Но и там, где гвардейцы одолели, ведомостей никто не составил - видимо, просто не умели. Как ни геройствовали гвардейцы, еще ив 1721 году "наверху" не знали ничего о расходах и доходах провинций.
Впрочем, самое веселое началось в 1718 году: наконец–то начались переговоры о мире со Швецией. Все бы хорошо, но куда девать огромную армию в 200 тысяч человек, руководимую 30 генералами? Как ее кормить и содержать? 26 ноября 1718 года последовал очередной указ, которым Пётр, во–первых, приказывал сообщить число проживающих в каждой губернии, уезде, волости, дистрикте. Сим проводилась подушная перепись населения. Во–вторых, Пётр "раскладывал войско на землю", то есть расставлял полки по стране, по разным губерниям, для прокормления. Полки надо было разместить "на вечные квартиры", поротно, отстроив каждому полку и роте по особой своей слободе, с ротными дворами и полковыми дворами для командиров и для штаба. Одновременно армии было велено проверить точность "ревизии", то есть переписи населения.
Сразу надо отметить два обстоятельства.
1. Особые слободы должны были построить к 1726 году, но к тому времени только–только заготовили на стройки лес, и то не везде. Дали сроку к 1730 году, но и тогда построили только штабные дворы, а огромное количество лесу, подготовленного для строительства, пропало.
2. Ревизоры должны были "всеконечно" представить свои "ревизские сказки" к началу 1724 года. Все ревизоры сообщили, что к январю 1724 года ничего кончить невозможно. Срок перенесли на март, с тем чтобы начать сбор подушной подати с 1725 года. Но ревизоры не вернулись и к 28 января 1725 года, до смерти Петра.
Но это так, для понимания общей картины.
Полк, разместившийся в уезде, брал на себя многие функции: удержание крестьян от побегов, ловля беглых, охота за разбойниками, старообрядцами и ворами, надзор за незаконными порубками леса, борьба с контрабандой и незаконным винокурением, надзор за гражданскими чиновниками.
Как и надо было ожидать, полномочия военных постепенно расширялись. Вскоре уже военные собирали подушную подать, выдавали паспорта крестьянам, уходившим на заработки в зимнее время, и обеспечивали стопроцентную явку дворян на собрания. Судьей же во всех столкновениях местных жителей и солдат официально стал полковник. А потом полковому начальству так и вовсе поручили "смотрение за губернаторами и воеводами"…
Подушная подать собиралась военными примерно так же, как это делалось в Индии англичанами, а на острове Ява - голландцами.
"Полковые команды, руководившие сбором подати, были разорительнее самой подати. Она собиралась по третям года, и каждая экспедиция длилась два месяца. Шесть месяцев в году села и деревни жили в паническом ужасе от вооруженных сборщиков, содержавшихся при этом на счет обывателей, среди взысканий и экзекуций. Не ручаюсь, хуже ли вели себя в завоеванной России баскаки времен Батыя"
(Ключевский В. О. Русская история. Полный курс лекций. Т. 2. Ростов–на–Дону, 2000. С. 549)
В Казанской губернии один из полков недосчитался всего за 2 года половины тех, кто должен был их содержать: "ушли в бега" больше 13 тысяч душ.
В документах Сената 1727 года сказано вполне определенно: "Бедные российские крестьяне разоряются и бегают не только от хлебного недорода и подушной подати, но и от несогласия офицеров с земскими правителями, а солдат с мужиками".
"Офицеры обычно знать не хотят местное начальство, грубят и дерзят воеводе, а когда воевода пожалуется полковнику, то это хорошо, если полковник грубо ответит, что это не дело воеводы судить поведение господ офицеров; а то пошлет команду, отберет у воеводы шпагу, посадит его под арест, "яко сущего злодея"",
- так жаловался в Сенат один воевода".
На постое, вселяясь "по скольку человек на двор придется", солдаты порой выгоняли на улицу хозяев. Это, конечно, эксцесс, исключение из правила. Но
"при квартирах солдаты и драгуны так несмирно стоят и обиды страшные чинят, что и исчислить их неможно. А где офицеры их стоят, то еще горше чинят… и того ради многие и домам своим не рады, а в обидах их никакого суда сыскать негде: военный суд далек от простых людей, не токмо простолюдин не доступит к нему, но и военный человек на неравного себе нескоро суд отыщет"
(Семевский М.И. Тайная служба Петра I. Минск, 1993)
Речь идет о явлении вполне исключительном: об оккупации собственной страны его же собственной армией. Причем ведет себя российская армия в России, как и полагается вести себя в колонии.
Бедного Посошкова, купца с немалыми капиталами, в Новгороде некий полковник поливал бранью и даже грозился шпагой.
В Костроме полковник Татаринов выгнал за город членов городского магистрата.
В Коломне генерал Салтыков "бил бургомистра смертным боем".
Другого коломенского бургомистра некий драгунский офицер велел высечь, и его солдаты ревностно выполнили приказ.
В Пскове солдаты застрелили члена ратуши, а бургомистра били так, что он от побоев помер.
Впрочем, продолжать можно долго, едва ли не до бесконечности.
Так что, пожалуй, некоторые нововведения в государственное управление Пётр все–таки ввел.
1. Официально создал институт фискалов.
2. Официально создал институт прибыльщиков (о нем впереди).
3. Оккупировал собственной армией собственную страну.
4. Ввел внесудебное преследование через "ревтройки".
5. Придумал множество совершенно фиктивных государственных должностей, которые оставались декорацией, а настоящая, реальная политическая жизнь шла вне всех этих "бургомистров" и "муниципалов".
Все эти нововведения оказались еще менее долговечными, чем коллегии, и исчезли вместе с самим Петром. Жалеть ли об этом?
Глава 4
ИЗМЕНЕНИЯ В СТРОЕ ОБЩЕСТВА
Куда летишь ты, птица–тройка?!
Н.В. Гоголь
ПОЛИТИЧЕСКИЙ СЫСК
Трудно назвать политический сыск нововведением Петра, но что при нем это зловещее явление невероятно активизировалось ― это факт. Вообще есть четкая закономерность: чем сильнее сомневается государь в своем праве на престол, а правительство в своей законности и в правомочности своих действий, тем сильнее политический сыск и тем жестче режим. А самые уверенные в себе, самые законные цари и самые легитимные режимы ― как раз самые спокойные и добрые. Есть и обратная закономерность ― по уровню политического сыска можно определить степень легитимности режима и уверенность в себе монарха…
С 1695 года все дела по "Слову и делу государеву" направлялись в Преображенский приказ, возглавляемый Ф.Ю. Ромодановским, по–собачьи преданным царю Петру. С 1702 года вообще весь политический сыск сосредоточился в Преображенском приказе. "Собою монстра, пьян во все дни" ― так характеризовал Ромодановского князь Куракин.
"Отличался исключительной жестокостью во время ведения следствия",
― отмечает авторитетный советский справочник, и это тот редкий случай, когда с его оценками Петра и его приближенных вполне можно согласиться. Фёдор Юрьевич Ромодановский был исключительно, неправдоподобно жесток, даже по тем жестоким временам. Он умел добиться показаний, нужных или приятных Петру. Например, по тому же "делу стрельцов"…
Из книги в книгу, из сочинения в сочинения перекочевывает байка, будто стрельцы, пока Пётр был за границей, "взбунтовались". Сложнее оказывается с конкретными обстоятельствами: с лозунгами бунта, с перечнем взятых стрельцами городов, мест сражений с правительственными войсками… Потому что всего этого нет. "Стрелецкий бунт" от начала до конца выдуман Петром, а потом уже историки, начиная от современников, Татищева и Прокоповича, до Соловьёва и Ключевского, пересказывали сказочку про бунт. Только у С.Г. Пушкарева есть уточнение ― мол, не бунт все–таки, а неповиновение приказу… А это, по словам юристов, "совсем другая статья".
Стрельцы бежали из мест, куда их выслали из Москвы. Стрельцам было голодно, и не очень понятно, в чем дело ― в обычной для Петра "бережливости", или нелюбимых им стрельцов сознательно морили голодом. Семьи у них оставались в стрелецких слободах, в Москве, и стрельцы хотели вернуться домой. Они отказались подчиняться приказу, и солдаты Гордона легко рассеяли их картечью: повторяю, стрельцы вовсе не бунтовали, практически не сопротивлялись правительственным войскам.
Ромодановский провел следствие с обычной для него жестокостью, но никакого бунта не нашел, и стрельцы были наказаны легко: слетело 56 голов, остальные разосланы обратно по месту службы.
Но тут приехал из–за границы Пётр…
У ранее цитированного нами Р. Мэсси есть утверждение ― мол, Пётр вовсе не был по своей природе жесток, он пытал и убивал
"для практических нужд государства".
На мой взгляд, такую бесстрастную жестокость скорее можно приписать как раз Ромодановскому. У Петра была и такая, совершенно безличная жестокость, никак не относившаяся к личности пытаемого или обреченного на гибель. Из огромной машины государства выпадает своевольный винтик, или этот подлый винтик злоумышляет против машины… И Пётр поступает с "винтиком" соответственно, не очень задумываясь о его собственных, этого "винтика", представлениях, желаниях и чувствах. Об этом свидетельствует хотя бы подробнейший, досконально разработанный Петром лично "Обряд, как обвиняемый пытается". По правде говоря, мне просто не хочется приводить этот страшный и отвратительный документ. Желающие могут прочитать его в книге Бушкова (Бушков А.А. Россия, которой не было. М., 1997. С. 373―375).
По данным И. Бунича, на некоторых следственных документах времен Петра есть его собственноручная резолюция: "Смертию не казнить. Передать докторам для опытов". Выполнялась ли резолюция и кто конкретно из докторов проводил опыты на живых людях, мы не знаем, но эксперименты на людях очень в духе того механического видения жизни, которое так свойственно Петру, его чудовищного безразличия к человеку.
Но вот в случае со стрельцами все было не совсем так… Потому что Пётр, кроме беспристрастной жестокости "великого государственного деятеля", очень даже знал вполне пристрастную жестокость и к людям, и к группам населения, и к целым родам войск. К стрельцам, убившим на его глазах Матвеева, Пётр был исключительно пристрастен. Не успел он вернуться в Москву, как уже законченное, сданное в архив следствие завертелось по новой. Петру мало было неподчинения приказу, голодного похода на Москву. Нет! Ему нужен был БУНТ и ЗАГОВОР, попытка свержения и покушения!
Стрельцов стали возвращать из мест, куда их выслали, страшно пытали, и Пётр собственноручно пытал стрельцов. Роберт Мэсси пытается изо всех сил представить жестокость следствия при Петре как некое знамение эпохи. Мол, везде было одинаково ужасно, во всех странах Европы пытали так же, если не страшнее… Однако "почему–то" Пётр изо всех сил пытался скрывать от европейцев и масштаб, и методы следствия.
Сотрудники датского посольства проявили любопытство не по разуму, проникли в Преображенское, чтобы подсмотреть, что же там делается? Насколько правдивы почти невероятные слухи (видимо, для них все–таки пытки не были такой уж повседневностью)?
Датчане осмотрели несколько пустых изб, где нашли лужи крови на полу и в сенях и заляпанные кровью орудия пыток, когда
"крики, раздирательнее прежних, и необыкновенно болезненные стоны возбудили в них желание взглянуть на ужасы, совершающиеся в четвертой избе. Но лишь вошли туда, в страхе поспешили вон",
потому что застали Петра с приближенными, который стоял возле голого человека, вздернутого на дыбу.
"Царь обернулся к вошедшим, всем видом показывая свое недовольство, что его застали за таким занятием".
Иноземцы выскочили прочь, но князь Нарышкин побежал за ними, спрашивая, кто они такие, откуда взялись и зачем пришли? Датчане молчали, и Лев Кириллович им объявил, что они должны немедленно идти в дом князя Ромодановского.
Чиновники посольства, осознавая свою неприкосновенность,
"пренебрегли этим довольно наглым приказанием. Однако в погоню за ними пустился офицер, намереваясь обскакать и остановить их лошадь".
Датчан было много, Меншиков один, и датчане все–таки убежали. Интересно, как бы сложилась их судьба, окажись датчане послушными и пойди в дом Ромодановского?
Как нетрудно понять, в личном участии царя и его ближайших подручных в пытках никакой "практической государственной нужды" не было. Неудивительно, что Петру хотелось это скрыть от европейцев, как скрывают постыдную страсть. Петру попросту ХОТЕЛОСЬ пытать ненавистных стрельцов.
Так же и во время массовой казни стрельцов, объявленных бунтовщиками: ну какая государственная необходимость была в том, чтобы любоваться всем процессом ― как везут, как отрывают от жен и детей, как волокут на плаху? В этот страшный день убили 799 стрельцов; сохранилась легенда, что один из первых в истории Орловых, Степан Орел, откатил ногой уже отрубленную голову, чтобы пройти. И что этот жест до такой степени понравился царю, что он тут же, на залитой кровью площади, велел Степану Орлу явиться в Преображенский приказ и стать одним из его гвардейцев. По другой легенде, некий стрелец оттолкнул царя:
"Отойди, государь, тут мое место!"
По другой версии, стрелец Петра не толкал и сказал иначе:
"Отойди, я тут лягу!"
Во всяком случае, Пётр присутствовал на площади от начала до конца и приказал боярам самим, лично участвовать в казнях. Непривычные к палаческим должностям, бояре и не умели толком убить человека, и испытывали более чем понятные нравственные затруднения (которых было тем больше, чем больше было сомнений в виновности стрельцов). В результате одни бояре убивали стрельца, и потом их уводили с площади под руки и укладывали в постель. А Долгорукий ударил "своего" стрельца посередине спины и перерубил его почти пополам. Стрелец претерпел бы ужасные муки, но тут оказался Меншиков, он быстро и ловко отрубил голову стрельцу.
Историки спорят, чем объясняются поступки Петра, что это: действия не вполне вменяемого человека или действия самодура, которому все равно никто возразить не посмеет? Видимо, правы и те, и те. Это действия не вполне вменяемого самодура, на развитие болезни которого огромное воздействие оказала сама его безнаказанность.
И еще одно… Вспомним, как Пётр сердился на пирах, когда кто–нибудь не разделял его вкусов. Как он заставлял выпивать бутылки оливкового масла и уксуса. Вот и здесь так же: ненавидя стрельцов, Пётр деспотически потребовал, чтобы все московское боярство разделяло бы его эмоции.
Когда в пытошные избы пришел патриарх, просить пощады для стрельцов, Пётр буквально выбросил его вон. Нескольких священников казнили только за то, что они молились за несчастных. Жена мелкого чиновника, проходя мимо трупов стрельцов, повешенных на стенах Кремля, бросила: "Кто знает, виноваты ли вы?" и перекрестилась. На несчастную донесли, и её и ее мужа пытали; вина их в чем бы то ни было не доказана, но обоих выслали из Москвы.
Пётр хотел, чтобы стрельцы дали показания против Софьи, чтобы побег из голодной Астрахани выглядел попыткой государственного переворота. Конечно же, вскоре Ромодановский принес необходимые "доказательства": мол, переписывались стрельцы с царевной Софьей! Тогда взялись за людей, близких к царице, в том числе и за ее сенных девушек. Пётр выступил прямо–таки как гуманист ― велел не сечь кнутом одну из них, находившуюся на последних стадиях беременности. Правда, повесили потом обеих, в том числе и беременную. За что? Непонятно… связь Софьи со стрельцами не доказана, в "бунте" девицы никак не могли участвовать….
Что характерно, никогда и ни одно письмо от стрельцов к Софье и наоборот в руки следствия не попало. Классическая история: мол, Пётр велел повесить трех самых злых стрельцов под окном у Софьи, чтобы она все время видела своих повешенных "сторонников". А к рукам стрельцов он велел привязать ее, Софьи, письма… Все это правда, и именно так все изображено на картине Репина. Только вот одна деталь не соответствует истине: не было собственноручного письма. К рукам стрельцов прикрутили вовсе не письмо Софьи, а листы бумаги с их показаниями насчет того, что было такое письмо…
Так же пристрастно жесток был Пётр и по отношению к своей любовнице Анне Монс. Правда, её не пытали, не били кнутом и не погнали в Сибирь или на плаху. Но стоило Петру отдалиться от неё, и он вовсе не ограничился супружескими "разборками" или хотя бы кулуарным мордобоем.
Анну Монс обвинили в связи с прусским посланником Кейзерлингом ― до сих пор непонятно, справедливо обвинили или облыжно. Есть разные версии, вплоть до того, что, уже "отставленная" царем, Анна пыталась выйти за Кайзерлинга замуж. Если учесть, что в октябре 1705 года, когда развернулись события, Екатерина Скавронская имела уже двоих детей от Петра, версия эта весьма реальна.
Впрочем, если бы Анна и "изменила" царю ― состава государственного преступления в том нет. Но "Монсиха" подверглась опале вместе со своей сестрой, с 1704 года в замужестве Балк, и долгое время находилась под домашним арестом. Ей даже одно время запрещали ездить в кирху. В Преображенском приказе до 30 человек сидел по "делу Монсихи" и рано или поздно давали показания о том, как Анна Монс злоупотребляла доверием царя. Это не единственный пример, когда частные интересы Пётр непринужденно распространял на государство ― считал их как бы государственными.
В 1717 году, как помер Ромодановский, пришлось думать о другой организации любимого детища гнезда Петрова, да и тесен стал патриархальный Преображенский приказ. В 1721 ―1726 годах политические дела рассматривались в Тайной канцелярии. После смерти "великого реформатора" дело чуть приглохло, и Тайную канцелярию разогнали. Анна Ивановна очень нуждалась в такого рода учреждении, и с 1731 по 1762–й существовала и работала Канцелярия тайных и розыскных дел
Занимались эти заведения все тем же самым. И с какой жуткой свирепостью и кровожадностью…
27 июня 1721 года в Петербурге праздновали двенадцатую годовщину победы под Полтавой. Некий мужичок, Максим Антонов, долго праздновал эту годовщину. Напраздновавшись, прорвался сквозь строй солдат и стал бить Петру поясные поклоны. Гвардейцы оттащили его, и Антонов заехал в ухо одному из оттаскивавших.
Антонова арестовали, пытали до ноября 1721–го, раздробив ему в тисках кости рук, и приговорили
"крестьянина Максима Антонова за то, что подходил к высокой особе Его Императорского Величества необычно, послать в Сибирь и быть ему там при работах государевых до его смерти неотлучно".
(Бушков А.А. Россия, которой не было. М., 1997. С. 373)
В Конотапе некий солдат предложил украинцу тост за здоровье "государя императора". Украинец ещё не знал, что Пётр принял титул императора, и ответил вполне верноподданно:
"Чёрт его знает, что это за император такой, я, кроме государя, и знать никого не хочу".
В кандалах отвезли в Петербург и, хотя виноват не был ни в чем, даже в самой малой малости, били батогами перед тем, как выпустить. За что?!