Волков: "Он (Яковлев) относился в это время к Государю не только хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что Государь сидит в одной шинели и больше у него ничего нет, он спросил Его Величество: "Как! Вы только в этом и поедете?" Государь сказал: "Я всегда так езжу". Яковлев возразил ему: "Нет, так нельзя". Кому-то он при этом приказал подать Государю еще что-нибудь. Вынесли плащ Государя и положили его под сиденье".
Битнер: "Я прекрасно помню, он (Яковлев) стоял на крыльце… и держал руку под козырек, когда Государь садился в экипаж".
Дочь Боткина Татьяна Евгеньевна Мельник не спала в эту ночь. Она сидела у окна своей комнаты, закрылась шторой и наблюдала отъезд. Она показывает: "Комиссар Яковлев шел около Государя и что-то почтительно говорил ему, часто прикладывая руку к папахе… Все это (подводы) со страшной быстротой промелькнуло и скрылось за угол. Я посмотрела в сторону губернаторского дома. Там на крыльце стояли три фигуры в серых костюмах и долго смотрели вдаль, потом повернулись и медленно одна за другой пошли в дом".
Попытка Яковлева прорваться с ними в Европейскую Россию
Ближайшим пунктом, куда стремился Яковлев, была Тюмень,
отстоявшая от Тобольска в 285 верстах.
От Тюмени – железнодорожный путь в Европейскую Россию: прямой, ближайший – через Екатеринбург, окольный, более отдаленный – через Омск.
26 и 27 апреля Кобылинский получил от своих солдат две телеграммы.
Они обе были посланы с пути: одна из с. Ивлева, другая – из с. Покровского. В них сообщалось, что путешествие по направлению к Тюмени идет благополучно.
27 апреля в 9 часов вечера состоялось прибытие в Тюмень.
Об этом 28 апреля была получена Кобылинским телеграмма. В тот же день вечером была получена вторая телеграмма: "Едем благополучно. Христос с нами. Как здоровье маленького. Яковлев".
После этого не было никаких известий, и лишь 3 мая вечером на имя отрядного комитета пришла телеграмма от одного из солдат, что узники находятся в Екатеринбурге.
Все были поражены этим и не знали, как объяснить остановку в Екатеринбурге. Гендрикова отмечает в дневнике 3 мая: "Вечером пришло известие, что застряли в Екатеринбурге. Никаких подробностей". Кобылинский показывает: "Нас всех эта телеграмма огорошила: что такое случилось? почему в Екатеринбурге? Все были этим поражены, так как все были уверены, что Государя с Государыней повезли в Москву".
8 мая возвратились из поездки солдаты тобольского отряда. Все слышали их рассказы. Показаниями свидетелей Кобылинского, Мунделя, Жильяра, Боткиной, Эрсберг выяснена следующая картина.
Яковлев торопился. Он не допускал ни малейшего промедления, никаких остановок. Когда подъезжали к станции, сейчас же перепрягали лошадей и мчались дальше. Путь был плохой, была распутица. Во многих местах весенняя вода покрывала мосты. Узники шли в таких местах пешком. Боткин не выдержал бешеной езды и заболел. Только тогда Яковлев допустил остановку на несколько часов.
Прибыв в Тюмень 27 апреля вечером, он без всякого промедления повез узников в специальном поезде на запад, т. е. к Екатеринбургу.
Дорогой он известился, что Екатеринбург его не пропустит далее и задержит.
Он кинулся назад в Тюмень и отсюда поехал на восток, т. е. к Омску. Но до Омска ему не удалось доехать. На станции Куломзино, ближайшей к Омску, его поезд был остановлен и окружен силами красных.
Яковлеву было заявлено, что Екатеринбург объявил его вне закона за то, что он пытается увезти Царя за границу, о чем Екатеринбург известил Омск. Отцепив паровоз, Яковлев поехал в Омск, говорил оттуда по прямому проводу с ЦИКом и получил приказание ехать в Екатеринбург.
Как только он прибыл туда, его поезд был оцеплен большим отрядом красноармейцев, сильно вооруженных.
Он отправился в совдеп, пытался бороться, но безуспешно. Вернулся он в поезд "расстроенный" и предложил солдатам тобольского отряда поехать с ним в Москву и свидетельствовать о происшедшем. Тотчас же эти солдаты были поодиночке разоружены и посажены в какой-то погреб. Их выпустили через несколько дней.
Яковлев уехал в Москву. Оттуда он прислал своему телеграфисту телеграмму: "Собирайте отряд. Уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю".
Гражданская война не позволила мне отыскать этих солдат тобольского отряда. Некоторые из них были убиты, другие рассеялись. Но я проверял, как мог, их рассказы.
Был среди солдат тобольского отряда стрелок Григорий Лазарев-Евдокимов. Впоследствии он находился в армии Адмирала Колчака. Когда она отступала в сентябре месяце 1919 года, Евдокимов решил перейти к красным. Но его попытка кончилась неудачей. Он был пойман. При допросе его военной властью Евдокимов рассказал, что был в Тобольске и охранял Царя. На него обратили внимание. Он был расспрошен про жизнь царской семьи.
Допрашивал его малограмотный воинский чин, не имевший никакого представления о всем том, что мне было известно по делу к сентябрю месяцу 1919 года. Я особенно ценю это, ибо правда говорит здесь языком малограмотного акта сама за себя.
Весь рассказ Евдокимова, как Яковлев увозил Царя, совершенно тождественен с рассказами восьми тобольских стрелков, как они только что изложены.
Яковлев вез Государя в вагоне 1 класса Самаро-Златоустовской железной дороги № 42. Проводником этого вагона был некто по фамилии Чех. Я не знал, что он находился на территории Адмирала, и не делал попыток отыскать его.
26 ноября 1919 года состоявший при Французской Военной Миссии в Сибири русский офицер граф Капнист ехал из Омска в Иркутск и разговорился с проводником своего вагона. Проводник этот оказался Чех.
Он рассказал Капнисту подробно, обстоятельно про поездку Яковлева с Государем. Капнист тогда же записал рассказ Чеха и при допросе у меня представил к следствию эту запись.
Допрашивая Чеха, Капнист не имел никакого представления об известных следствию фактах, что также представляется особенно ценным для дела.
Рассказ Чеха совершенно соответствует рассказам тобольских стрелков.
В показании Капниста, между прочим, значится: "Чех говорил мне, что во всю дорогу Яковлев был почтителен к Государю, часто входил в его купе и вел с ним долгие разговоры… Ввиду тех разговоров, какие ходили среди отряда, Чех определенно говорил, что Государя везли в Москву, чтобы отправить его за границу".
В поезде Государь ехал в отдельном купе: Яковлев отделил его от Императрицы.
Оставшиеся в Тобольске расспрашивали про поездку возвратившихся кучеров. Жильяр показывает: "Кучер, который вез Государя и Яковлева, рассказал, что Государь с Яковлевым вели беседы на политические темы, спорили между собой и Государь не бранил большевиков. Кучер говорил, что Яковлев "вертел" Царя, а Царь ему "не поддавался".
Большевиками не было сделано заранее приготовлений к задержанию Государя в Екатеринбурге. Владелец дома, где был заключен Государь, Ипатьев очистил его к 3 часам дня 29 апреля.
Не было специального отряда для караула. Его несли случайные красноармейцы, караулившие в тюрьмах и в других местах.
Вместе с Государем, Государыней и Марией Николаевной в доме Ипатьева были заключены: Боткин, Чемодуров, Иван Седнев и Демидова. Долгоруков был отправлен в тюрьму.
Задержан был Государь в Екатеринбурге 30 апреля.
Войдя в дом Ипатьева, Государыни сделала отметку на косяке окна своей комнаты. Она нарисовала свой индийский знак и рядом указала дату "17/30 Апр. 1918 г.".
Этим же числом датирована и расписка, выданная в Екатеринбурге комиссару Яковлеву в получении от него узников.
Личность комиссара Яковлева
Кто был этот таинственный комиссар Василий Васильевич Яковлев?
Мне не удалось разрешить этого вопроса, и я не знаю, мог ли даже он называть себя так, как называл.
Все свидетели, видевшие его, говорят о нем как о человеке интеллигентном. Он знал французский язык. Свидетель Мундель, владеющий этим языком, удостоверяет, что в разговорах с ним Яковлев употреблял целые французские фразы. Я имею основания также думать, что он знал еще английский язык и немецкий.
О своем прошлом он говорил полковнику Кобылинскому. Его прошлое знали и в его отряде.
Некогда, будучи, видимо, в составе нашего флота, Яковлев совершил на территории Финляндии политическое преступление. Он был осужден к смертной казни, но был помилован Государем и бежал сначала в Америку, а затем жил в Швейцарии и в Германии. После переворота 1917 года он вернулся в Россию.
Яковлев был у большевиков их политическим комиссаром на уфимском фронте. Осенью – зимой 1918 года он обратился к чешскому генералу Шениху и просил принять его в ряды белых войск. Он указывал, что это он именно увозил Государя из Тобольска.
Ему ответили согласием, и он перешел к нам. В дальнейшем с ним поступили неразумно и неосторожно. Он тут же был арестован и отправлен в Омск в распоряжение военных властей. Не дали надежного караула, и он вместо генерал-квартирмейстера Штаба Верховного Главнокомандующего, по ошибке якобы конвоира, попал к некоему полковнику Зайчеку.
Здесь он и пропал. У Зайчека не оказалось абсолютно никаких документов на Яковлева.
Зайчек возглавлял в Омске контрразведку Генерального Штаба. Он – офицер австрийской армии, плохо говоривший по-русски, – пришел в Сибирь в рядах чешских войск.
Все ли освободители Сибири шли сюда с жертвенной любовью к России и с ненавистью к Германии и большевикам?
Во внешних фактах мы, служители правосудия, познаем мысль человеческую. Оценивая все поведение Яковлева, я мыслю следующее:
Комиссар Яковлев, скрываясь под маской большевика был враждебен их целям.
Его действия координировались с действиями других лиц одной общей волей.
Будучи враждебен намерениям большевиков в отношении Царя, он был посланцем иной, небольшевистской силы.
Действуя по ее директивам, он вез Царя не в Екатеринбург, а пытался увезти его через Екатеринбург в Омск в Европейскую Россию.
Эта попытка имела исключительно политическую цель, так как все внимание Яковлева было направлено исключительно на особу Императора и Наследника Цесаревича.
Какая же сила, зачем и куда увозила Царя?
Государь сам дал ответ на эти вопросы. В лице Яковлева, в этом "неплохом и прямом человеке", он видел посланца немцев. Он думал, что его хотят принудить заключить мирное соглашение с врагом.
Я знаю, что подобное толкование уже встретило однажды в печати попытку высмеять мысль Царя: подписать Брестский договор. Писали, что над этим рассмеется любой красноармеец.
Свидетеля Кобылинского я допрашивал лично в течение нескольких дней. Он вдумчиво и объективно давал свое пространное показание. Но все же я убежден, что его слова о "Брестском договоре" не соответствовали мысли Государя. Сопоставляя показание Кобылинского со всеми данными следствия по этому вопросу, я не сомневаюсь, что мысль Царя была гораздо шире. Дело было, конечно, не в Брестском договоре, который стал уже фактом. Наблюдая из своего заключения ход событий в России и считая главарей большевизма платными агентами немцев, Царь думал, что немцы, желая создать нужный им самим порядок в России, чтобы, пользуясь ее ресурсами, продолжать борьбу с союзниками, хотят через него дать возможность его сыну воспринять власть и путем измены перед союзниками заключить с ними соглашение. Такова была его мысль, полнее выраженная Государыней.
Я думаю, что для всякого, кто пожелает вспомнить, в каких условиях произошел самый большевистский переворот в России, кто пожелает вспомнить, что весной 1918 года на ее территории гремели еще немецкие пушки, а генерал Гофман угрожал Петрограду, – мысль Царя родит не насмешку, а вызовет к себе серьезное отношение.
Глава VII
Цель увоза Государя из Тобольска. Оценка ее Государем и основной лозунг революции
Высок, авторитетен источник, оценивший поведение Яковлева в Тобольске. Так говорил человек, правивший многомиллионным народом, державший многие годы в своих руках тайны мировой политики.
Но могу ли, прикрывшись этой авторитетностью, замкнуться в ней и без всякого обследования принять такое толкование фактов следствия?
Увоз из Тобольска и убийство в Екатеринбурге – два смежных явления. Закрыть глаза на первое из них – это лишить себя возможности понять характер преступления, жертвой которого стал Царь и его семья.
При этом я должен оговориться.
В нашем судебном творчестве мы часто ищем истину, оперируя фактами общеизвестными. Здесь они имеют особый характер: они факты исторические. Я никогда не мыслил и менее всего теперь претендую выступать в роли исторического исследователя.
Я не знал жизни, психологии той среды, к которой принадлежали потерпевшие от преступления.
В глухом углу России я охранял от лихого человека мужичью жизнь, мужичье добро, честь и свободу.
И я надеюсь, что те, кто любят истину, сумеют отличить мои, быть может, ошибочные выводы от строгих фактов следствия.
Царь Николай II… Да разве мог он сказать такие слова: лучше смерть, чем соглашение с немцами?
Уже несколько лет бьется в судорогах смерти наша Родина. Это началось с отречения Императора. Ему предшествовала давняя, многолетняя борьба с властью, сначала глухая, неясная, робкая, как боязливый шепот недовольных рабов. Потом этот шепот стал громче, смелее, назойливее и перешел в звонкий набат, звучавший на весь мир.
Недовольство охватывало многих людей из самых различных слоев русского общества. Оно владело многими монархистами с известными именами. Оно захватило такие учреждения, как Государственный Совет, как Совет Объединенного Дворянства, дерзавших обращаться к Монарху с всеподданнейшими просьбами, носившими по существу характер требований.
Говорят, что его отзвуки не доходили до простого народа. Неправда. Нужно видеть надписи, какими русские красноармейцы покрывали стены Ипатьевского дома, чтобы откинуть эту мысль.
Как же имя этому недовольству? В какой одной формуле объемлется вся его сущность?
Сначала не было одной формулы. Ее не было до тех пор, пока все считали, что недовольство не переходит за пределы своей страны. Она была найдена, когда с интересами России переплелись в общей борьбе с врагом чужие интересы. С этого момента у недовольства явился лозунг. Он означал: измена Царя и Царицы.
Это было сказано впервые 1 ноября 1916 года вождем революции Милюковым в речи, произнесенной им с кафедры Государственной Думы. Правда, он не говорил про Царя. Но он говорил про Царицу, про роль около нее Распутина, про безволие Императора.
Какое это имело значение для всей страны, для всего мира, объятого пламенем войны, знают все. Ныне говорит об этом сам Милюков: "Не было министерства и штаба в тылу и на фронте, в котором не переписывались бы эти речи, разлетевшиеся в стране в миллионах экземпляров. Этот громадный отзвук сам по себе превращал парламентское слово в штурмовой сигнал и являлся красноречивым показателем настроения, охватившего всю страну. Теперь у этого настроения был лозунг, и общественное мнение единодушно признало 1 ноября 1916 года началом русской революции".
Увоз Царя из Тобольска поставил передо мною вопрос, действительно ли Государь Император Николай II, обладая слабой личной волей и будучи всецело подавлен волей Государыни Императрицы Александры Федоровны, руководившейся своими германофильскими тенденциями и руководимой лицами, группировавшимися около Распутина, шел к измене России и союзникам, готовясь к заключению сепаратного мира с Германией.
Царская семья
Государь Император Николай Александрович получил воспитание, какое обыкновенно давала среда, в которой родился и жил он. Оно привило ему привычку, ставшую основным правилом поведения, быть всегда ровным, сдержанным, не проявляя своих чувств. Всегда он был ровен, спокоен. Никто из окружающих не видел его гнева.
Он любил книгу и много читал по общественным наукам, по истории.
Он был очень прост и скромен в своих личных привычках, потребностях.
Не только русская пресса времен революции, но и некоторые историки и ныне стараются внедрить в сознание масс, что Царь при всех его недостатках, отличался еще склонностью к спиртным напиткам. Это неправда. Вино никогда не было для него потребностью. Он выпивал за завтраком, за обедом обычно не более рюмки сливовицы. Не пил коньяка; не любил шампанского. Если ему приходилось пить по необходимости, он пил столько, сколько требовала обстановка.
Воспитанный в условиях простоты жизненного уклада, он с давних лет привык отдавать свой досуг, если не занимался чтением, физическому труду.
Он любил природу и охоту.
Будучи весьма религиозным, Царь был наделен сильным чувством любви к простому русскому народу. В заключении, если только позволяли обстоятельства, он шел к солдатам, сидел с ними, разговаривал, играл в шашки, проявляя чрезвычайную простоту. Он вел к ним и детей.
В нем крепко сидела мысль: русский человек – мягкий, хороший, душевный человек. Он многого не понимает, но на него всегда можно воздействовать добром. Он остался с такими взглядами до самого конца. Ничто не могло изменить их. Это было столь выпукло, что полковник Кобылинский, явивший великую преданность Царю, жалуется на него на следствии: "Иногда из-за этого мне было тяжело". Царь не хотел видеть вины солдата-хулигана и винил не его, а командный состав.
Благодаря этому он не понимал в заключении той опасности, которая ему угрожала.
Его власть, как таковая, была для него ничто, Россия – все. Он больше всего боялся быть увезенным за границу и не хотел этого.
Самой типичной чертой его натуры, поглощавшей все другие, была доброта его сердца, его душевная мягкость, утонченнейшая деликатность. По своей природе он был совершенно не способен причинить лично кому-нибудь зло.
Этим своим свойством он оставлял почти у всех людей одно и то же впечатление: очарования.