Профессор Лукомский сказал, что правая рука не действует. Парализована и левая нога. Он даже говорить не может. Состояние тяжёлое. Сразу разрезали костюм, переодели и перенесли его в большую столовую. Положили на кушетку там, где он спал, где больше воздуха. Тогда же решили установить дежурство врачей.
Члены Бюро Президиума тоже установили своё постоянное дежурство. Распределились так: Берия с Маленковым, Каганович с Ворошиловым, Хрущёв с Булганиным. Маленков с Берией взяли себе дневное время, Хрущёву с Булганиным досталось ночное.
Теперь уж всем стало ясно, что Сталин в тяжёлом положении. Врачи сказали: при таком заболевании никому ещё не доводилось вернуться к труду. Жить Сталин ещё может, но будет ли он трудоспособен, маловероятно. Чаще всего такие заболевания непродолжительны и кончаются катастрофой.
Присутствовавшие делали всё, чтобы поднять больного на ноги. Сталин лежал без сознания. Его стали кормить с ложечки. Давали бульон и сладкий чай. Врачи откачивали мочу, он был без движения.
Хрущёв заметил такую деталь: когда откачивали мочу, Сталин старался прикрыться, видно, ощущал неловкость. Это вселяло надежду: значит, что-то сознаёт.
Однажды днём, к сожалению, Хрущёв не запомнил, на какой день заболевания это было, Сталин как бы пришёл в сознание. Однако говорить он не мог. Поднял левую руку и начал показывать не то на потолок, не то на стену. У него на губах появилось что-то вроде улыбки. Потом стал сжимать левой рукой правую. Правая не действовала.
Хрущёв пишет, что он догадался, почему больной показывал рукой. На стене висела картина. Это была вырезанная из "Огонька" репродукция с картины какого-то художника. Девочка, ребёнок, кормит из рожка ягнёнка. В это время Сталина поили с ложечки, и он, видимо, показывал пальцем и пытался улыбаться: мол, посмотрите, я в таком же состоянии, как этот ягнёнок, которого девочка поит с рожка, а вы меня с ложечки.
Как только Сталин заболел, Берия ходил и ругал его, издевался над ним. Стоило же появиться на лице больного признакам сознания, как Берия бросился к кушетке, встал на колени, схватил его руку и начал её целовать. Когда Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся и плюнул.
"Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Мы и днём оставались. Кончилось наше дежурство, и я поехал домой", - пишет Хрущёв. Хотелось спать, потому что не спал на дежурстве. Принял снотворное и лёг. Не успел уснуть, как раздался телефонный звонок.
Мемуарист, к сожалению, не указывает дату, когда это происходило. Но, судя по подробнейшему описанию всех сколько-нибудь значимых событий, речь идёт об одних сутках. Хрущёв не говорит, что он не спал на дежурствах, он употребляет это существительное в единственном числе. Да и фразу начинает однозначно: "Наступило наше вечернее дежурство с Булганиным. Мы и днём оставались". Речь, скорее всего, идёт о 2 марта.
Запомним эту немаловажную деталь, она нам ещё пригодится, и последуем за мемуаристом дальше. Итак, Хрущёва, пришедшего с первого вечернего дежурства, подняли с постели. Звонил Маленков. У Сталина ухудшение. Надо срочно приезжать.
Хрущёв вызвал машину и поехал в Кунцево. Действительно, Сталин уже был в очень плохом состоянии. Тут приехали остальные члены Бюро и все увидели, что Сталин умирает. Медики сказали: это агония. Вскоре он перестал дышать. Начали делать искусственное дыхание, но это не помогло.
Обратимся теперь ко второму, наконец-то опубликованному у нас свидетельству - Светланы Аллилуевой.
Второго марта её разыскали на уроке французского языка в Академии общественных наук и передали, что Маленков просит приехать на ближнюю дачу. Это уже было невероятно - чтобы кто-то иной, а не отец, приглашал приехать к нему на дачу. Она ехала туда с чувством смятения.
Когда она въехала в ворота и на дорожке возле дома машину остановили Хрущёв и Булганин, Аллилуева решила, что всё кончено… Она вышла, они взяли её под руки. Лица обоих были заплаканы. "Иди в дом, - сказали они, - там Берия и Маленков тебе всё расскажут".
В доме, уже в передней, всё было не как обычно; вместо привычной тишины, глубокой тишины, кто-то бегал и суетился. Когда дочери сказали, что у отца был ночью удар и что он без сознания, - она почувствовала даже облегчение, потому что ей показалось, что его уже нет.
Аллилуевой рассказали, что, по-видимому, удар случился ночью, его нашли часа в три ночи лежащим вот в этой комнате, вот здесь, на ковре, возле дивана, и решили перенести в другую комнату на диван, где он обычно спал. Там он сейчас, там врачи, - она может идти туда.
Она слушала, как в тумане, окаменев. Все подробности уже не имели значения. Она чувствовала только одно - что он умрёт. В этом она не сомневалась ни минуты, хотя ещё не говорила с врачами, - просто она видела, что всё вокруг, весь этот дом, всё умирает у неё на глазах. И все три дня, проведённые там, она только это одно и видела, и ей было ясно, что иного исхода быть не может.
Стоп, прервёмся на минутку. Отметим про себя немаловажное обстоятельство: Светлана Аллилуева авторитетно свидетельствует, что она пробыла в доме умирающего отца три дня. Значит, до 5 марта!
Идём дальше. В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген лёгких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей записывал в журнал ход болезни. Всё делалось, как надо. Все суетились, спасая жизнь, которую нельзя было уже спасти.
Где-то заседала специальная сессия Академии медицинских наук, решая, что бы ещё предпринять. В соседнем небольшом зале беспрерывно совещался какой-то ещё медицинский совет, тоже решавший, как быть. Привезли установку для искусственного дыхания из НИИ, и с ней молодых специалистов, - кроме них, должно быть, никто бы не сумел ею воспользоваться. Громоздкий агрегат так и простоял без дела, а молодые врачи ошалело озирались вокруг, совершенно подавленные происходящим. Светлана Иосифовна вдруг сообразила, что вот эту молодую женщину-врача она знает, - где она её видела? Они кивнули друг другу, но не разговаривали. Все старались молчать, как в храме, никто не говорил о посторонних вещах. Здесь, в зале, совершалось что-то значительное, почти великое, - это чувствовали все - и вели себя подобающим образом.
Только один человек вёл себя почти неприлично - Берия. Он был возбуждён до крайности, лицо его, и без того отвратительное, то и дело искажалось от распиравших его страстей. А страсти эти - честолюбие, жестокость, хитрость, жажда власти… Он так старался в этот ответственный момент как бы не перехитрить, и как бы не недохитрить! И это было написано на его лбу. Он подходил к постели и подолгу всматривался в лицо больного, - отец иногда открывал глаза, но, по-видимому, это было без сознания или в затуманенном сознании. Берия глядел тогда, впиваясь в эти затуманенные глаза; он желал и тут быть "самым верным, самым преданным" - каковым он изо всех сил старался казаться отцу и в чём, к сожалению, слишком долго преуспевал…
В последние минуты, когда всё уже кончалось, Берия вдруг заметил Аллилуеву и распорядился: "Уведите Светлану!" На него посмотрели те, кто стоял вокруг, но никто не подумал пошевелиться. А когда всё было кончено, он первым выскочил в коридор, и в тишине зала, где стояли все молча вокруг одра, был слышен его громкий голос, не скрывавший торжества: "Хрусталев! Машину!"
"Это был великолепный современный тип лукавого царедворца, - пишет С. Аллилуева, - воплощение восточного коварства, лести, лицемерия, опутавшего даже отца - которого вообще-то трудно было обмануть. Многое из того, что творила эта гидра, пало теперь пятном на имя отца, во многом они повинны вместе, а то, что во многом Лаврентий сумел хитро провести отца, посмеиваясь при этом в кулак, - это для пишущей несомненно. И это понимали все "наверху"…
Сейчас всё его гадкое нутро пёрло из него наружу, ему трудно было сдерживаться. Не одна Аллилуева, - многие понимали, что это так. Но его дико боялись и знали, что в тот момент, когда умирает Сталин, ни у кого в России не было в руках большей власти и силы, чем у этого ужасного человека.
Здесь хочется сделать маленькое отступление и воскликнуть: история повторяется! Двадцать девять лет назад такое же можно было сказать о самом Сталине. Он чувствовал себя и был на самом деле полновластным хозяином на похоронах Ленина. Главный соперник - Троцкий уехал на лечение в Сухуми и оттуда прислал телеграмму: когда похороны? В ответ получил разъяснение: надо продолжать лечение, на похороны он всё равно не успеет. Похороны Ленина провели на день раньше срока, указанного Сталиным в телеграмме. Неучастие Троцкого в траурных мероприятиях означало потерю им власти и возвышение Сталина. Берия ни на шаг не отходил от смертного одра своего патрона, он умел извлекать уроки из чужих ошибок!
Он был замечательным учеником Сталина. 25 января 1924 года Сталин провёл через Президиум ВЦИК решение о сохранении тела Ленина. Генеральный комиссар государственной безопасности по роду своей службы из зарубежных источников знал, что щепетильный вопрос о будущем захоронении Ленина некоторыми членами Политбюро обсуждался задолго до кончины вождя, осенью 1923 года. О том, что в случае кончины Ленина его следует захоронить на особый манер, первым сказал Калинин. Сталин тут же ухватился за эту мысль и стал её яростно поддерживать. Троцкий, Бухарин, Каменев выступали против сохранения тела вождя после его смерти. Сталин, Калинин и другие - за.
Сталин победил, несмотря на сопротивление Крупской. Западная религиоведческая литература всколыхнулась: это было невиданное и неслыханное решение. Если бы к тому времени духовенство страны не было бы организационно разгромлено, если бы престиж прежних конфессий не упал, то такой шаг Сталина не нашёл бы ни поддержки, ни оправдания. Кто-кто, а Берия понимал: закладка мавзолея была одновременно и первым шагом в сторону культа Сталина. А чтобы культ был воспринят как естественное продолжение обожествления Ленина, Сталин соединил себя с Лениным как с учителем, показав себя продолжателем его дела.
Забегая немного вперёд, отметим, что Берия тоже пошёл по стопам своего учителя. Первый заместитель Председателя Совета Министров СССР Лаврентий Павлович Берия, как и в своё время Сталин, провёл через ЦК и Совмин постановление о сооружении Пантеона - памятника вечной славы великих людей Советской страны. Пантеон воздвигался в целях увековечения памяти великих вождей Владимира Ильича Ленина и Иосифа Виссарионовича Сталина, а также выдающихся деятелей Коммунистической партии и Советского государства, захороненных на Красной площади у Кремлёвской стены. По окончании сооружения Пантеона предполагалось перенести в него саркофаг с телом В.И. Ленина и саркофаг с телом И.В. Сталина и открыть доступ в Пантеон для широких масс трудящихся.
В Центральном государственном архиве литературы и искусства (Ф. 2773, оп. 1, д. 23) хранятся материалы, связанные с проектом Пантеона. Его предложил Н.Я. Колли, известный советский архитектор, ещё в 1918 году участвовавший в оформлении московских улиц к первой годовщине Октября. Позднее он разработал ряд сооружений Днепрогэса, станции московского метро "Кировская" и "Павелецкая-кольцевая", а также совместно с французом Корбюзье здание Центросоюза.
10 марта 1953 года Колли представил в Академию архитектуры свои "Предварительные соображения по поводу проектирования Пантеона в г. Москве". "По своей архитектурно-художественной композиции здание Пантеона, - говорилось в "Соображениях", - должно быть увязано с силуэтом будущего Дворца Советов, высотным зданием в Зарядье и исторически сложившейся архитектурой Кремля. В архитектурно-художественной обработке здания Пантеона должны найти широкое применение монументальная скульптура, барельефы, мемориальные доски, монументальная живопись и мозаика, отражающие подвиги и дела великих деятелей Коммунистической партии и Советского государства в Великой Октябрьской социалистической революции, в борьбе за строительство социализма, в Великой Отечественной войне, в строительстве Коммунизма".
Общая площадь Пантеона мыслилась Колли в 500 000 квадратных метров. Главный зал для саркофагов с телами Ленина и Сталина должны быть от 2000 до 2500 квадратных метров, помещение для урн (залы, галереи, ниши) от 3000 до 4000 квадратных метров. Предусматривались и служебные помещения для экскурсоводов, комендатуры, охраны и технических служб.
14 марта Н.Я. Колли рассказал о своём проекте на совещании научных сотрудников НИИ архитектуры общественных и промышленных сооружений.
- Пантеон нового, социалистического типа будет по своему назначению и форме принципиально отличаться, - говорил он, - иметь принципиальное отличие от всех прежде созданных и существующих в других странах мавзолеев и пантеонов. Буржуазные пантеоны являются по существу всего лишь усыпальницами: таковы Пантеон в Париже, собор Павла в Лондоне, Вестминстерское аббатство, а также собор Петра в Риме, являющийся пантеоном пап. Таков Архангельский собор в Москве - усыпальница московских великих князей и царей… Предполагаемый же Пантеон должен быть Памятником вечной славы великих людей Советской страны.
Вторым принципиальным отличием Пантеона нового типа являлось то, что в него планировался допуск "широких масс трудящихся". И третье отличие: трудящиеся "могут видеть дорогие им черты великих вождей человечества Ленина и Сталина на вечные времена", для чего "хрустальные саркофаги с телом Ленина и Сталина требуют такого расположения в Пантеоне, которое обеспечивало бы беспрепятственное обозрение".
Где намечалось сооружение Пантеона? Колли предложил два варианта площадки. Первый - Красная площадь за счёт сноса ГУМа. Это было составной частью сталинского Генерального плана реконструкции Москвы, согласно которому замышлялось расширение Красной площади. Однако этот вариант не подходил по той причине, что правительственная трибуна могла находиться только на той стороне, что и Пантеон, то есть напротив существующего мавзолея, а это означало, что колонны войск и демонстрации проходили бы к Пантеону с правой стороны с равнением налево, что не соответствовало установленному порядку прохождения парадов.
Архитектор предложил второй вариант - Софийскую набережную. Она представлялась предпочтительной в силу того, что "а) Пантеон будет занимать наиболее центральное место в городе, хорошо доступное широким массам трудящихся; б) наличие двух больших мостов через Москву-реку обеспечивает хорошую связь территории Пантеона с площадью Дворца Советов и с Красной площадью; в) здание Пантеона, будучи расположено против Кремля на обширной, свободной территории среди зелени, будет хорошо обозреваться со значительных расстояний и из многих мест города". Правда, здесь есть и свои минусы, и самый главный - удалённость "от исторически сложившегося мемориального центра столицы, от центральных площадей г. Москвы".
25 марта была создана комиссия президиума Академии архитектуры СССР для организации проектирования Пантеона под председательством А.Г. Мордвинова. Колли вошёл в неё в качестве заместителя председателя, вторым замом был архитектор С.Е. Чернышев. Члены комиссии предложили свои варианты места сооружения Пантеона. Назывались Лужники, Ленинские горы, Манежная площадь, Исторический музей. Но в итоге победила точка зрения Колли - привязка к Красной площади. Единогласно была принята "необходимость огромного сноса строений в кварталах Китай-города, расположенных между улицами Куйбышева, 25 Октября, зданием ГУМа, площадью Дзержинского и Политехнического музея". Навсегда с лица города могли исчезнуть десятки исторических зданий!
Комиссия объявила открытый конкурс на составление проекта здания Пантеона. К слову, в нём приняли участие многие видные архитекторы того времени.
К началу июня была готова счётно-проектная документация, и уже восьмого числа радостный и возбуждённый Колли передал её председателю Госкомитета СССР по делам строительства. Последнее упоминание о Пантеоне в архиве датировано 11 июня 1953 года. В этот день Колли представил подробную справку об объёмах всех существовавших в мире мавзолеев и пантеонов. Больше никаких следов о судьбе этого грандиозного сооружения обнаружить не удалось. Кто его окончательно "тормознул", остаётся загадкой. Правда, в рабочих блокнотах поэта А. Твардовского за 1955 год есть запись о том, что Пантеон "как будто канул в забвение среди насущных дел".
Однако вернёмся к рассказу С. Аллилуевой о последних часах ее отца. Итак, мы покинули его, когда он был без сознания. Инсульт был сильный, речь потеряна, правая половина тела парализована - те же признаки, о которых писал Хрущёв. Совпадает и то, что он несколько раз открывал глаза - взгляд был затуманен, кто знает, узнавал ли он кого-нибудь. Тогда все кидались к нему, старались уловить слова или хотя бы желание в глазах. Дочь сидела возле отца, держала его за руку, он смотрел на неё, - вряд ли он видел. Светлана поцеловала его и поцеловала руку, - больше ей уже ничего не оставалось.
В воспоминаниях Аллилуевой много эмоций. Это и понятно. Она укоряет себя за то, что никогда не была хорошей дочерью, что ничем не помогала этой одинокой душе, этому старому, больному, всеми отринутому и одинокому на своём Олимпе человеку, который пятерых из восьми своих внуков так и не удосужился ни разу увидеть. И они не видали его никогда. Жуткая, нечеловеческая трагедия семьи.
Сталин умирал страшно и трудно. Кровоизлияние в мозг распространяется постепенно на все центры, и при здоровом и сильном сердце оно медленно захватывает центры дыхания, человек умирает от удушья. Дыхание всё учащалось и учащалось. Последние двенадцать часов уже было ясно, что кислородное голодание увеличивалось. Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент, очевидно, в последнюю уже минуту, он вдруг открыл глаза и обвёл ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью и перед незнакомыми лицами врачей, склонившихся над ним. Взгляд этот обошёл всех в какую-то долю минуты. И тут, - это было непонятно и страшно, он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем собравшимся в комнате. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент, душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела.
Светлана впилась руками в стоявшую возле неё молодую знакомую докторшу, - та застонала от боли.
Потом члены правительства устремились к выходу, - надо было ехать в Москву, в ЦК, где все сидели и ждали вестей…
Пришла проститься прислуга, охрана… Пришла Валентина Васильевна Истомина, - Валечка, как её все звали, - экономка, работавшая у Сталина на этой даче восемнадцать лет. Она грохнулась на колени возле дивана, упала головой на грудь покойнику и заплакала во весь голос, как в деревне. Долго она не могла остановиться, и никто не мешал ей.