. Надо выбирать. Одно из двух: или тоталитарное рабство – или последовательная демократия. Третьего исхода нет!"
Так скажут нам политические доктринеры…
Мы ответим им.
"Нет, есть еще третий исход, и именно он должен быть найден и осуществлен в жизни – это твердая, национально-патриотическая и по идее либеральная диктатура, помогающая народу выделить кверху свои подлинно лучшие силы и воспитывающая народ к трезвлению, к свободной лояльности, к самоуправлению и к органическому участию в государственном строительстве. Только такая диктатура и может спасти Россию от анархии и затяжных гражданских войн.
Чтобы приучить людей к свободе, надо давать им столько свободы, сколько они в состоянии принять и жизненно наполнить, не погубляя себя и своего государства; безмерная и непосильная свобода всегда была и всегда будет сущим политическим ядом.
Чтобы пробудить правосознание в народе, надо воззвать к его чести, оградить его от погромных эксцессов властными запретами и предоставить на усмотрение народа не более того, чем сколько он сумеет поднять и понести, не погубляя себя и своего государства. Безмерные полномочия никогда не приводили к добру, а только вызывали политическое опьянение и разнуздание страстей. И ныне ни одна государственная конституция не предоставляет ни одному народу таких полномочий.
Чтобы проснулась и окрепла честность, отнюдь не надо выпускать из тюрем всех уголовных (как это было сделано в России в марте 1917 года) и отнюдь не надо обеспечивать им безнаказанность. Честность есть разновидность свободной лояльности, а она воспитывается поколениями. Сентиментальное и фальшивое непротивленчество только поощряет злое начало в людях.
Чтобы приучить людей к государственно верному изволению, надо начинать с ограниченного права голоса: давать его только оседлым, только семейным, только работящим, только никогда не служившим компартии, только возрастно зрелым, только приемлемым и для избирателей, и для национальной власти. Иными словами: надо начинать с системы имущественных цензов, обеспечивающих необходимый минимум почвенности, честности и государственного смысла, с тем, чтобы в дальнейшем, по мере оздоровления народа и страны, расширять круг голосующих. Все остальное было бы доктринерским безумием и погублением России.
Зачем говорить заведомую неправду, будто все народы шли этим путем?
На самом деле ни один народ не имел такого пространства, такого климата, таких границ, такого исторического бремени, такого многонационального состава, таких трудностей и соблазнов, такой героической жертвенности, такого государства и такой культуры! Ни один народ не проходил через такое мученическое насилие и растление, какое принесла с собою коммунистическая революция.
Глупо ссылаться на падающего ребенка, ибо ныне дело идет не о детском синяке, а о бытии России. Еще глупее ссылаться на промахивающегося стрелка, ибо промах не беда, а вторичное доктринерское надругательство над свободою и над участием народа в государственном самоуправлении (ибо первое надругательство состоялось в 1917 году и длилось с февраля до декабря!) неизбежно закончится новым потоком национальных бедствий.