Однако польских лидеров постоянно мучили и сомнения: не ошибаются ли они в оценке событий, не ошибаются ли они в отношении намерений Гитлера и в отношении намерений своих новых союзников на Западе. Немногое они могли сделать для выяснения подлинных намерений Гитлера. Однако они могли попытаться выяснить позицию французов и англичан в складывающейся обстановке. Военный министр Польши М. Каспржиский фактически без приглашения 14 мая приехал в Париж для переговоров с военными руководителями Франции.
Прямая встреча с поляками вызвала у французов некоторое замешательство, так как они только что завершили серию специальных переговоров с представителями английских штабов и пришли к согласованному решению не предпринимать никаких действий в том случае, если Германия направит свой удар в первую очередь против Польши, что, по мнению англичан, было наиболее вероятным намерением Гитлера, хотя французы были менее уверены в этом. Они, очевидно, боялись, как бы Германия внезапно не обрушилась на Францию.
Итогом этих англо-французских переговоров накануне прибытия в Париж польского военного министра было решение, что "не может быть речи о поспешном нападении на линию Зигфрида". Это был как раз тот вопрос, который собирался обсудить с союзниками военный министр Польши.
Генерал Гамелен и командующий французскими ВВС были далеко не откровенны с поляками.
Генерал Вюйльмэн заверил их - и это всего через каких-нибудь несколько недель после принятия как раз противоположного решения на переговорах в Лондоне, - что с самого начала французские военно-воздушные силы будут действовать решительно, чтобы ослабить давление на поляков. Генерал Гамелен сам вел значительную часть этих двуличных переговоров, которые впоследствии дали ему алиби и которые создали у польского военного министра полное впечатление, что главные силы французской армии в составе 35–38 дивизий будут использованы для открытия второго фронта против немцев не позднее 16 дней после нападения на Польшу.
Польская делегация вернулась в Варшаву все же несколько обеспокоенная отсутствием энтузиазма в Париже и особенно тем, что не удалось добиться четких политических обязательств; но она осталась довольна заверениями в области военных мер, которые, как она полагала, получила от генерала Гамелена и командующего французскими военно-воздушными силами генерала Вюйльмэна.
В своих предположениях относительно того, что произойдет в начале войны, поляки в действительности зашли значительно дальше, чем Гамелен был впоследствии готов признать как на суде в Риоме так и в своих мемуарах. У них, по-видимому, был более ясный и более точный сценарий немецких приготовлений к началу военных действий. Они изложили его французам во время переговоров в Париже и англичанам спустя несколько дней в конце мая, когда английская делегация в составе представителей трех видов вооруженных сил прибыла в Варшаву для дальнейших переговоров по вопросу практического осуществления английских гарантий.
Поляки ожидали нападения примерно 77 немецких дивизий. Против них поляки, по их утверждению, могли мобилизовать 52 дивизии, хотя им не хватало тяжелой артиллерии и танков. Однако их главной слабостью было отсутствие необходимых резервов. Они могли обеспечить боевые действия 40 дивизий только в течение трех месяцев. Английская военная миссия пришла к выводу, что без соответствующей помощи союзников поляки выйдут из войны к концу шестого месяца или даже раньше.
Однако главный тезис в аргументации поляков состоял в том, что при сосредоточении столь большого числа немецких дивизий против Польши у немцев останется на Западном фронте только каких-нибудь 25–28 дивизий, и это открыло бы исключительную возможность для французской армии и английских ВВС, которые имели бы временное тройное превосходство на суше и в воздухе. Английская делегация полагала, что для обороны западных границ на линии Зигфрида будет оставлено значительно больше немецких войск, примерно 30–35 дивизий; однако англичане не скрыли от поляков те выводы, к которым пришли на предыдущих штабных переговорах с французами: было сомнительно, смогут ли союзные войска па Западе сделать больше, чем "вынудить немцев держать здесь минимальное количество немецких дивизий, необходимых для обороны линии Зигфрида".
Приближалось лето - опасное время для Европы, когда земля высыхает и становится достаточно твердой для быстрых перебросок войск армий вторжения. Тем не менее правительства и военные штабы продолжали обсуждать перспективу войны как нечто нереальное; это усиливало у англичан, французов и поляков неверие в то, что на самом деле война может разразиться. Короче говоря, во время военных, политических и дипломатических переговоров все еще господствовала вера в английские гарантии Польше как в сдерживающий фактор. Эта вера настолько сильно укоренилась в дипломатических кругах Великобритании, что, как мы видим, министр иностранных дел лорд Галифакс нашел необходимым подчеркнуть решимость Англии начать войну, если независимость Польши окажется под угрозой или если Польша подвергнется нападению. Однако немцы, узнавшие подлинное содержание инструкций английским послам в тот же день, как они были переданы им, благодаря неожиданному успеху итальянской секретной службы, пропустили это предупреждение мимо ушей. Итак, мы приближаемся к роковой дате, когда Гитлер совершенно ясно дал понять руководителям своих вооруженных сил, что угроза со стороны Англии его больше не сдерживает. Он знал подоплеку этих угроз, и они его больше не пугали.
Мы проследили ход военных переговоров между англичанами, французами и поляками и между англичанами и французами без поляков. Выводы оказались различными: от первых переговоров у поляков создалось впечатление, что, как ни неохотно, англичане и французы придут им на помощь, если они подвергнутся нападению со стороны Германии. Они также несколько успокоились, так как верили, что при таких условиях Германия не предпримет вторжения в Польшу.
На переговорах без поляков англичане и французы пришли к существенно иному выводу. Они согласились, что в случае нападения на Польшу они не смогут ничего предпринять для оказания ей непосредственной практической помощи, кроме гарантирования в конечном счете разгрома Германии. Однако их не слишком беспокоил такой вывод, так как они также полагали, что будет найдено политическое урегулирование на условиях, приемлемых для английского и французского правительств. Вследствие таких настроений заседания объединенного штаба, начавшиеся в конце марта и продолжавшиеся в течение апреля и мая, приобрели характер чисто академических упражнений, в реальность которых мало кто из участников верил. Французские предложения, изложенные Гамеленом и Вюйльмэном при переговорах с польским военным министром, создавали аналогичное впечатление.
Некоторое время решающим элементом в равновесии настроений была уверенность поляков, что англичане и французы их поддержат и что из-за Данцига войны не будет.
Между тем развертывались события, имевшие прямое отношение к решению судьбы Польши. В то время как польский военный министр занимался переговорами и планированием несколько туманного и неопределенного сотрудничества с Францией, немецкий и итальянский министры иностранных дел Риббентроп и Чиано 6 мая встретились в Милане и в деталях согласовали военно-политический договор между Италией и Германией, который и был подписан 22 мая в Берлине. Однако куда более значительный характер носили предварительные переговоры о заключении экономического соглашения между Германией и Советским Союзом.
То, о чем Боденшатц говорил Стэлэну в апреле, теперь превращалось в реальный факт, однако ни в Лондоне, ни в Париже не отдавали себе полного отчета относительно такого поворота событий. Наоборот, мнение изменялось в совершенно ином направлении. Английский посол в Варшаве прилагал усилия, направленные на достижение нового компромисса, основанного на совместном польско-немецком заявлении. Его немецкий коллега в Варшаве сообщал о новом, обнадеживающем настроении относительно восстановления дружественного отношения к Германии.
Однако 19 мая в Лондоне Чемберлен выступил с решительным заявлением в конце парламентских дебатов по вопросам внешней политики. Он предупредил Германию о возможных последствиях ее политики и о том, что вооруженный конфликт будет катастрофическим для всех, кого он коснется. Но затем в его речи появилась та заключительная часть, которая вновь показала, в каком направлении идет мышление Чемберлена. "Я все же прошу палату представителей помнить, - призывал он, - что в данном вопросе мы стремимся не к альянсу между нами и другими странами, а к созданию мирного фронта против агрессии, и мы бы не имели успеха в такой политике, если бы, гарантируя сотрудничество одной страны, изображали другую как беспокойную и нежелающую сотрудничать с нами". И он опять возвращается к своей идее "мирного фронта", который предотвратит войну, а не "альянс".
Что подразумевал Чемберлен под этим, становится понятным из хода англо-французских штабных переговоров. С точки зрения военной терминологии "мирный фронт" не имел никакого смысла; с точки зрения Чемберлена, он мог служить средством, которое приведет поляков за стол переговоров с немцами. А при таких условиях война была бы предотвращена только ценою огромных уступок со стороны польского правительства в ущерб интересам своей страны.
Таким образом, в середине мая руководители Англии и Франции верили в возможность мирного урегулирования и убеждали других поверить им, в то время как в действительности события развивались в совершенно ином направлении. Напрасно мы ищем в донесениях дипломатов и докладах разведывательных служб какой-либо ключ к тому, что происходило па самом деле, какие действия собиралась предпринять Германия, что должно было насторожить союзные державы, какие планы были у русских. Ни в Лондоне, ни в Париже правительства не проявляли каких-либо признаков обеспокоенности тем, что их ожидало. А в Берлине, где Гитлер снова не обратил внимания на сообщения своих дипломатов и шпионов, германский фюрер подготовил оценку обстановки, которая свидетельствовала как о знании им настроений английского и французского правительств и их военных советников, так и об очень подробной информации об этом изнутри.
На 23 мая Гитлер вызвал к себе всех своих военных руководителей. На совещание в его кабинет в новой имперской канцелярии собрались почти все главные военные руководители. Не было ни одного гражданского, отсутствовал даже Риббентроп. Присутствовали Геринг, Редер, Мильх, Браухич, Кейтель, Гальдер, Боденшатц, Ёшоннек и Варлимонт. Шмундт вел протокол.
Целью данного совещания, по словам Гитлера, являлось кроме других вопросов рассмотрение сложившейся обстановки и определение задач для вооруженных сил, вытекающих из нее. Гитлер, по-видимому, принял решение в отношении Польши и Англии. Польша - враг; она всегда была врагом Германии. Договоры о дружбе ничего не изменили. Присутствующие должны ясно представлять, что предметом спора не является Данциг как таковой. Речь идет о необходимости для Германии жизненного пространства на Востоке. "Если судьба вынуждает нас к войне с Западом, полезно владеть богатым районом на Востоке". Польский вопрос не может быть отделен от войны с Западом, поэтому "не может быть и речи о пощаде для Польши". Германии предоставлено решить, напасть ли на Польшу "при первом удобном случае". Германия не может ожидать повторения чешского варианта. "Будут боевые действия. Наша задача - изолировать Польшу".
Затем Гитлер подробно развил свой тезис, заострив внимание на основных моментах. "Нельзя допустить одновременной войны на Западе (с Францией и Англией)". Конфликт с Польшей, "начиная с нападения на Польшу, будет успешным только в случае, если Запад останется вне ринга". Вот чего нужно добиться Германии. Это будет "вопросом умелой политики". Смысл выступления Гитлера перед своими генералами в действительности сводился к тому, что военные и политические соображения не могут быть отделены друг от друга и что при данных обстоятельствах они, генералы, должны понять, что боевым действиям должны предшествовать политические мероприятия, что политические шаги создадут соответствующие условия вооруженным силам для решительных действий. И Гитлер перешел к осуществлению этих шагов, хотя и не был полностью откровенен со своими генералами. Теперь нам больше известно о тех обстоятельствах, чем в то время, когда они складывались, и выступление Гитлера перед своими генералами 23 мая в настоящее время приобретает для нас иной смысл (учитывая то, что нам теперь известно), нежели для тех его военных руководителей, которые все еще были в неведении относительно некоторых главных элементов гитлеровской дипломатии.
После 23 мая фактически не осталось иных путей для мирного урегулирования европейского кризиса, кроме полной капитуляции перед требованиями Гитлера по вопросам о Данциге и Польше, каковы бы ни были последствия от подобной англо-французской капитуляции.
Однако оставалось еще пятнадцать недель для осуществления "умелой политики", чтобы убедить англичан и французов в достоверности их собственных легенд относительно неподготовленности к войне, подстрекать их оставаться в стороне, какие бы причины ни были, пока немцы заняты разгромом Польши. Как на Западе восприняли это инспирированное Гитлером самовнушение, лучше всего видно на примере английского министра иностранных дел лорда Галифакса. Он ничего не знал о выступлении Гитлера перед немецкими генералами 23 мая, однако "Стальной пакт" Гитлера с Муссолини, заключенный за день до этого, убедил Галифакса в том, что "приближается война" и что весна и лето будут периодом ожидания этой войны.
Как нам рассказывают, Галифакс стал ждать развязки войны со спокойствием и почти с некоторым чувством облегчения, что жребий брошен. Впоследствии он подготовил меморандум с обзором этого периода. В нем он доказывал, что ни польские, ни румынские правительства не питали никаких иллюзий относительно масштабов конкретной помощи, которую они могли ожидать от Великобритании в случае нападения на них Германии. Для поляков английские гарантии представляли собой наилучшую возможность ("в действительности единственную возможность") предостеречь Гитлера от развязывания войны.
По-видимому, не один только Галифакс совершенно не осознавал странной логики своей аргументации. Он утверждал, что Англия объявила о своих гарантиях полякам, чтобы предотвратить нападение Гитлера на Польшу. Однако в конце мая Галифакс пришел к выводу, что гарантии не сыграли своей роли; Гитлер изготовился для нападения на поляков. А что же дальше? Разве англичане и французы не могли ничего предпринять и только ждали нападения Гитлера со спокойствием и с некоторым чувством облегчения, как об этом пишет биограф Галифакса?
Да, ничего другого не оставалось, так как политические и военные руководители в Лондоне и Париже создали легенду об англо-французской "неподготовленности". В душе они страшились неизвестности. У них было ошибочное и чудовищно искаженное представление о мощи и подготовленности Германии, и тем более о ее намерениях и возможностях ее военно-воздушных сил. Более поразительным было отсутствие веры в свои собственные возможности, в свой народ и в своих союзников, а также собственная неспособность или отсутствие желания попытаться овладеть ситуацией, с которой они столкнулись лицом к лицу. Создается впечатление, что правительства союзников, военные руководители и секретные службы, обманутые, испуганные, ощупью, как слепые, шли прямо в распростертые объятия Гитлера. Ему особенно и не приходилось прибегать к искусной политике: слепота союзников, их неспособность и внушенный самим себе страх оказывали Гитлеру лучшую услугу.
Итак, в конце мая легенды прочно укоренились: англичане считались неподготовленными, французы - слабыми и не играющими роли в равновесии сил. Немцев считали сильными, подготовленными и решительными, и судьбу Европы отдали в руки Гитлера. Вот теперь для нас настало время вернуться от легенд к действительности.
3. Легенда о подготовленности Германии
К концу мая Гитлер и вооруженные силы Германии были готовы к войне, но не такой, какой ожидали англичане или французы и с какой были связаны расчеты англо-французского штаба.
"План Вейс" - план уничтожения Польши - был пересмотрен, подправлен, уточнен и готов для практического претворения в жизнь, но только при наличии исключительно благоприятных политических и экономических условий. Ибо по мере дальнейшей детализации плана и уточнения потребностей в боевых средствах, материально-технических и людских ресурсов для проведения "молниеносной операции" немецкое руководство охватывала все более усиливавшаяся обеспокоенность серьезностью навлекаемого на себя риска и теми большими ограничениями, при которых они собирались осуществить эту операцию.