Ниже следовало ещё одно сообщение - от ЦК ВКП(б). К слову "скончался" здесь было добавлено уточнение - "скоропостижно". Расширен и круг эпитетов. Умерший назван "крупнейшим деятелем нашей партии, пламенным бесстрашным большевиком-ленинцем, выдающимся руководителем хозяйственного строительства нашей страны". На фотоснимке запечатлен Г.К. Орджоникидзе на смертном одре. Возле него в скорбной неподвижности застыли лица супруги покойного Зинаиды Гавриловны Орджоникидзе, его сподвижников Молотова, Ежова, Сталина, Жданова, Кагановича, Микояна, Ворошилова. Совсем недавно стало известно, что автором этой фотографии был брат Молотова. Посторонних к таким делам не подпускали, кремлёвские тайны охранялись надёжно.
Смерть наступила в 17 часов 30 минут 18 февраля, снимок вдовы с пришедшими разделить её горе соратниками и товарищами мужа возле гроба покойного помещён 19 февраля. Завидная оперативность даже с точки зрения сегодняшнего дня! Как будто кто-то, невидимо действующий за кулисами, усиленно пытаясь убедить общественное мнение в правильности официальной версии причины смерти, отдал распоряжение об опубликовании в печати этого фотоснимка, призванного засвидетельствовать нормальность прежних взаимоотношений умершего с пришедшими проститься с ним друзьями. Не исключено, что кое у кого из близко знавших покойного людей могло шевельнуться такое подозрение. Но оно быстро исчезало, стоило только ознакомиться с помещёнными здесь же, на первой полосе "Правды", строками врачебного заключения о смерти Г.К. Орджоникидзе.
Заключение врачей достойно того, чтобы воспроизвести его со старых газетных столбцов. Итак, вот он, этот документ, развенчивающий остатки сомнений у самых недоверчивых: "Товарищ Орджоникидзе Г.К. страдал артериосклерозом с тяжёлыми склеротическими изменениями сердечной мышцы и сосудов сердца, а также хроническим поражением правой почки, единственной после удаления в 1929 году туберкулёзной левой почки.
На протяжении двух лет у товарища Орджоникидзе наблюдались от времени до времени приступы стенокардии (грудной жабы) и сердечной астмы. Последний такой припадок, протекавший очень тяжело, произошёл в начале ноября 1936 года.
С утра 18 февраля никаких жалоб т. Орджоникидзе не заявлял, а в 17 часов 30 минут, внезапно, во время дневного отдыха почувствовал себя плохо, и через несколько минут наступила смерть от паралича сердца".
Врачебное заключение подписали виднейшие авторитеты в области медицины - нарком здравоохранения СССР Г. Каминский, начальник Лечсанупра Кремля И. Ходоровский, консультант Лечсанупра Кремля доктор медицинских наук Л. Левин, дежурный врач Кремлёвской амбулатории С. Мец. Спустя некоторое время все они были арестованы и репрессированы. В вину им инкриминировали другие дела, но кто знает, не было ли истинной причиной стремление избавиться от опасных свидетелей?
В 1937 году хотя бы малейший намёк на связь между расстрелом наркома здравоохранения Г. Каминского и смертью Г. Орджоникидзе расценили бы как бред сумасшедшего. Даже Н.С. Хрущёв, который на XX съезде первым опроверг сталинскую версию кончины Орджоникидзе от паралича сердца, в речи на похоронах обвинил в его смерти бешеных псов-контрреволюционеров - троцкистов, зиновьевцев и правых.
- Мы, большевики Москвы и все трудящиеся, - говорил он тогда, - посылаем проклятья, ненависть и презрение врагам рабочего класса Советского Союза и рабочего класса всего мира, подлым предателям - троцкистам, зиновьевцам и правым. Это они своей изменой, своим предательством, шпионажем, вредительством нанесли удар твоему благородному сердцу. Пятаков - шпион, вредитель, враг трудового народа, гнусный троцкист - пойман с поличным, пойман и осужден, раздавлен, как гад, рабочим классом, но это его контрреволюционная работа ускорила смерть нашего дорогого Серго.
Н.С. Хрущёву вторил В.М. Молотов:
- Враги нашего народа и всех трудящихся, троцкистские выродки фашизма и иные подлые двурушники, изменническая работа которых на службе обречённой на скорую гибель буржуазии вызывала такие острые и всем нам понятные переживания товарища Орджоникидзе, несут ответ за то, что во многом ускорили смерть нашего Серго. Товарищ Орджоникидзе не ожидал, что Пятаковы, которым были предоставлены такие возможности, могут пасть так низко, скатиться в такую грязную, тёмную яму контрреволюции. Мы знаем, как на это ответить…
В таком же духе были выдержаны речи Ворошилова, Берии, Косарева, других выступивших на траурном митинге 21 февраля 1937 года.
Значительное место в выступлениях занимал пересказ заслуг покойного. Их было немало. Сегодня нелишне напомнить о них хотя бы вкратце, потому что последние события - демонтаж памятника Орджоникидзе в Тбилиси, возвращение прежнего названия столицы Северной Осетии, которая носила его имя более полувека, многочисленные упрёки в том, что он так и не понял до конца, кому служил столь беззаветно, - бросают тень на этого неординарного человека, искажают представление о его противоречивой, во многом трагической личности. В закавказских республиках его всё чаще и смелее называют подручным Сталина, скрупулёзно подсчитывают, сколько вреда нанесла его деятельность грузинскому, азербайджанскому, армянскому народу, и не им только. Вспоминают печально известный "грузинский инцидент", рьяность в осуществлении сталинской идеи "автономизации" Закавказья. Подчёркивают безоговорочную поддержку им плана индустриализации и сплошной коллективизации. Осуждают за командно-приказной стиль работы, экономическую необоснованность ставящихся перед директорами заводов задач, отсутствие элементарной их проработки, волюнтаризм и "потолочный" принцип.
Хрестоматийным стал на всех курсах менеджеров, руководителей совместных предприятий пример экономической безграмотности наркома тяжёлой промышленности, о котором в 1937 году с восторгом писал директор Сталинградского тракторного завода В.В. Фокин. Как-то Серго поручил одному из директоров подсчитать, сколько машин может дать его предприятие. И когда он доложил, нарком спросил: а больше нельзя дать?
- Видите ли, сейчас трудно всё учесть, может быть ещё тысячу натянем.
- А больше нельзя? - повторил свой вопрос нарком.
- Если нужно, можно будет, - ответил директор.
- Может быть, две тысячи машин можно добавить?
- Постараюсь. Все силы приложим к этому.
- Тогда запишем три тысячи машин, - улыбаясь, заявил нарком.
Вы тоже улыбаетесь, уважаемый читатель? Подождите минутку. Ещё рано. На ответственном правительственном совещании, где присутствовал Фокин, обсуждали программу этого завода. Серго предложил дать первое слово директору. Директор встал и заявил:
- Посоветовавшись с товарищем Серго, мы решили взять программу на три тысячи больше ранее установленного плана.
Вот теперь можно смеяться. Что же, так устроено человечество: оно всегда смеётся, когда расстаётся с прошлым. Но ведь каждое время живёт по своим законам. Можно ли сегодня, с высоты наших нынешних представлений, упрекать Орджоникидзе за то, что у него не возникало сомнений: а тот ли социализм он помогает строить Сталину? Да, на ноябрьском пленуме 1929 года Серго Орджоникидзе набросился на правых, назвав заявление Бухарина, Рыкова и Томского жульническим документом. Но он же, после того, как из Политбюро был изгнан Бухарин, взял его в свой наркомат, а в замы пригласил бывших оппозиционеров Пятакова и Серебрякова. Ещё раньше Серго не голосовал за высылку Троцкого в Алма-Ату, за его выдворение в Турцию.
Трагедия Серго Орджоникидзе - это трагедия целого поколения революционеров. И не вина историков, что в течение длительного времени в обрисовке многих политических фигур недавнего прошлого подчёркивалось исключительно героическое. Серго, как и другие его сподвижники, тоже подвергся идеализации, хотя к нему менее всего подходили пасторальные, идиллические тона. Безусловно, он во многом был идеалистом. А как человек кристально чистый - идеалистом вдвойне. Он искренне верил в торжество социалистической идеи. В то, что к ней других путей нет. И других способов тоже.
Отбросив всё наносное, лицемерное, что пыталось приписать ему ближайшее окружение Сталина, проследим основные вехи его жизни и деятельности - без предубеждений и подобострастия, обогащённые той суммой сведений, которая пришла вместе с перестройкой и нашего исторического мышления. Это позволит более полно постигнуть и понять его трагическую суть - о героической, которая всегда выдвигалась на первый план, написано предостаточно. В том числе и при жизни. К 50-летию со дня его рождения ОГИЗ совместно с ИЗОГИЗом выпустили роскошно оформленный биографический очерк с цветными вклейками - иллюстрациями, на великолепной мелованной бумаге. Каждая её страничка прославляла великого, мудрого, гениального Сталина и его ближайших сподвижников, среди которых Орджоникидзе назван верным учеником и другом вождя всех времён и народов, любимцем страны, одним из самых талантливых руководителей партии и Советского правительства, непреклоннейших и пламеннейших большевиков, одной из самых ярких фигур в революционном движении России, великой и неповторимой эпохи создания большевистской партии, Октябрьской социалистической революции и строительства социализма. Как видим, традиция создания панегириков к круглым датам в жизни послевоенных вождей партии - Хрущёва, Брежнева, Черненко - имеет глубокие корни. Правда, после кончины юбиляра книга почему-то попала в спецхран - видно, из-за частого упоминания имён репрессированных в 1937–1938 годах героев гражданской войны. Сейчас книга реабилитирована, с ней может ознакомиться каждый желающий.
Среди безбрежного моря формулировок-клише нет-нет да и попадётся островок фактов, трогающих своим нормальным человеческим подходом к личности героя. Ну, хотя бы вот этот, относящийся к раннему детству. Отец Серго числился в грузинском сословии дворян, но имел всего несколько десятин тощей земли, которую сам же и обрабатывал. Еды семье хватало чуть больше чем на полгода, и отцу будущего революционера и руководителя масс в промежутке между полевыми работами приходилось уходить из родной деревни на перевозку марганцевой руды. Мать Серго вскоре после родов умерла. Трёхмесячного ребёнка забрала к себе тётка. Она выкормила Серго и заменила ему мать. Отец обзавёлся новой семьёй и вскоре умер.
Забегая вперёд, отметим, что в чисто семейном плане злой рок преследовал Серго всю жизнь и даже после смерти. Лишённый родительского тепла в детстве, он и сам не испытал полноты отцовских чувств. Орджоникидзе женился в сибирской ссылке на местной учительнице. Своих детей у них не было. Как свидетельствует А. Антонов-Овсеенко, они взяли на воспитание одного мальчика, но приёмный сын заболел и умер в четырёхлетнем возрасте. Потом Серго с Зинаидой Гавриловной приютили девочку по имени Этери, воспитали её в своей семье. Незадолго до смерти приёмного отца Этери вышла замуж. Её супруг позднее взял себе фамилию Орджоникидзе.
Этери сначала по секрету нашептывала своим знакомым, а потом и во всеуслышание стала говорить, что она родная дочь Серго, что она родилась в результате пылкого, но, увы, скоротечного любовного увлечения отца. Эти разговоры дошли до Зинаиды Гавриловны, которая растила Этери с любовью, как родную дочь, отдала ей часть своей жизни. Вдова Серго предложила Этери с мужем переехать на другую квартиру. Что двигало Зинаидой Гавриловной? Обида? В какой-то мере, да. Этери председательствовала за поминальным столом, потребовала имущество отца - приёмного! Каково было Зинаиде Гавриловне видеть чёрную неблагодарность?
И всё же не это привело её к твёрдому решению избавиться от приёмной дочери. А. Антонов-Овсеенко утверждает, что Этери с мужем были агентами НКВД, с их помощью Сталин следил за каждым шагом Орджоникидзе и его друзей. После смерти Серго молодая пара якобы выискивала в доме все рукописные материалы и передавала их по назначению вместе с книгами, где имелись пометки, сделанные его рукой. Случайно узнав, чем занимаются близкие ей люди, Зинаида Гавриловна пришла в ужас. Говорят, что незадолго до своей кончины она обратилась в ЦК с письмом, в котором просила не допускать Этери к могиле Серго. Есть предположение, что в ведомстве Берии на вдову Орджоникидзе было заведено оперативное дело под грифом "Наблюдение за Шустрой", где фиксировались все разговоры Зинаиды Гавриловны, касающиеся смерти её мужа.
Однако повода для обвинения в нарушении уговора, заключённого у бездыханного тела мужа 18 февраля 1937 года, она не давала. Поэтому ведомство Берии и оставило её в покое, в отличие от других родственников и близких, на которых обрушился шквал репрессий. Зинаида Гавриловна строго хранила в тайне подлинные обстоятельства гибели Серго даже после смерти Сталина. И только перед концом своих дней разговорилась…
Такой финал и в страшном сне не мог присниться спокойному, ласковому мальчику Грише, которого в деревне почему-то любовно называли Серго. Мы оставили его воспитанником у тётки, которая, как только ему исполнилось семь лет, отдала мальчонку в церковно-приходскую школу. После её окончания он поступил было в железнодорожное училище, но через год, вследствие бедственного положения семьи, был вынужден оставить учёбу и вернуться назад в деревню. Однофамилец, учитель Симон Орджоникидзе взял Серго с собой в другую деревню, где помог устроиться в двухклассное училище, которое он закончил весной 1898 года.
Странно, но в этом шикарном издании, приуроченном к 50-летию юбиляра и прочитанном им в гранках, проиллюстрированном редчайшими фотоснимками из семейного архива и фотокопиями уникальных документов, включая секретные полицейские донесения, отсутствует упоминание о том, что Серго, будучи ещё учеником двухклассного Хорагоульского училища, сорвал со стены портрет царя и прилюдно растоптал его - в знак протеста против исключения из училища сына крестьянина-бедняка. Красивый эпизод, с которого якобы начался отсчёт революционной биографии Серго, появится в посвящённых ему детских книгах уже после его смерти, а затем благополучно перекочует и во взрослые. Спрашивается, зачем это было нужно, если жизнь Орджоникидзе и без того богата яркими событиями. Снова сработал привычный стереотип, по которому штамповались иконообразные лики героев прошлого - величественных и неприступных, совершающих героические поступки уже с младенческих лет.
Документально установлено, что впервые на путь революционной борьбы Орджоникидзе встал в пятнадцатилетнем возрасте. Это произошло в 1901 году, спустя год после того, как двоюродный брат Тарасий Орджоникидзе и другой родственник, Павел Мачавариани, отвезли юношу в Тифлис. Там им удалось определить его в фельдшерское училище при городской больнице, а затем по незавидной привилегии круглого сироты устроить на казённый счёт в пансион при этом училище. Годы учебы - 1901-й и 1902-й - были годами участия в работе нелегального социал-демократического кружка. В 1903 году семнадцатилетним юношей он вступает в РСДРП. По поручению Тифлисского комитета партии руководит подпольным "ученическим центром", работает в нелегальной типографии, распространяет запрещённые издания на предприятиях.
Впервые его арестовали в декабре 1905 года. Схватили с поличным - прямо за выгрузкой оружия. За шесть неполных месяцев, проведённых в Сухумской тюрьме, - три голодовки. Последняя - особенно упорная. Встревоженные состоянием здоровья девятнадцатилетнего упрямца, друзья на воле собрали значительную сумму денег, чтобы арестанта выпустили на поруки под залог. Прокурор дрогнул, и вот уже выпущенный до суда из тюрьмы арестант спешит из Сухуми в Тифлис. Снова митинги, листовки, собрания нелегальных кружков. И слежка - каждодневная, непрерывная, с угрозой нового ареста. Серго скрывается за границу. В Берлине намеревается поступить в университет, но с Кавказа приходит весть о разгроме большевистских организаций. Молодой революционер возвращается на родину, устраивается фельдшером на нефтяных промыслах в Баку. Через некоторое время он - член восстановленного Бакинского городского комитета. Арест, освобождение, снова арест.
В ноябре 1907 года - новый, четвёртый по счёту арест. Баиловская тюрьма. Та самая, куда вскоре водворят и Сталина. Здесь они встретятся. Впервые? Нет, знакомство состоялось раньше - в июне 1906 года, в тёмной подвальной комнате женского училища, выходившей на бывший Михайловский (позже Плехановский) проспект. Здесь размещалась редакция большевистской газеты "Дро" ("Время"), которой руководил Сталин. Следующая их встреча состоялась весной 1907 года в Баку, когда Серго вернулся из Берлина. И вот судьба снова свела их в одной тюремной камере.
В апреле 1908 года Орджоникидзе предстал перед особым присутствием тифлисской судебной палаты, заседавшем в Баку. Приговор был суров - лишение всех прав состояния и вечная ссылка в Сибирь. Но это было ещё не всё. Летом того же года этапным порядком его отправили в Батуми для суда по делу 1905 года, связанным с провозом оружия. Продержав в батумской тюрьме до сентября, власти направили его для суда в Сухуми. Там он получил дополнительно год заключения в крепости.
После отсидки - несколько месяцев пересылки с этапа на этап, из одной пересыльной тюрьмы в другую. Местом поселения Орджоникидзе была назначена деревня Потаскуй Пинчугской волости Енисейской губернии Приангарского края. Тмутаракань, конец света. Три чёрные избы с одной стороны просеки, четыре - с другой. Слева - стан Погорюй, справа - заимка Покукуй. Через два месяца после прибытия к месту вечного поселения Орджоникидзе своими руками сработал челн и рискнул отправиться на нём до глухой даже по сибирским понятиям заимки Дворец, откуда по едва заметной тропинке между двумя трясинами выбрался к первому жилью.
Беглец благополучно прибыл в Баку, а через некоторое время большевистская организация направила его в Персию, где под влиянием революции 1905–1907 годов вспыхнули массовые выступления беднейших слоёв населения. Орджоникидзе возглавил боевую дружину, пришедшую на помощь повстанцам, участвовал в походе революционного отряда, выступившего против шахсеванских вождей. Находясь в Персии, Серго держал тесный контакт с Лениным, с заграничным большевистским центром. Он организовал транспорт заграничной большевистской литературы в Россию через Персию, вёл систематическую переписку с Лениным, постоянно читал его газету "Социал-демократ".
В одном из её номеров прочёл короткое сообщение: в Париже готовится к открытию партийная школа, профессиональные революционеры смогут там пополнить свои теоретические знания. Возвратившись из Персии в Баку, он оттуда уезжает в Париж, где прямо с вокзала направляется на квартиру Ленина. "Раз приходит консьержка и говорит: "Пришёл какой-то человек, ни слова не говорит по-французски, должно быть, к вам", - напишет впоследствии в своих воспоминаниях Н.К. Крупская. - Я спустилась вниз - стоит кавказского вида человек и улыбается. Оказался Серго. С тех пор он стал одним из самых близких товарищей".