Тревожность обстановки отчетливо осознается обществом. Осень 1991 года полна ожиданий катастрофы, голода, паралича транспорта, систем теплоснабжения. В цене печки-буржуйки. Самая распространенная тема разговоров: как будем выживать.
Страшноватая картина Москвы ближайшего будущего, выстроенная в романе А.Кабакова "Невозвращенец", довольно хорошо передает атмосферу ожиданий этого времени. И за все должны нести ответственность первые демократически избранные власти России. Не удивительно, что деятели коммунистического блока, едва оправившись от сокрушительного удара, не без злорадства начали потирать руки: а вот посмотрим, что у вас получится, хотите не хотите, а придется снова звать нас на власть.
Используя шахматные аналогии, можно сказать, что осенью 1991 года демократические силы России оказались в сложном, позиционно проигранном положении. Шанс, если продолжить те же аналогии, в подобной ситуации состоит в том, чтобы, резко обострив игру, перевести ее в форсированное, комбинационное русло. План, отнюдь не гарантирующий успеха, но дающий все же надежду уйти от неминуемого поражения. А если без аналогий, то выбор был невелик: либо нарастающий хаос, либо немедленный, без подготовки, запуск рыночного механизма. И уже потом, на ходу, встраивать обязательные для его нормальной работы детали.
В жестком механизме иерархической экономики руководство свободно могло изъять прибыль у тех, кто ее получал, и передать тем, кому она и не снилась; можно было за какой-либо товар назначать цену, в десятки раз превышающую его себестоимость, а другой – отдать практически за бесценок. Можно было все, но для этого система должна быть целостной, со всеми ее экономическими, идеологическими и властными атрибутами. Вернуться к такому положению мы не могли. Значит, запуск рыночного механизма из благого пожелания превращался в реальный императив. В противном случае – катастрофа.
Напомню, что наиболее острым вопросом, разделявшим тогда экономистов, было отношение к хозяйственной политике России и Центра. И после августа на бумаге оставались еще Центр и Союз, а Григорий Явлинский продолжал работу по подготовке проекта межреспубликанского экономического соглашения. Для моих коллег-единомышленников было очевидным, что подобные соглашения без осмысленной экономической политики России малопродуктивны, что переговоры будут тяжелыми и не приведут к желанным результатам, что не может быть дееспособного экономического союза без союза политического. А шансов быстро воссоздать его явно не было.
Единое экономическое пространство требует единого же политического пространства – это аксиома. Наглядный пример – Европейское сообщество. Для того чтобы всерьез вести разговор о единой валютной системе в Европе, понадобился долгий процесс создания европейских межнациональных институтов. А чтобы она всерьез заработала, этот процесс должен был пройти еще очень и очень долгий путь.
Но то единство, что в Европе постепенно складывалось, у нас, напротив, в одночасье развалилось: ранее экономические связи между республиками Советского Союза базировались на системе адресно-директивного управления. Предприятие в Прибалтике, скажем, получало государственный заказ на производство продукции и поставку на Урал. Уральский завод, в свою очередь, получал задание на производство продукции и поставку ее на казахстанский завод. Последний был связан с сотней четко определенных для него предприятий, находящихся в пятнадцати разных республиках. Каждая из этих связей носила директивный характер.
Вся эта сложная внерыночная система могла жить лишь при одном условии – если весь Союз был связан между собой системой подчиняющихся друг другу начальников, системой, которая пронизывала республики, области, края, районы и доходила до конкретного директора, контролируя, поощряя и
наказывая его. Только в таком случае внерыночное пространство могло быть единым.
Но как только создалась ситуация, при которой республиканский начальник получил возможность проигнорировать или отменить распоряжение союзного, а областной начальник мог так же поступить с республиканским и так далее, система развалилась. Катастрофический разрыв союзных связей – следствие разрушения тоталитарной структуры: когда в командной экономике, устроенной именно как командная, ломаются эффективные инструменты политического принуждения, за этим, как карточный домик, начинает рассыпаться вся директивная система. Как следствие, на ее месте неизбежно возникает стихийная экономика натурального обмена.
Район, город, область, республика сталкиваются с тяжелейшими проблемами материально-технического обеспечения. Они уже не могут получить, скажем, мясо по приказу и еще не могут получить его за деньги. Что делать руководителю региона? Предположим, у него есть гвозди, холодильники и подшипники. Он запрещает вывоз этих товаров и говорит: если они кому-то нужны, то пусть будут любезны выложить за них мясо. Ах, такового не имеется? Тогда нас устроят легковые автомобили. Мы их на мясо сами обменяем…
Если перевести этот язык на политический, то можно сказать, что нет фактора, который бы сильнее работал на сепаратизм, на изоляционизм, чем вынужденный экономической бедой бартер. Возникает, иными словами, порочный круг: разрыв союзных политических связей приводит к разрыву экономических, а этот последний становится питательной почвой для раскрутки центробежных сил, разрушающих целостность самого Союза. Такая тенденция прогрессировала на протяжении всего 1991 года и в полной мере проявилась осенью, когда бартерная экономика стала серьезным источником экономического изоляционизма и политического сепаратизма. Многие республики заявили о своей суверенности. Местные власти начали сами выдавать квоты, лицензии, проводить самостоятельную денежную политику. Союзные структуры еще номинально существуют, но уже ничего не контролируют.
Группа Явлинского, готовившая проект межреспубликанского экономического союза, надеялась на то, что все договаривающиеся стороны будут друг с другом взаимно вежливыми, сговорчивыми и уступчивыми. На деле же получилось совсем по-другому. Переговоры по экономическому союзу шли вяло и мало обнадеживали. Даже когда удавалось собрать часть подписей под общими, декларативными документами, все стопорилось, как только дело доходило до принципиальных вопросов: как контролировать объем денежной массы, каков механизм принятия решений в едином центральном банке, как конкретно будет формироваться и использоваться бюджет экономического союза, кто будет платить армии. И многое, многое другое. Ясно, что обо всем этом можно говорить месяцами, но так ни о чем и не договориться, тем более что за разногласиями – реальные различия интересов. Стала очевидной острая необходимость принятия жестких, непопулярных мер по спасению не только экономики, но и страны в целом.
Вот как виделась в это время (октябрь 1991 г.) ситуация академику Л.Абалкину: "Сейчас, например, принимается Договор Явлинского. Только выработка предусмотренного в нем пакета конкретных соглашений потребует нескольких месяцев напряженной работы. Мы же исходили из убеждения в том, что если в течение максимум двух месяцев не будут проведены чрезвычайные меры по стабилизации финансово-денежного положения в стране, то нас ожидает социальный взрыв, по сравнению с которым то, что происходило в августе, это, извините, не более чем вечер бальных танцев. У меня есть записка, подготовленная сотрудником института О.Роговой; из нее вытекает" что нам дается срок два месяца, после чего наступит развал экономики, коллапс. Это же подтверждают и другие расчеты… Можно спорить, насколько правилен этот прогноз в деталях. Но пока мы будем сопоставлять проекты и концепции, их некому будет читать".
По-моему, из этой цитаты ясно, что в оценке ситуации, сложившейся к концу 1991 года, при всех наших расхождениях в вопросах экономической политики мы с уважаемым академиком были едины.
ГЛАВА V
Накануне…
В Архангельском • Угроза голода • "За " и "против" реформы
• Либерализация цен или приватизация? •На пороге гиперинфляции
• Межреспубликанский договор или реформа? •Гости 15-й дачи • Первая
беседа с Борисом Ельциным – Портрет президента •
Вхождение в правительство • Ставлю сыну банки
ОСЕНЬЮ 1991 года Г.Бурбулис, в то время госсекретарь РСФСР, предложил мне сформировать и возглавить рабочую группу по подготовке предложений о стратегии и тактике российской экономической политики. Это было естественным продолжением нашего разговора в ночь с 20 на 21 августа в Белом доме. В поздний период правления Горбачева бессмысленность программотворчества определялась отсутствием воли к каким-либо решительным шагам и поступкам. Теперь энергичные действия стали неизбежными, затянувшаяся пауза тревожила, и я счел себя обязанным принять предложение.
В группу первоначально вошли В.Машиц, А.Нечаев, А.Головков, К.Кагаловский, А.Вавилов. Позднее она расширилась. Дни и ночи мы безвыездно находились на даче подмосковного поселка Архангельское. Нужно было срочно, проанализировать информацию о состоянии экономики в целом и в ее отраслях, регионах: о товарных запасах, денежных потоках, долгах государства, внешнем и внутреннем. Только так можно было сделать сколько-нибудь достоверные прогнозы, подготовить рекомендации, оформить их в виде законченных проектов и постановлений.
Конечно, многое нам было известно и раньше. Институт экономической политики вплотную занимался именно этими вопросами. Но теперь была предоставлена дополнительная, прежде недоступная нам информация. И кроме того, одно дело анализировать экономические процессы, так сказать, академически, со стороны, и совсем другое – готовить программу, которая будет непосредственно влиять на судьбы миллионов людей и коренным образом изменит облик страны.
В конце 1991 года времени для того, чтобы отмерять если не семь, то хотя бы пару раз, уже не оставалось, предстояло резать по живому. Я это отчетливо сознавал, и это было моей постоянной головной болью. Тогдашняя ситуация выдвигала на повестку дня поистине трагические вопросы: удастся ли избежать экономической катастрофы, появятся ли товары в магазинах или на фоне летящих вверх цен люди так и будут часами простаивать в бесконечных очередях, бегать с пачками неотоваренных талонов? Стране грозил самый настоящий голод.
Мы понимали: чем ситуация сложнее, тем менее допустима маниловщина, наш анализ должен быть максимально трезвым, решения – взвешенными.
Приступив к работе по подготовке программы реформ, имеющей серьезные шансы быть воплощенной в жизнь, сразу восстановил в памяти Шопронскую экономическую конференцию 1990 года.
Этот форум получился во многом уникальным. В день его начала было объявлено о принципиальной договоренности Ельцина и Горбачева объединить
работу по подготовке программы радикальных рыночных реформ в России. Возникла надежда на то,что слово "реформа" обретет конкретное содержание наконец. Несколько человек из числа участников конференции – Евгений Ясин, Владимир Машиц, Леонид Григорьев – вошли в созданную совместным распоряжением Ельцина и Горбачева рабочую группу. I
Если раньше на Западе изучение происходившего в социалистической экономике было уделом советологов, уровень экономического авторитета которых за редким исключением был, мягко говоря, невысок, теперь начавшиеся преобразования привлекли к анализу проблем постсоциалистического перехода элиту мировой экономической науки, действительно первоклассных экономистов, сочетающих
широкие теоретические знания, высокий научный авторитет и практический опыт изучения либерализационных и стабилизационных процессов во многих странах мира. |
Западным коллегам было страшно интересно узнать, что реально происходит в российской экономике, как выглядит поле допустимых альтернатив.
Нас привлекла возможность проверить свои оценки, свои предложения. Возникла не так уж часто встречающаяся на обычных научных конференциях обстановка неподдельного и острого взаимного интереса. Не хотелось расходиться в положенное время. Старались использовать каждую минуту для совместного анализа ситуации, выработки предложений. Для меня, пожалуй, наиболее интересным было обсуждение российских экономических проблем вместе с профессором Уильямом Нортхаузом из Йельского университета и профессором Рудигером Дорнбушем из Массачусетского технологического института. Этих известных экономистов я давным-давно знал по научным работам. Сейчас получил возможность подробно обсудить видение развития ситуации в постсоциалистическом мире.
Руди Дорнбуш сначала был настроен настороженно, почему-то полагал, что мы будем ему доказывать неприменимость стандартных зависимостей между ростом денежной массы, бюджетным дефицитом, динамикой инфляции и валютным курсом в постсоветских условиях. Когда же убедился, что наша базовая гипотеза состоит именно в том, что при всех особенностях структурной трансформации, порожденных доминированием государственного сектора, основные макроэкономические модели могут быть адаптированы к постсоветским реалиям, разговор перешел в русло обсуждения конкретных проблем, возникающих в результате такого подхода.
На мой взгляд, использовать результаты наших дискуссий в Шопроне коллегам, причастным к созданию программы "500 дней", не удалось. Она все-таки стала слишком политическим, пропагандистским документом. Но для нас осенью 1991 года результаты Шопронских обсуждений по таким ключевым вопросам, как синхронизация различных мероприятий реформ, открытие экономики, валютная политика, были важными отправными точками.Необходимость либерализации цен не вызывала сомнений. Но не следует ли попытаться до этого шага сделать рывок в области приватизации? Аргументы в пользу именно такой последовательности приводились неоднократно. Вряд ли надо доказывать,что эффективный рынок требует развитого частного сектора и не сможет нормально работать в условиях огосударствленной экономики. Государственные предприятия слабо реагируют на рыночные стимулы, их финансовая ответственность низка.
При формально свободных ценах они будут воспроизводить стереотипы дефицитного распределения.
А вот ослабив государственный монополизм, приватизация введет в жизнь элементы конкуренции, без которой настоящих рыночных механизмов тоже не бывает.
Но развитие института частной собственности, гарантии ее неприкосновенности не вырабатываются за считанные недели. Их нельзя получить по властному декрету. Как только вопрос приватизации из теоретических рассуждений переходит в практическую плоскость, неминуемо возникает конфликт интересов.
Коллектив завода убежден, что по праву он – бесспорный его собственник: люди работали здесь годами, отдавали силы, здоровье, и что же – все дяде? Да и старый лозунг привычен: заводы – рабочим!
Директор предприятия – тоже не чужой человек. Он им руководит, всю душу вкладывает. А за последние перестроечные годы уже привык фактически как частный собственник распоряжаться этим имуществом. Директор уверен – его права должны быть гарантированны.
Местная администрация представляет население территории, на которой расположено предприятие: уж мы-то у себя лучше знаем, кому, что и как отдавать…
Руководители концернов, корпораций считают, что только им под силу умно распорядиться заводами бывших своих отраслевых министерств.
И наконец – служащие, учителя, военные, студенты, пенсионеры, все те, кому так долго объясняли, что "государство – это мы" и что им, как гражданам страны, принадлежат все ее богатства…
И ведь все по-своему правы. Так как же найти справедливое решение, которое было бы экономически эффективным и в то же время всех удовлетворяло? Подобное уже бывало. Перед реформой 1861 года дворяне, вспоминая о своих заслугах перед державой, искренне считали, что естественное, традиционное право на землю принадлежит им, а крестьяне полагали землю исконно своею. И когда царский манифест был подписан, почти не оказалось довольных. Помните, у Некрасова?
"Порвалась цепь великая! Порвалась, – расскочилася. Одним концом по барину, Другим по мужику!…"
Вот и после социализма: как ни дели государственную собственность – всех не удовлетворишь.
Именно поэтому здесь так важны не столько экономически оптимальные решения – их нет, сколько социально приемлемые и устойчивые.
Сложность приватизации в России усугубляется двумя обстоятельствами. Во-первых, чрезвычайной слабостью легального частного сектора, который зародился лишь в последние годы перестройки и на первых порах еще тесно связан в сознании людей с бывшей теневой экономикой, а потому в их глазах лишен истинной легитимности. Во-вторых, надежда на масштабное привлечение в российскую приватизацию иностранных инвесторов, при высокой степени социально-политического риска, ничтожно мала.
Вообще-то, и я, и большинство моих коллег, включая А.Чубайса, скептически относились к идее создания специальных платежных знаков, призванных создать спрос на приватизируемое имущество, впоследствии известных как ваучеры. Слишком очевиден был риск, связанный с неизбежным и крупномасштабным спекулятивным перераспределением этих знаков. Разумеется, хотелось обойтись без всей этой экзотики, в максимальной степени используя приватизационные процессы, отработанные в зрелых рыночных экономиках. Однако трезвый анализ заставлял согласиться: выбрать такую стратегию в России – значит просто поставить крест на возможности радикального сокращения доли государственной собственности. Выиграв в эффективности, мы слишком много проиграем в сроках, упустим время, когда прорыв в перестройке структуры собственности возможен.
В конечном итоге, выработанная нами стратегия определялась следующими принципиальными положениями:
– закрепление прав всех граждан России на приватизируемое имущество;
– акцент на создании приватизационных коалиций, позволяющих стимулировать массовый приватизационный процесс снизу,
– учет интересов тех социальных групп и политических сил, которые способны парализовать приватизацию, если не найдут в ней своего места (трудовые коллективы, руководители предприятий, региональные органы власти и т.д.);
– широкое использование универсальных процедур и стандартных правил с тем, чтобы ограничить зависимость процесса приватизации от индивидуальных решений, а значит, и от возможных злоупотреблений со стороны аппарата управления;
– отказ от попыток реструктурирования предприятий до того, как будет изменена форма собственности.
России предстояло пройти через самую большую по масштабам и самую сложную по исполнению приватизационную программу в истории человечества. Не насильственная, а правовая трансформация собственности, учитывающая по возможности интересы всех социальных групп, – сложнейшая процедура. Одно только формирование ее юридической и организационной инфраструктуры требует немалого времени. Любая собственность должна быть надлежащим образом закреплена, а где взять столько нотариусов, чтобы все оформить? Если же не оформлено, какая же это собственность?
На первый взгляд, целесообразным казалось провести сразу хотя бы приватизацию в сфере торговли, обслуживания, общественного питания. Но и тут закавыка: при тотальном дефиците магазин – вовсе не магазин. Как бы ни был он скуден, грязен и за