Хотя и поздно, но все же освободился от чар Соловьева офицер N. До судьи Сергеева он дошел не сразу. Переживая свои злоключения в Тюмени, он говорил о них некоторым другим людям.
В мае месяце 1918 года в Тобольск прибыл офицер Мельник. Он женился на дочери доктора Боткина Татьяне. С молодыми Мельниками сошелся офицер N и многое рассказывал им.
Мельник показывает: "О деятельности Соловьева я очень много слышал от N, который был послан в Тобольск петроградской организацией, но в Тюмени принужден был прожить более четырех месяцев, где в это же время находился и Соловьев. Только один раз Соловьев разрешил, перед самым увозом большевиками царской семьи из Тобольска в Екатеринбург, N поездку в Тобольск, но на одни сутки. На мой вопрос, почему N так слушался Соловьева, N мне сказал, что Соловьев рассказал ему о том, как он выдал двоих офицеров тюменскому совдепу за то, что эти офицеры без разрешения Соловьева ездили в Тобольск, о чем Соловьеву не могло быть не известно. Соловьев говорил N, что всех едущих в Тобольск офицеров без его разрешения он выдает совдепу".
Брат доктора Боткина полковник Боткин показывает: "N рассказывал мне о том, что в Тюмень приезжали офицеры каких-то организаций к Соловьеву и также передавали ему деньги для вышеуказанной цели, причем Соловьев не допускал этих офицеров в Тобольск, а деньги присвоил себе. Тех же офицеров, которые помимо разрешения Соловьева пытались проехать в Тобольск, Соловьев выдавал большевикам".
Он выпустил офицера N в Тобольск только на один день. Знаменательно: это был день, когда Яковлев увозил Государя. N встретил их в пути.
Мы видели, что Императрица считала Тюмень основной базой, где работает для спасения семьи "хороший русский человек". Но ведь она связывала, объединяла в одно целое и Тюмень, где сидел Соловьев, и Омск, откуда приехал Демьянов.
Нет сомнений, одними общими действиями Соловьев был связан с Демьяновым.
Но роль Демьянова была подсобна: он помогал Яковлеву увезти Царя, что было главной целью.
Не был ли связан с Яковлевым и Соловьев?
Царь не знал заранее, что его увезут из Тобольска. Он не хотел этого. Никто вообще не знал об этом в Тобольске. Но Соловьев знал об этом заранее, ровно за две недели. Под датой 12 апреля 1918 года (нового стиля) он отмечает в своем дневнике о предстоящем увозе семьи из Тобольска.
Есть и другой факт.
Сергей Марков – офицер Крымского полка, шефом которого была Императрица, пасынок известного Ялтинского градоначальника генерала Думбадзе. Его связь с Распутиным началась с 1915 года. Он был в его кружке свой человек. Матрена Соловьева везде называет его в дневнике "Сережей".
Проживая в Тюмени под именем Сергея Соловьева, Марков Я служил у большевиков как красный офицер и командовал у них в Тюмени "революционным уланским эскадроном".
Этот эскадрон, по выбору Яковлева, и конвоировал Государя в последний переезд к Тюмени.
Марков был в полном повиновении у Соловьева.
С увозом царской семьи из Тобольска роль их в Тюмени кончилась.
22 мая проехали через Тюмень, направляясь в Екатеринбург, дети Царя.
Марков отправился следом за ними и через Екатеринбург прибыл в Петроград.
Как он лгал здесь, нам рассказали свидетели.
В августе месяце 1918 года Марков – в Киеве, занятом тогда немцами. Его роль здесь все та же. В Петрограде он лгал русским монархистам, что все готово для спасения царской семьи. В Киеве он лгал им, что ее спасли.
Странным казалось поведение молодого русского офицера. Некоторым оно казалось подозрительным.
Генерал N показывает: "В Киеве в германской комендатуре я встретился с неизвестным мне господином. Он называл себя корнетом Крымского Конного полка имени Государыни Императрицы Александры Федоровны. Он говорил, что он пасынок генерал-губернатора Думбадзе, по фамилии Марков. Мать его урожденная Краузе. Марков – определенный монархист ярко выраженной германской складки. Марков рассказывал, что он ездил по пятам, за царской семьей и был в Царском, когда она была там заключена. Потом, как он говорил, командовал где-то эскадроном красных и попал в Тобольск… Он говорил, что, уехав из Тобольска, он уже в Москве узнал, что их перевозят в Екатеринбург. Все, кто его слушали, указывали ему на это, что царская семья убита… Марков уверял нас, что вся царская семья жива и где-то скрывается. Он говорил, что он знает, где они все находятся, но не желал указать, где именно… В Киеве этот самый Марков был на совершенно особом положении у немцев. Он сносился телеграммами с немецким командованием в Берлине. Немцы за ним очень ухаживали. Из Киева он выехал не с нашим эшелоном, а с германским командованием. Если он выходил в город, его сопровождали два немецких капрала. Он говорил, что он сам бывал везде и в советской России имел повсюду доступ у большевиков через немцев".
Марков представил, по моему требованию, свои письменные показания по делу.
Нужно самому читать их.
"В период от 19 июля по 15 августа (когда я уехал из Петербурга в Киев) по всем наведенным мною справкам у немцев, которые имели связь тогда со Смольным (чиновник немецкого генерального консульства в Питере Герман Шилль, других не помню), – семья была жива. Постоянно немцы говорили: "Да, вероятно, Государь расстрелян, но семья жива". Да, я говорил с Шиллем, других, с кем говорил, не помню".
В октябре месяце 1918 года происходит в Киеве свидание Маркова с неким г. Магенером: "…Магенер в половине октября приехал в Киев. Оказался чиновником германского министерства иностранных дел. Лет 53-х. Говорит отлично по-русски, до войны 23 года жил в Одессе, у него было какое-то коммерческое дело. Перед войной он уехал в Германию. Магенер категорически заявил, что царская семья жива, но о Государе он ничего не знает, но во всяком случае Государь не с семьей. Это он узнал от германской разведки в Пермской губернии. Он говорил с Иоффэ и Радеком, они оба категорически сказали, что царская семья жива".
"К концу 1918 года я познакомился с немецким военным шпионом, фамилии его не помню, но знаю, что он работал два с половиною года во время войны на радиотелеграфах в Москве. Он сказал мне, что его племянник работал в последнее время в пределах Пермской губернии и говорил ему, что царская семья безусловно жива и находится в постоянных передвижениях в Пермской губернии".
Так говорит "хороший русский человек", от которого Императрица ждала себе спасения. И какой странный круг знакомств для русского офицера…
В конце 1918 года Марков уехал в Берлин.
Еще до отъезда Маркова из Сибири думал о "загранице" и Соловьев.
В дневнике его жены мы читаем:
9 мая 1918 года: "В последнее время Боря стал раздражителен, сердит. Прямо беда. Мечтаем ехать за границу, едва ли наши мечты исполнятся. Что Бог даст, ну и слава Богу".
18 мая того же года: "Мечтаем ехать за границу, не знаем, что Бог даст".
Уехать в то время за границу Соловьеву не удалось. Он остался в Сибири.
Весь мир свидетель, что происходило в то время в Сибири. Там доблестное русское офицерство жертвенно проливало свою кровь за жизнь и за честь Родины.
А Соловьев?
В дневнике его супруги мы читаем:
13 августа 1918 года: "Всех офицеров забирают, боюсь, как бы Борю не забрали, и он тоже боится этого".
28 сентября того же года: "Когда-то Боря приедет, уж соскучилась я о нем ужасно. Бедный, тяжело ему. Ведь его могут взять на войну, а он так боится всего этого".
Чрезвычайно странную жизнь вел в это время Соловьев. Он разъезжал по свободной от большевиков территории от Симбирска до Владивостока, бывая иногда и в Тобольске.
Иногда у него не бывало денег, иногда он откуда-то доставал их и сорил ими.
В Тобольск он кинулся в тот самый день, как через Тюмень проехали дети. Там он видел Анну Романову и узнал от нее, где находятся в Тобольске царские драгоценности, часть которых была оставлена там. Позднее он продал содержанке атамана Семенова бриллиантовый кулон за 50 000 рублей.
Когда военная власть обыскивала его во Владивостоке, у него нашли два кредитных письма на английском языке. Неизвестное лицо предлагало в них Русско-Азиатскому Банку уплатить "в наилучшем размене" самому Соловьеву 15 000 рублей и его жене 5000 рублей.
Я спрашивал Соловьева, кто и за что дал ему эти письма. Он показал, что ему дал их незнакомый, с которым он только в первый раз встретился в поезде, по имени "Ганс Ван дёр Дауэр".
Есть один штрих, проливающий некоторый свет на эту пору жизни Соловьева.
Свидетель Мельник показывает: "В последних числах сентября 1918 года (старого стиля) N приехал ко мне в Тобольск; к этому времени относится и появление там Соловьева, которого я раз видел мельком на улице. Я попросил N узнать, для чего Соловьев здесь и почему он не мобилизован. На первый вопрос Соловьев ответил уклончиво, а на второй сказал, что от военной службы он уклоняется, скрывая свое офицерское звание. Я просил N не терять его из вида. Через два или три дня рассказал, что он был у Соловьева, у которого в номере сидели три незнакомых человека. Соловьев представил им N как своего друга. Подозрительный вид этих людей и иностранный акцент одного из них заставили N насторожиться. Много пили, но N был осторожен и внимательно следил за ними, когда уже было много выпито и N вел беседу с Соловьевым, то слышал какие-то странные разговоры остальных гостей между собой. Говорили о какой-то подготовке и о каких-то поездках, но, заметив, что обратили на себя внимание N, замолчали. Перед уходом N Соловьев посоветовал ему скорее уезжать, так как в Тобольске небезопасно. Когда я попросил N выяснить, почему считают пребывание здесь небезопасным, Соловьев представился ничего не помнящим. Мы не обратили на все это должного внимания, но дней через 5–6 в тобольской тюрьме, в которой содержалось больше 2000 красноармейцев и до 30 красных офицеров, вспыхнуло восстание, чуть ли не окончившееся разгромом города, так как в гарнизоне насчитывалось только 120 штыков. Аналогичные наступления большевиков были одновременно и в других городах. Поручик Соловьев исчез с горизонта за день или за два до восстания. Его приятели, которые, по собранным сведениям, имели какое-то отношение к шведской миссии, состоявшей из немцев (был только один швед, но шведского языка не знал, а говорил только по-немецки), тоже исчезли. Еще до приезда Соловьева в Тобольск мне от многих лиц приходилось слышать, что священник Васильев, поссорившись с Соловьевым, грозил запрятать его в тюрьму как германского шпиона".
Долго, упорно скрывал Соловьев свое офицерское звание. Но дальше скрываться было нельзя. Он открыл его 26 ноября 1918 года в г. Харбине, за несколько тысяч верст от фронта. Я спросил его, почему он не сделал этого в Омске. Он ответил, что служить в Омске ему не позволили его "монархические" убеждения.
При обыске у Соловьева были найдены четыре книги. Это – секретная разведка Штаба Приамурского Военного Округа во владениях Китая и Японии. Она широко освещала политическую жизнь этих стран.
В этих книгах, как они были найдены у Соловьева, оказались карандашные пометки. Они сделаны там, где освещаются отношения Китая к Германии.
В дневнике Соловьева я нашел тот самый знак, которым пользовалась Императрица.
Соловьев ответил мне, что это – индийский знак, означающий вечность. Он уклонился от дальнейших объяснений.
Марков был более откровенен и показал: "Условный знак нашей организации был гЦ. Императрица его знала".
Соловьев пытался выдать себя на следствии за простого симбирского обывателя. Марков показал, что Соловьев до войны проживал некоторое время в Берлине, а затем в Индии, где обучался под руководством какого-то испытателя в теософической школе в г. Адьяре.
Соловьев доставил в Тобольск Императрице от имени Вырубовой 35 000 рублей. Это создавало, конечно, хорошее впечатление, вызывало доверие, чувство трогательной признательности.
На чьи деньги работала Вырубова?
Многим, вероятно, известно имя банкира и сахарозаводчика К.И. Ярошинского.
Поручик Логинов, наблюдавший за Соловьевым, показывает, что Ярошинский был агент немцев; что в войну он имел от них громадные денежные суммы и на них вел по директивам врага борьбу с Россией, что на эти деньги и работала в Сибири Вырубова.
Как судья, я по совести должен сказать, что роль Ярошинского осталась для меня темной.
Мой долг указать строгие факты.
Ярошинский был известен Императрице. Он финансировал лазарет имени Великих Княжен Марии Николаевны и Анастасии Николаевны и в то же время был помощником коменданта личного санитарного поезда Императрицы.
Нет сомнений, что он имел связи с кружком Распутина и был близок и с Манасевичем-Мануйловым, и с Вырубовой.
Ярошинский показал мне при допросе, что он давал деньги Вырубовой для царской семьи, когда она была в Тобольске, и израсходовал на это дело 175 000 рублей.
В то же время он категорически отверг всякую связь, даже простое знакомство с Соловьевым.
Соловьев же показал, что он состоял на службе у Ярошинского, был его личным секретарем за определенное жалованье.
В дневнике его жены мы читаем 2 марта 1918 года: "Только что Боря ушел к Ерошкину… Я знаю, сколько дал Боре денег Ерошинский, но он не хочет дать денег мне. Он рассуждает так: его деньги есть его, а мои тоже его".
Как бы ни было, роль Соловьева ясна. Он вел наблюдение за царской семьей и пресекал попытки русских людей прийти к ней на помощь.
В чьих интересах делалось это?
Весной 1918 года русские монархисты вели переговоры с немцами о свержении власти большевиков.
Одно из таких лиц член Государственного Совета Гурко показывает: "Когда во время этих переговоров немцам было указано на опасность, угрожавшую царской семье, если мы начнем своими силами переворот, то немцами был дан ответ: "Вы можете быть совершенно спокойны. Царская семья под нашей охраной и наблюдением". Я не могу ручаться, что я точно передаю их слова, но смысл был именно тот".
Не питаю сомнений, что Соловьев работал на немцев.
Глава X
Попытка русских людей спасти царскую семью
Все поведение Яковлева исключало даже и тень подозрения, что увоз Государя из Тобольска грозил ему лично какой-либо опасностью.
Так думал и сам Государь. Он выразил свой взгляд в отзыве о Яковлеве.
Может быть, в таком случае увоз Царя из Тобольска был простой попыткой спасти его, вырвав его из рук большевиков?
Конечно, такое намерение могло родиться только в русских монархических группах. Оно могло стать реальной попыткой, в силу политической обстановки, только по воле немцев.
Если до войны многие из нас, являясь ее противниками, не видели врага в Германии, то после революции, когда страна все больше охватывалась пламенем анархии и, брошенная союзниками, была всецело предоставлена самой себе, такой взгляд стал находить еще больше сторонников.
Самый переворот 25 октября ст. ст. многим казался кратковременным, непрочным и усиливал надежды на помощь Германии.
Окончательно ликвидировав эфемерную власть Временного Правительства, он тем самым ускорил группировку общественно-политических сил.
После прибытия в Петроград в конце 1917 года немецких комиссий во главе с Кайзерлингом и графом Мирбахом русские группы начали переговоры с немцами. Позднее, с переездом Мирбаха в Москву, переговоры велись здесь.
Они не привели ни к чему.
Полагая, что, быть может, первая стадия этих переговоров, когда не определился еще разрыв, обусловила согласие немцев вырвать царскую семью из рук большевиков, я здесь искал разрешение вопроса.
В январе месяце 1918 года группа русских монархистов в Москве послала в Тобольск своего человека к царской семье.
Примыкавший к этой группе Кривошеин показал на следствии:
"Главная задача была обеспечить возможность быть в курсе того, что делается с царской семьей, облегчить в той или иной степени и форме условия ее жизни и в этих целях установить способы постоянного общения с ней на будущее время".
Посланец выяснил обстановку на месте и сообщил тревожные сведения. Царская семья, прежде всего, не имела денег. Правда, она имела драгоценности, но в ее положении их было затруднительно превратить в деньги.
Было собрано 250.000 руб. Эти деньги то же самое лицо в марте месяце вторично доставило в Тобольск и вручило их Татищеву и Долгорукову.
Через последних группа установила условное письменное общение с Государем.
Дня за два до увоза его из Тобольска группа получила оттуда тревожную телеграмму.
Кривошеин передает ее содержание: "Врачи потребовали безотлагательного отъезда на юг, на курорт. Такое требование нас чрезвычайно тревожит. Считаем поездку нежелательной. Просим дать совет. Положение крайне трудное".
В таких же выражениях передает содержание этой телеграммы участник группы сенатор Нейдгарт.
Кривошеин показывает: "Смысл ее тогда для нас был совершенно не ясен, но несомненно тревожен. Наш ответ был примерно такого содержания: "Никаких данных, которые могли бы уяснить причины подобного требования, к сожалению, не имеется. Не зная положения больного и обстоятельств, высказаться определенно крайне трудно, но советуем поездку по возможности отдалить и уступить лишь в крайнем случае только категорическому предписанию врачей".
Спустя короткое время тем же порядком была получена вторая телеграмма из Тобольска: "Необходимо подчиниться врачам".