Но тут какая-то барышня с зонтиком мигом сняла чехол, и в ее руках вместо зонтика затрепетал на ветру красный флаг.
Усатый городовой схватил барышню за косы и пригнул ее голову к земле, но рабочие подхватили зонтик-флаг, и он поплыл над головами, переходя из рук в руки.
В грохоте битвы дядя Митяй призывал рабочих не сдаваться, однако городовые прорвались к нему. Он отшвыривал их, но жандармы навалились кучей.
Я видел, как недалеко от нас какая-то женщина с растрепанными волосами подбежала к сотнику, который гарцевал на коне, рванула на груди кофточку и крикнула:
- На, мерзавец, стреляй в грудь, которой я младенца кормлю!
Жандармы, казаки и полиция теснили рабочих к воротам завода. Под напором людей ворота затрещали.
Толпа хлынула на завод, казаки - следом. Звуки битвы стали удаляться…
- Вот тебе и свадьба в заводе! - сказал Васька с обидой в голосе.
Все-таки мы нашли отца. Рабочие привели его, раненного, в котельную.
Отец был весь в крови. Он сидел на ящике, откинувшись к стене. Шахтер Петя и двое других рабочих перевязывали ему голову лоскутами.
Я громко заплакал, но отец не слышал меня. Закрыв глаза, он повторял, как в бреду:
- Не может быть, чтобы эта кровь прошла даром… Не может быть!..
7
Бунт в городе не утихал несколько дней.
Рассказывали, что Первого мая бои шли на всех улицах. Присланные из Бахмута казачьи эскадроны в центре города загнали рабочих за церковную ограду и начали избивать. Пленным некуда было укрыться, кроме как в церковь. А оттуда их выгонял поп. Рабочие стали защищаться церковной утварью: лупили казаков подсвечниками, палками от хоругвей, медными евангелиями. Один огрел городового кадилом. Говорят, отец Иоанн стоял на паперти и кричал: "Побойтесь бога, храм разорили!" Где там было слушать попа, если казаки рубили людей саблями!
На третий день из Екатеринослава приехал губернатор и назначил порку арестованных. Пожарную площадь кольцом оцепили солдаты - нельзя было пройти. Рассказывали, что губернатор издевался над рабочими и перед поркой поздравлял каждого с праздником Первого мая. Дядю Ван ли и Сиротку посадили в тюрьму, многих сдали в арестантские роты. Отца моего рабочие куда-то спрятали, а дядю Митяя, как ни оберегали его рабочие, полиция схватила. Губернатор будто бы сказал: "Давно тебя ищем, со-ци-ал-де-мо-крат! Теперь нашего суда не минуешь".
Только на пятый день по городу можно было пройти спокойно. Нам с Васькой сказали, что вся Пожарная площадь забрызгана кровью. Но мы не нашли следов. Дети пожарников указали место, где стояла скамья для порки, - у самого памятника царю. А табуретка, на которой отдыхал губернатор, - напротив. Мы увидели вмятины в земле от ножек табуретки. Наверное, губернатор был жирный.
По городу разъезжала конная стража. Возле городского суда улица была запружена народом. Мы прислушались к разговорам и поняли: судят самого главного революционера - дядю Митяя. Мы хотели протиснуться поближе, но вокруг суда разъезжали на конях казаки и, грозя пиками, покрикивали:
- Осади назад!
Мы забрались с Васькой на дерево. Отсюда были видны окна суда и дверь, у которой стоял часовой.
Под деревом собрались рабочие. Один из них, наверно, побывал на суде и горячо рассказывал:
- Судья объявляет: "Подсудимый, ваше последнее слово". Встает он и давай их резать: "Нет, - говорит, - господа, там, где голодают миллионы крестьян, а рабочих расстреливают за забастовки, - там восстания не прекратятся, пока не сметут с лица земли позор человечества - русский царизм!"
Это было похоже на дядю Митяя: я сам видел, как он смело дрался с жандармами, наверно, не одному съездил по уху…
Я спустился с дерева пониже, чтобы лучше слышать рассказ рабочего, как вдруг люди зашумели:
- Ведут, ведут!
Я увидел, как из суда вышли двое солдат с саблями наголо, а за ними я чуть не разревелся от жалости - шел дядя Митяй в кандалах. Позади шли еще двое солдат с саблями.
Выйдя из суда, дядя Митяй поднял цепи и позвенел ими:
- Вот их правосудие, товарищи!
Солдат, шедший позади, пнул его ногой:
- Иди, не разговаривай.
- До скорого свидания, товарищи! На баррикадах!
- Прощения просим, товарищ Митяй! - доносились голоса.
Мы с Васькой спрыгнули с дерева, но нас затерли. И думать было нечего, чтобы протиснуться к дяде Митяю. Верховые казаки отгоняли людей плетьми.
Мы бежали до самой тюрьмы. Там жандармов и полиции было еще больше. Тюрьму переполнили арестованными, оттуда, из-за стены, доносился встревоженный гул.
Из одного окна сквозь решетку просунулся красный платок и кто-то прокричал:
- Братья! Продолжайте борьбу!
Околоточный поднял кирпич и, скверно выругавшись, запустил им в решетчатое окно.
Мы ушли: боялись, как бы не началась стрельба.
Нехорошо было на душе - наших побили. А по главной улице мимо богатых магазинов, развалясь на бархатных сиденьях, катили на пароконных фаэтонах разнаряженные барыни с офицерами.
Я потянул Ваську домой.
Солнце садилось. Запад был охвачен заревом.
На базаре мы увидели толпу женщин и ребятишек. Они кого-то слушали. Мы подошли. Прямо на земле, сложив ноги калачиком, сидел старик с бандурой в руках. Волосы у него были белые, брови пушистые. Старик ударял по струнам и не пел, а говорил, то тихо, едва слышно, то громко и сердито:
Гей, гей…
Як умру, то поховайте
Меня на могиле,
Серед степу широкого
На Вкраини милий.
Старик прижал струны рукой и замолк. И вдруг снова ударил по ним. Звонко вскрикнули струны, и старик угрожающе заговорил:
Поховайте та вставайте,
Кайданы порвите
И вражою злою кровью
Волю окропите.
Гей, гей!..
Неожиданно догадка озарила меня: "Да ведь это же тот самый Бедняк с гуслями, про которого рассказывал Васька! Значит, он еще ходит по земле, ищет царя, чтобы расплатиться с ним". Сказка переплелась с жизнью, и я уже не знал, где выдумка и где правда.
Я хотел сказать об этом Ваське, но из-за угла развалистой походкой вышел Загребай с длинной черной шашкой на бедре. Люди испуганно зашептали что-то гусляру, но Загребай опередил их и пнул старика сапогом:
- Ну чего расселся? Марш отсюда! Живо!
Старик поднялся и пошел. Притихшие, мы провожали его до самой окраины, а там остановились и долго смотрели, как Бедняк уходил по дороге в бескрайнюю степь.
- Пошел царя искать… Правда, Вась?
Васька ничего не ответил.
Глава четвертая
КОНЕЦ ИМПЕРИИ
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног,
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог.
1
В феврале семнадцатого года на заводе вспыхнула такая забастовка, какой не бывало. Завод притих, даже гудок, по которому жил весь город, молчал. Мы с утра побежали смотреть на невиданное зрелище - остановившийся завод. С нами увязалась сестра Абдулки Тонька. Подобрав юбчонку, она бежала позади и хныкала:
- Абдулка, обожди!
Ничто не могло удержать нас, даже слухи о том, что хозяин завода Юз сам сторожит завод с ружьем, заряженным солью. Соль была пострашнее пули. Пуля что? Убьет, и ладно. А вот если стрельнет солью в сидячее место, тогда одно спасенье: ищи корыто с водой и садись в него, сиди и терпи, пока соль не растает.
В воздухе чувствовалось веяние весны. С крыш сыпалась веселая капель.
На мокрых дорогах появились темно-синие грачи. Они важно расхаживали по талым лужам, поводя длинными белыми носами.
Сквозь известную одним нам дыру в заборе мы гуськом, друг за другом, пробрались на завод.
Первое, что бросилось нам в глаза, был чистый снег, лежавший всюду: на крышах цехов, на ржавых котлах, на мартеновских болванках, сложенных по обеим сторонам подъездных путей. Это было диво: мы привыкли, что снег на заводе всегда бывал черным, как сажа.
Еще больше поразила нас тишина. Угрюмо возвышались холодные доменные печи. На них тоже покоились шапки снега, хотя раньше наверху вечно бушевало пламя. На заводе стало светлее: небо очистилось от дыма и копоти. На поржавевших рельсах стояли осыпанные снегом горбоносые паровозные краны.
В мартеновском цехе было пусто и холодно. Сквозь завалочное окно мы пролезли внутрь печи и потанцевали на остывшем, твердом металле.
Потом мы перебежали в котельно-мостовой цех. От безлюдья и тишины цех казался еще больше. Взглянешь под крышу, где неподвижно повисли подъемные краны, и картуз валится с головы.
Васька приложил ко рту ладони, сложенные трубкой, и крикнул на весь цех:
- Ку-ка-ре-ку!
Эхо отдалось над высокими сводами здания, разноголосо откликнулось в котлах, разбросанных повсюду.
Гречонок Уча повернул к ним шутливо-испуганное лицо и зашептал:
- Хлопцы, это нас Юз передразнивает. - И он закричал: - Эй, Юз, вылазь!
Эхо отдалось: "Эй-о-ась!"
Илюха боязливо попятился:
- Зачем зовете Юза? Дождетесь, что он придет и схватит вас!
Мы не слушали Илюху. Нас охватило чувство свободы и веселья. А тут еще Васька крикнул:
- Хлопцы, это Юз в котел забрался и пугает нас! Объявляю бомбардировку!
Веселыми возгласами встретили мы эту выдумку. Ураган камней обрушился на пустой котел, и цех наполнился таким грохотом, какого не выдержал бы и глухарь-котельщик.
- Стой, хлопцы! - приказал Васька, подняв руку.
Мы замерли с зажатыми в кулаках камнями. Васька оглядел нас испытующе:
- Говори, кто смелый?
- Я!
Васька взглянул на меня, и я испугался: вдруг он заставит меня залезть на заводскую трубу, куда и галки не долетали?
- Так. Кто еще смелый?
- А что? - спросила Тонька, лукаво кося черными красивыми глазами.
- Кто не побоится пойти к дому Юза?
Такая дерзость была под стать только Ваське. Мы никогда не видели Юза, он постоянно жил в Петербурге и приезжал редко. Ребята рассказывали, что тройку своих серых жеребцов он поит вином, чтобы скакали как черти! У этих жеребцов и подковы серебряные!
Словом, идти к дому Юза было боязно. Мы молчали, не зная, что ответить Ваське. Абдулка скреб заросшую жесткими волосами макушку.
- А что? - первым отозвался Уча. - Пойдемте и скажем Юзу, что мы тоже бастуем.
- И посмотрим лебедей, - подсказал Илюха.
- Каких лебедей?
- А вы не знаете? У него в саду ставок, а в ставке лебеди плавают.
- Зачем?
- Для красоты.
- А ты видал, рыжий? - спросил Уча.
- Не я, так другие видали… До нас дядька приходил и говорил, что его брат слыхал…
- Наговорил: брат видал, как барин едал…
- Ничего удивительного нет, - сказал Васька. - Юз богач… У него в погребе сундуки с золотом стоят…
- А дом у него белый-пребелый, - сказала Тонька, - знаете почему? Из сахара сделан…
- Хватит врать! - прервал ее Васька. - Что ты, дите малое или соображение у тебя не работает? Разве дом из сахару делают?
Илюха ухмыльнулся и сказал:
- Этак люди соберутся с чайниками, сядут вокруг дома и весь его испьют… Сначала стенки, а потом и хвундамент. - И довольный шуткой Илюха закатился смехом.
- Я вам другое расскажу про юзовский дом, - сказал Васька. - Такое услышите, что не поверите.
- Что, Вась?
- У Юза прямо из ставка в дом вода по трубам идет.
- Как? - спросила Тонька.
- А так: в стене крант, если его повернуть, то вода сама польется, хоть целый день будет течь.
- Ой, смешно, - хихикнула Тонька.
- Зачем ему столько воды, разве он выпьет? - с недоверием переспросил Илюха.
- На случай пожара вода, - объяснил Абдулка.
- Айда к дому Юза! - скомандовал Васька.
- Ну вас, - Илюха попятился, - еще застрелит Юз. Лучше я пойду домой кукурузу есть.
- Тикай и не оглядывайся, - сказал ему Васька.
И мы впятером - Васька, я, Абдулка с Тонькой и Уча - пустились в опасный путь.
Илюха вслед нам бубнил:
- Идите, идите… Юзовские собаки порвут вам штаники. А еще Юз снимет вас на карточку, тогда узнаете!
Мы прошли через механический цех и сквозь забор вылезли в степь. Там на отшибе стоял особняк Юза, обнесенный стеной из серого камня. Возле ворот пестрела белыми и черными полосами будка городового.
По неглубокому и уже влажному весеннему снегу, крадучись, мы приблизились к юзовскому дому. По гребню стены угрожающе торчали острые стекляшки, чтобы никто не мог перелезть через забор.
Стена была высокая. Мы собрали несколько кирпичей и сложили их один на другой. Васька влез ко мне на плечи и мигом оказался на стене. Мы снизу шепотом спрашивали:
- Ну шо там, Вась? Шо?
Васька показал нам грязный кулак, и мы притихли. Однако любопытство взяло верх, и Уча с помощью костыля тоже вскарабкался на стену. Он хотел втянуть за собой Тоньку, но та съехала обратно, порвала юбку и захныкала.
Мы с Абдулкой заспорили, кто кого должен подсадить. Васька снова погрозил нам. Мы затихли, и тогда Абдулка уступил. Я влез к нему на спину, он поднял меня, и я кое-как взгромоздился на стену. Чтобы не порезаться о стекляшки, я спрятал руки в рукава телогрейки. Уча костылем втянул на стену Абдулку.
Одна Тонька осталась внизу и ныла:
- А я? Меня подсадите! Сами влезли…
- Тс-с, тише, ты!
Сердце мое колотилось от страха и любопытства. Я увидел белый дом. Возле дверей стояла лопата с налипшими комьями снега. Дорожки кругом были расчищены.
Сквозь редкие ветки деревьев и кустов, посаженных вдоль стены, я рассматривал двор. Он был пустынный, и никаких лебедей нигде не было.
Вдруг послышались голоса. Я в испуге прижался к стене. Дверь в доме отворилась, и с крыльца сбежала высокая, стального цвета собака с огромной квадратной мордой и нарядным медным ошейником. Вслед за собакой показалась группа людей. Они медленно шли по дорожке, ведущей к железным воротам.
Бежать было поздно. Мы замерли.
По сияющим пуговицам на шинели я узнал пристава. Был здесь и отец Иоанн в черном длинном подряснике, с серебряным крестом на груди.
Заметил я также человечка в круглом котелке. Это был тот самый меньшевик-коротышка, который в прошлом году весной говорил речь на маевке. Сейчас на нем была шуба с большим меховым воротником, похожим на хомут, от шеи до живота.
В середине всей компании шел господин в клетчатом пальто, в кепке из желтой кожи. По диковинной сигарке коричневого цвета, которую он жевал во рту и дымил ею, как паровозной трубой, я догадался, что это был сам Юз. Его сытое лицо окаймляла круглая аккуратная бородка.
Господа двигались к воротам, не замечая нас. Собака обнюхивала влажный снег на краю дорожки. К счастью, ветви деревьев надежно скрывали нас.
Жуя заморскую свою сигарку, Юз что-то говорил. Изредка он останавливался, тогда останавливались все и слушали его.
Тыча меньшевику-коротышке в грудь пальцем, на котором сверкало золотое кольцо, Юз говорил:
- Власть в России должны взять промышленники - цвет страны. Царь Николай уже не способен вести войну. Дни царя сочтены. Россия охвачена внутренней смутой.
- То, что вы называете смутой, есть революция! - отвечал толстяк Юзу. - Идет спасительная и очистительная революция!
Юз раздраженно махнул рукой:
- Пустые слова… Революция - это хаос, и вы, русские, сами погибнете в этом хаосе.
Собака потерлась мордой о карман клетчатого пальто, Юз погладил ее и сказал, обращаясь к приставу:
- Царя уговаривают кончить войну миром с немцами. Если вы допустите эту ошибку и царь заключит мир, то все ваши заводы и шахты приберут к рукам германские промышленники.
- Мы не допустим этого, Джон Иванович, - сказал пристав.
- У вас не спросят разрешения, - жестко возразил Юз. - Власть берут силой. Разве можно давать волю народу? Если хозяин даст свободу своей скотине, то в его доме господином станет свинья. О, у нас в Англии рабочие знают, что их обязанность работать, а не заниматься политикой…
- Мы воспитаны иначе, - кипятился меньшевик, приподнимаясь перед Юзом на цыпочки: наверно, хотел казаться повыше. - Наш идеал - свобода, равенство, братство!
Юз даже отвернулся от меньшевика - так не нравились ему эти речи. Он стал разговаривать с курносым человеком с широкой, как у купца, бородой, должно быть, владельцем какой-нибудь фабрики или шахты.
- Я вчера получил депешу из Петербурга, там бастуют двести тысяч рабочих… О, Россия - варварская страна!
- Именно так, господин Юз, - поддакнул бородатый, - варварство у нас в России, дикость. Иногда задумаешься, и просто стыдно становится, что ты русский…
Не дослушав его, Юз обратился к приставу:
- Достаточно у вас сил, чтобы сломить забастовщиков?
- Так точно, Джон Иванович! Вызваны казаки есаула фон Граффа.
- Надо как можно скорее покончить с этой забастовкой.
- Слушаю-с, Джон Иванович. Можете положиться на нас.
И Юз вновь повернулся к меньшевику-коротышке, взял его за пуговицу шубы:
- Вот вы, социалисты, или, как вы себя называете… демократы. Ваша задача - спасти Россию, отвлечь народ от революции.
Юз начертил концом палки крест на снегу и с силой ткнул в него.
- Война, господа, только война! Война полезна, она освежает общество и движет вперед производство. Призывайте к войне!
Я ничего не понял из того, о чем говорил Юз. Да и не это меня занимало. В руках у заводчика была удивительная палка. На ней во все стороны торчали гладкие шишки, а вместо ручки поблескивала серебряная голова змеи.
Я подался вперед, чтобы получше рассмотреть палку Юза, но в это время Абдулка и Уча о чем-то заспорили, зашипели друг на друга. Со стены упал костыль Учи и, как назло, стукнулся о кирпичи.
Собака бросилась к стене.
Я спрыгнул, за мной гурьбой посыпались ребята, и мы бросились бежать.
В неглубокой балке недалеко от дома Юза я провалился в снег до пояса и, тяжело дыша, лег. Снег показался мне теплым. В тишине слышно было пение жаворонка.
Скоро ко мне в овраг кубарем скатился Абдулка, за ним приполз, волоча за собой сломанный костыль, весь исцарапанный Уча, потом Тонька, и последним свалился улыбающийся Васька.
Мы долго сидели в балке, боясь высунуть голову, чтобы Юз не подстрелил нас из ружья.
Домой мы возвращались через завод и по пути набрали полные шапки угля: с тех пор как началась забастовка, топить было нечем.
Мать похвалила меня за уголь. Вечером пришел Васька, и мы допоздна сидели, греясь у жаркой плиты и вспоминая о нашем походе к дому хозяина завода.