Предоставляю судить читателю, с чем мы тут имеем дело: со злобностью опытного интригана, который всегда жаждал крови Девиера, но сумел отложить месть до лучших времен, или с обычнейшим равнодушием царедворца к судьбе "уже ненужного сотрудника". И не обратившего внимания на родственные связи с отброшенным, как ветошь, опальным зятем.
Вторая история, пожалуй, ещё пикантнее.
Все началось с того, что Шафиров выдал жалованье своему брату Михаилу… Жалованье, на которое Михаил не имел ни малейшего права. Шафиров сотворил такое откровенное беззаконие, что разборки начались с самом Сенате. Стоило Шафирову повиниться, и тогда история не стала бы предметом шумного разбирательства, но его, что называется, "понесло". Одни были "за" Шафирова, другие - против, и в Сенате, в точности как раньше в Боярской думе, возникло две группировки - уже не очень и помнивших, из–за чего разгорелся сыр–бор. Каждая группировка боролась с другой вовсе не за идею справедливости, а только чтобы сожрать других - своих конкурентов за материальные блага и влияние.
Обер–прокурор Сената Григорий Григорьевич Скорняков–Писарев находился в группировке Меншикова и бранился с Шафировым, опираясь на это знакомство.
А Шафиров действовал вместе с Д.М. Голицыным. Уже этого расклада, когда безродный выкрест Шафиров действовал вместе с князем Голицыным, а Меншиков - со столбовым дворянином Скорняковым–Писаревым, достаточно чтобы опровергнуть версию борьбы "старой" знати и новых выдвиженцев. И в этом, и во всех остальных случаях разделение на "партии" шло по совершенно другим принципам.
Перебранки эти в Сенате начинались столько раз, что, в конце концов, решили - до возвращения Петра в Петербург из Каспийского похода дело отложить. Но и не обсуждая "неправильно выданных" денег, стороны все время сцеплялись, по решительно любому поводу.
31 октября 1722 года Шафирова попросили выйти вон, на время обсуждения положения с почтой. Было это вполне корректно, потому что почта находилась в его ведении, а мало ли какие обвинения могли прозвучать в его адрес? Шафиров выйти отказался, выкрикивая ругательства и обвинения по адресу уже всех присутствующих.
- Ты мой главный неприятель и вор! - прокричал в числе прочего он в адрес Скорнякова–Писарева.
Меншиков, Головин и Брюс, посоветовавшись, решили выйти прочь из Сената:
- Когда в Сенате обер–прокурор вор, то как нам притом дела поправлять?
За ними пошёл прочь и обер–прокурор
Тут остановиться бы Шафирову, прекратить орать, но он совершенно уже вышел из себя, потерял самоконтроль и завопил:
- Напрасно вы на меня гневаетесь и вон высылаете. Вы все мои главные неприятели. Светлейший князь - за почепское дело, а на канцлера графа Головина я отдал челобитную самому государю. Для того им и в Сенате приговаривать не надлежит.
- Ты меня не убей! - кинул реплику Меншиков.
- Ты всех побьешь!
- парировал Шафиров.
- Только я за тебя, как Волконский и князь Матвей Гагарин, петли на себя не надену.
Этими словами Шафиров поминал казнокрадство князя Гагарина, к которому имел прямое отношение Меншиков; тогда расследование злоупотреблений велось князем Григорием Волконским: очень пристрастное, в пользу Меншикова. И Гагарин, и обвиненный в потакании преступнику Волконский были казнены, но Меншиков, соучастник обоих преступлений - и казнокрадства, и его сокрытия, - вышел сухим из воды.
Эти слова оказались роковыми для Шафирова - Меншиков их запомнил и начал воевать по–настоящему, употребляя все свое влияние, чтобы погубить Петра Павловича.
9 января 1723 года Пётр, вернувшись в Москву, создал "Вышний суд" для рассмотрения дела Шафирова. Суд оказался, конечно, под полным влиянием Меншикова.
Камер–юнкер Берхгольц так описал казнь Шафирова 15 февраля 1723 года:
"После того как с него сняли парик и старую шубу и взвели на возвышенный эшафот, где он по русскому обычаю обратился лицом к церкви и несколько раз перекрестился, потом стал на колена и положил голову на плаху; но прислужники палача вытянули его ноги, так что ему пришлось лежать на своем толстом брюхе. Затем палач поднял вверх большой топор, потом ударил им возле, по плахе, - и тут Макаров от имени императора объявил, что преступнику, во уважение его заслуг, даруется жизнь".
Сенаторы всячески поздравляли Шафирова с помилованием, но сам он еле держался на ногах и говорил, что лучше бы уж сразу "отворить большую жилу", чтобы "разом избавиться от мучений". Два года Шафиров жил с семьей в Новгороде в нищете, и только Екатерина вернула его и допустила ко двору.
Так вот, Шафиров, целиком обязанный Меншикову тем, что лежал на эшафоте, в Петербурге опять сошелся с Меншиковым!
3 мая 1735 года Кампредон писал в Париж:
"Барон Шафиров, очень сблизившийся с князем Меншиковым, которому следует теперь своими советами, начинает пользоваться некоторым доверием царицы".
"Приятель, соперничавший в борьбе за власть, становился злейшим врагом; оказавшемуся в беде другу не принято было подавать руку помощи; привязанности менялись с такой же легкостью, с какой изменялась порожденная интригами обстановка при дворе… Создается впечатление, что люди эти были лишены обычных человеческих чувств, что всеми их поступками руководили карьерные соображения, бравшие верх над привязанностями, верностью дружбе, готовности поступиться чем–либо ради ближнего".
(Павленко Н.И. Полудержавный властелин. М., 1991. С. 323. 244)
Я рассказал две пикантные истории про Меншикова… а до того рассказал, как Меншиков погубил Андрея Андреевича Виниуса. Если же поставить себе цель рассказать все подобные случаи, придется написать целую библиотеку! Но читать её будет неинтересно - помимо чисто внешних примет, повторяется одно и то же - примитивная "подковерная" борьба, по–звериному жестокая борьба за власть, влияние, право распоряжаться и командовать.
Во имя этой борьбы приносятся и человеческие отношения и, уж конечно, интересы государства. Трудно найти в ней поведение государственных людей, сподвижников Великого Реформатора. Все, что мы знаем об этих людях, свидетельствует: кем бы ни был для России Пётр, что бы он ни менял и ни реформировал, что бы ни "вскидывал на дыбы" - в окружающих его людях не было ни сподвижников, ни единомышленников! Были окружающие трон холуи, приспособленцы и бездельники, преследующие только свои эгоистические цели.
Не случайно же в последние годы жизни Пётр был до такой степени одинок. Не случайно после Полтавы Пётр все более отодвигал Меншикова от себя; их близкие отношения полностью остались в прошлом, и Меншиков даже попадал под следствие.
По мнению таких серьезных историков, как В.В. Мавродин и Н.И. Павленко, проживи Пётр на несколько лет больше - и Меншиков разделил бы судьбу Шафирова, а очень может быть, и обер–фискала Нестерова, колесованного за невообразимое воровство (среди всего прочего он присвоил бриллианты, посланные Екатерине).
Наверняка Петру было бы нелегко принять такое решение; ведь вор и мелкотравчатый интриган не был ему посторонним человеком. Это же был тот самый Алексашка, Александр Меншиков, с которым они ездили на Кукуй к Анне Монс и Лефорту, который в клубах порохового дыма лез на стены Азова и Нарвы, рубил топорами и пытал стрельцов, знал тайны липового "стрелецкого заговора", происхождения Екатерины и смерти царевича Алексея (вот бы его - да в консультанты этой книги!).
Очень многое в судьбе Меншикова откровенно объясняется именно тем, что для Петра, при всей его ненадежности и вороватости, он оставался "тем самым Алексашкой". Но в свои последние годы Пётр слишком ясно видел, что ближайший друг его молодости, самый доверенный человек, оставшийся в его жизни после Лефорта, - вовсе не сподвижник и не единомышленник. И что Меншиков шел за ним не для того, чтобы совершить некие великие исторические дела, даже не из любви к нему, Петру, а всегда имел цели простые и ясные: вознестись повыше, наворовать побольше.
Глава 6
ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
Впрочем, среди ближайших сподвижников Петра был один человек совершенно иного полета. Вроде бы один из его команды, и достаточно типичный - служилый иноземец, внук переселившихся из Шотландии дворян, Яков Вилимович Брюс. Еще дед Якова Вилимовича приехал в Россию в 1647 году. После поражение при Марстон–Муре сторонники парламента не просто завоевали и оккупировали страну - они изводили, как только могли, шотландских дворян. Десятки, сотни родственников и друзей Вильяма Брюса погибли в сражениях и на плахе, прятались в горах или уехали в другие страны. Сохранилась легенда, что ехать в Московию Вильяму посоветовал старый друг его отца, генерал Дэлзелл: он побывал в Московии в Смутное время, прослужил в Московии восемь лет и знал страну не понаслышке.
Брюсы состояли в дальнем родстве с Робертом Брюсом, который в 1314 году разгромил английские войска при Баннокберне, победил проанглийскую партию Иоанна Бэлиола и стал шотландским королем. В 1328 году он заставил Англию подписать мирный договор, признающий независимость Шотландии. С конца XIV века на шотландском престоле сидели Стюарты, но, как говорили в те времена, "в Брюсах текла кровь королей". "Мы из рода шотландских королей", - так говорили они сами. Если даже у переселенцев (фактически беженцев) в Россию не было ни громких титулов, ни богатых поместий, род–то все равно знатнейший. Российские Брюсы могли сделать или не сделать карьеру на своей новой родине, но кровь королей в них текла.
Брюсы - род интеллектуальный (кстати, родственники Байронов). На материале старинных королевских и дворянских родов вообще очень легко выискивать разного рода закономерности - ведь история таких семей неплохо изучена. Если Габсбурги, даром что императоры, или английские Плантагенеты прославились в основном безумными дуэлями, любовницами и попойками, то такие правящие роды, как польско–русские Ягеллоны, шведские Ваза или английские Тюдоры, дали немало интеллектуалов - ученых, поэтов, философов. То же среди дворянских родов: самый известный представитель рода Салтыковых, несомненно, Дарья Салтыкова, знаменитая Салтычиха. Про боярский род Буйносовых и такого не скажешь: все Буйносовы были серые, как мыши, и такие же незаметные. А вот Волконские или Голицыны почти в каждом поколении представлены личностями яркими, судьбами необычными и оставившими после себя долгий след.
Так вот, Брюсы - интеллектуалы. На их примере хорошо видно, как поколения, столетия в семейной истории тлеет НЕЧТО… Как бы огонек ума и таланта бежит по бикфордову шнуру, взрываясь в некоторых поколениях то королем–интеллектуалом, то поэтом, то крупным исследователем Антарктики, то ученым–археологом. Яков Брюс - один из тех, в ком взорвалось семейное НЕЧТО.
Среди сподвижников Петра Яков Брюс - редчайшее исключение, причем сразу по трем параметрам.
1. Он великолепно образован. Не то чтобы "грамотен" - этого мало. Он не только свободно говорит и пишет на нескольких европейских языках, он действительно знает физику, астрономию, математику, географию. Откуда?! Исключительно из книг, из общения с неглупыми людьми. Брюс - самоучка, никто специально его не учил. Чтобы учиться в Европе, у Брюсов нет денег, а в Московии не то что университетов, и гимназий нет.
Еще во время Азовских походов иные обижались на некомпанейское поведение Брюса - не бегает по девкам, не хлещет вина, читает книги.
Но еще в годы "Великого посольства" Яков Брюс представил на суд профессоров Амстердамского университета труд "Теория движения планет" и получил ученое звание магистра наук. Больше года он провел в Англии, собирая книги и карты (что характерно, в Шотландию его "на всякий случай" не пустили).
Яков Брюс еще в 1696 году составил карту земель от Москвы на юг, до Малой Азии. Составил так квалифицированно, что карта вышла в Амстердаме.
Это Яков Брюс в 1702 году создал Школу навигацких и математических наук в Москве и оборудовал обсерваторию в Сухаревой башне Кремля.
Это Яков Брюс перевел книгу X. Гюйгенса "Космотеорос", изданную в 1717 и 1724 годах с его предисловием. Эта книга и карта В. Киприянова знакомили русских с основами учения Коперника.
С 1706 года в ведении Якова Брюса находилась Московская гражданская типография. Он редактировал глобусы Земли и небесной сферы, географические карты и книги. В Гражданской типографии при самом непосредственном участии Брюса изданы "Лексикон", "Математика навигаторской школы", "Описание города Иерусалима и Афонской горы", "Изображение глобуса небесного и земного", "Баталия при Пруте" и многое–многое другое. Перевод и издание книг он считал самым важным из своих дел.
Яков Брюс собрал огромную, в несколько тысяч томов библиотеку и коллекцию предметов старины - русской и европейской. В отличие от Кунсткамеры, собрания всевозможных уродств и отклонений от правила, его коллекция минералов, старинных монет хорошо систематизирована и действительно дает представление о нескольких разделах науки. Библиотеку и коллекцию он завещал Академии наук.
В 1709-1715 годах Брюс выпускал календарь, содержавший расчеты церковных праздников, предсказания затмений и движения созвездий на столетие вперед.
"Брюсовым календарем" пользовались еще в начале–середине XIX века.
На фоне неграмотного Меншикова, малограмотных, малокультурных Толстого и Шафирова, на фоне Апраксина, носившего чин адмирала, но не знавшего ни математики, ни астрономии, ни навигации, Яков Брюс был совершеннейшей белой вороной.
2. Яков Брюс - редчайшее исключение и как человек, бывший офицером в армии, организованной царем Федором Алексеевичем, и продолживший карьеру при Петре. Он даже участвовал в походах на Крым Василия Голицына, но карьеру при Петре все–таки сделал!
Вообще–то существует совершенно железное правило - ни один из офицеров армии Федора Алексеевича, великолепной армии, остановившей турок под Чигирином в 1678 году… Ни один из них не сделался генералом при Петре. Пётр ненавидел все, связанное с этой армией, с Василием Голицыным, с военной историей Московии до него, до Петра. Сказывался, наверное, и комплекс неполноценности - в отличие от Петра, Василий Голицын воевал очень профессионально, умел беречь своих людей. Да и не любил Пётр людей умных, квалифицированных. Чего стоит хотя бы его указ от 9 сентября 1707 года: "Подчиненный перед начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумением своим не смущать начальство". И старшими офицерами и генералами у него становились не умницы, выращенные Федором Алексеевичем и В.В. Голицыным, а пьяницы из Всепья–нейшего и Всешутейшего собора.
Яков Брюс - исключение и здесь! Может быть, сказалась относительная молодость Якова Брюса, почти сверстника царя (Брюс родился в 1670 году, Пётр - в 1672)? В конце концов, Брюс не участвовал в Чигиринских походах, тем более никак не участвовал в реформах армии и гражданского управления, не был лично знаком с Василием Голицыным. В конце концов, в 1689 году, в год государственного переворота и захвата власти кланом Нарышкиных, Брюсу было всего 19 лет.
Во всяком случае, Яков Брюс участвует уже в Азовских походах Петра 1695 и 1696 годов - некоторые уче–249
ные видят в этом способ реабилитации за Крымские походы. А потом мы встречаем его в составе "Великого посольства" 1697-1698 годов, и уже в качестве доверенного лица Петра.
Во время Северной войны Брюс организует артиллерию; командовал он артиллерией и в Полтавском сражении. Это он обрушил огонь 72 русских орудий на шведов, которые могли огрызаться только из 4 полевых пушек.
Мы видим Якова Брюса и в Прутском походе 1711 года. Он вообще постоянно мелькал в самом ближайшем окружении Петра и сделал при нем карьеру совершенно блестящую.
С 1717 года он член Правительствующего Сената и глава Берг–и Мануфактур–коллегий. В 1721 году Яков Вилимович Брюс вместе с Андреем Ивановичем Остерма–ном подписывают Ништадтский трактат, завершив тем в пользу Московии… теперь уже Российской империи Северную войну. И за это получил титул графа.
Есть, кстати, упоминания, что титул графа предлагался ему еще в 1710 году, за организацию артиллерии. И что Яков Вилимович от титула отказался, считая себя недостойным (по крайней мере, такое объяснение он дал). Если это правда - личность Якова Вилимовича Брюса становится еще загадочней.
3. И третья уникальная особенность, резко отделяющая Брюса от всех остальных сподвижников Петра: у него было то, что называется частной жизнью. Нет, я не имею в виду, что только он жил какой–то эмоциональной или сексуальной жизнью, дело не в этом. Но у Якова Вилимовича, помимо исполнения официальных обязанностей, карьеры и вращения в кругах, была огромная область занятий, привязанностей и знакомств, которая касалась только его одного, в которую он никого не пускал и от которой никогда не отказывался.
Осмелюсь утверждать, что ничего подобного не было ни у одного другого из ближайших сподвижников Петра. Их жизни целиком и полностью принадлежали службе и карьере. Во имя службы и карьеры отодвигались на второй (и третий, и десятый) план семья, дружба, склонности и интересы. Вся жизнь, все ее аспекты сводились
250
к одному - продвижению по ступенькам карьерной лестницы.
Тираны, кстати, очень ценят таких людей - тех, которые могут сказать о себе "у меня нет ничего, кроме службы". Такие люди, у которых нет больше ничего и кто не сможет достойно существовать вне своей карьеры, вне достигнутого на службе , кажутся им самыми надежными. Куда им деваться?! Они слишком зависимы, чтобы оказаться неверными, ненадежными. Действительно, ну что бы делал тот же Меншиков, прогони его Пётр со службы?! Даже если не отнимать всего наворованного, оставить Меншикова одним из богатейших людей Европы, что бы он, бедняга, делал? Скорее всего, попросту свихнулся бы от скуки, от пустоты своей жизни.
А если отнять еще и наворованное, "светлейшему князю" светила самая что ни на есть угрюмая, мрачная бедность - ведь заработать честным трудом на жизнь хотя бы мещанина он не сумел бы. Разве что торговать пирогами…
А вот Яков Брюс всегда имел, чем заняться, помимо службы и карьеры! Во–первых, у него была семья. Своей женой, Маргаритой фон Мантейфель, Яков Вилимовича не делился, с дочерьми занимался, проводить время в кругу семьи любил. Картина В.И. Сурикова "Меншиков в Березове" на редкость фальшива - просто потому, что семейная идиллия - совершенно не в духе Меншикова. "Данилыч" органически не был способен вести образ жизни примерного семьянина: ни соблюдать верность жене, ни общаться с собственными детьми.
А Яков Брюс - вполне был способен и хотел этого! И сосланным в свою деревню, и проводя дома свободные от службы вечера, он вел жизнь, наполненную смыслом.
И потом, у него была наука. Стоило появиться хоть небольшому количеству времени, и тут же он оказывался с книгой в руках, с циркулем около глобуса или с угломером возле огромного телескопа. Он переписывался со многими учеными в Европе, написал несколько десятков статей, переводил и готовил к изданию книги. Ему всегда было чем заняться, и, очень может быть, тяготила его как раз служба - необходимость вечно куда–то мчаться, что–то делать, применять знание математики к расчету точности орудийной стрельбы и на строительство мостов.