Первым результатом этого двойного огня – артиллерийского и ружейного – было бегство из Ени-Загры конных черкесов и башибузуков, а также мирного турецкого населения в соседние горы. Сквозь бинокль, на пятиверстном расстоянии было ясно для глаза, как нестройными массами бежала в гору конная и пешая толпа; но регулярное турецкое войско держалось крепко и ожесточенно отстреливалось из своих ложементов. Левая часть города была объята пламенем, загоревшись не от наших выстрелов, а подожженная убежавшими черкесами. Вскоре запылала и станция железной дороги. Час спустя после того, как началось сражение, генерал Гурко двинул на город пришедшую с ним стрелковую бригаду и приказал конной батарее заехать к неприятелю с правого фланга. Битва продолжалась всего-навсего около пяти часов, причем конная батарея и стрелковая бригада решили дело тем, что первая заехала почти в тыл неприятелю, а вторая бросилась на ура в турецкие ложементы. Вообще турки, по сказам русских офицеров и солдат, не выдерживают вовсе нашего ура, обозначающего атаку в штыки. Они встречают обыкновенно наши войска убийственным ружейным огнем, выпуская вдесятеро раз более снарядов, чем наши стрелки, но раз русский стрелок выдержал огонь неприятеля и приблизился к нему настолько, чтоб идти на ура, турецкий солдат падает духом, покидает позицию и спасается бегством. Так это случилось и в деле под Ени-Загрой. Поражение турок тут было полное: у них отбили два орудия, и они бежали, побросав все на месте – ружья, снаряды, продовольственные запасы и прочее. Чтоб облегчить бегство, они поснимали с себя куртки, панталоны и даже рубашки, разбросав их на дороге. Если б Ески-Загрские кавалерийские полки находились в назначенном месте, то ни один турецкий солдат не успел бы убежать из Ени-Загры в горы, кавалерия переловила бы их всех на месте, но Ески-Загрский отряд не показывался.
Едва стала смолкать перестрелка, генерал Гурко на полных рысях отправился с горы, откуда наблюдал за ходом сражения, в город, на поле битвы. Я не стану описывать вам вид этого поля; этот вид всегда возмутителен для чувства. Как завлекательно и полно напряженного интереса самое дело, так печально и больно зрелище раненых, убитых и обезображенных деятелей после сражения. Скажу только, что в Ени-Загре, по предположениям штаба, участвовавших в деле турок было около шести тысяч регулярного войска при шести крупповских орудиях большого калибра. Убитые в ложементах турецкие солдаты лежали кучами по шесть-семь тел, одно на другом. Между прочим, на станции железной дороги стоял длинный поезд, пришедший из Адрианополя с боевыми припасами; поезд этот загорелся от пожара станции, и вагоны с треском взлетали на воздух то от взрывавшегося динамита, то от разрыва снарядов.
Генерал Гурко, прибыв в город, застал отряд уже наскоро выстроившимся. На приветствие генерала: "Здорово, молодцы, благодарю вас за ваше молодецкое дело!" солдаты радостно и возбужденно отвечали долго не умолкавшим криком. Севский полк первый раз участвовал в деле и держал себя необыкновенно стойко, ни разу не дрогнув под градом неприятельских пуль. Генерал поздравил севцев с первым делом и с победой. Объехав войска, генерал Гурко приказал им немедля собираться в путь, чтобы поспеть на помощь и на соединение к Ески-Загрскому отряду, судьба которого сильно тревожила генерала и его штаб.
Часа через два по окончании сражения отряд уже двигался по шоссе по направлению к Ески-Загре.
Хаинкиой,
22 июля.
Джуранлы
В прошлом письме я изложил вам движение передового отряда через Малые Балканы в долину реки Марицы навстречу армии Сулейман-паши, подвигавшегося из Адрианополя к северу. В план этого движения входило нападение на Ени-Загру, занятую турками, и дело под Ени-Загрой окончилось 18 июля полным поражением турок и бегством их из города. При этом часть нашего передового отряда, находившаяся под начальством его высочества Николая Максимилиановича в другом городе – Ески-Загре и долженствовавшая прибыть 18 июля под Ени-Загру для соединения с остальными частями отряда генерала Гурко, не явилась вовсе в назначенный час на поле сражения. Отсутствие этой части сильно волновало и заботило всех в штабе Гурко, и без сомнения, более всех заботило самого начальника отряда. Он решился не оставаться ни минуты лишней под Ени-Загрой и, дав около двух часов времени вздохнуть войску, утомленному после дела, двинул затем колонны своего отряда по дороге к Ески-Загре на соединение и, буде нужно, на помощь отряду его высочества Николая Максимилиановича.
Колонны задвигались по шоссе вдоль широкой долины, богатой природой, но печальной на вид. По сторонам дороги лежали роскошные по растительности поляны, одетые зеленью высоко поднявшейся кукурузы, золотистыми стеблями и колосьями несжатой пшеницы, группами разбросанных там и сям фруктовых деревьев. Но в этой зелени долины и вблизи, и вдали дымились подожженные черкесами болгарские селения, виднелись обгорелые, почерневшие стены. Роскошная долина носила вид богатого сада, в котором только что сгорел старинный барский дом, ничто не уцелело от огня, и Бог ведает, куда девался гостеприимный, бывало, и радушный хозяин усадьбы. У самой дороги, по которой тянулся отряд, попадались от времени до времени валявшиеся трупы убитых турок и болгар, причем у болгар были отрезаны головы, и самые трупы их сильно обезображены; попались также два трупа русских драгун: лица их носили следы сабельных ударов и продольных, и поперечных. Эти драгуны, быть может, были гонцами с известиями из Ески-Загрского отряда к генералу Гурко, но смерть от руки черкесов или башибузуков застигла их на полдороге. Как бы то ни было, но вид валявшихся у самого шоссе искалеченных трупов заставлял невольно устремлять тревожный и пытливый взор в высокую кукурузу, в золотистые поля и вдаль, как бы стараясь угадать присутствие где-нибудь вблизи незримого и притаившегося врага.
В тот же день отряд заночевал в болгарском селении Карабунар, от которого, впрочем, уцелело одно разве имя, если не ставить на счет нескольких глиняных почерневших стен да медленно тлевших на огне столбов. В Карабунаре были приняты отрядом все меры против неожиданного ночного нападения. Такое нападение было весьма возможно, так как неприбытие Ески-Загрского отряда ясно свидетельствовало о близком присутствии неприятеля. Прибыв на ночлег в Карабунар, отряд лег спать под смутным предчувствием возможной ночной тревоги: кавалерия не расседлывала лошадей; штаб разместился на соломе, где пришлось, под открытым небом; каждый постарался привязать поближе к себе своего коня. Но ночь прошла спокойно и благополучно. Наутро следующего дня отряд рано поднялся с сырой и холодной ночевки, а часов в шесть уже снова двигался по шоссе по направлению к Ески-Загре.
Утро было солнечное и яркое; мягкий золотистый блеск лежал на всем пространстве долины, доступном для взора, но люди, утомленные от тревожно проведенной ночи, медленно и вяло подвигались по пыльному шоссе, всадники распустили поводья коней и как-то лениво и сонно покачивались на своих седлах; пехота тяжело и словно нехотя переставляла ноги. День между тем наступал томительный и жаркий. У каждого попадавшегося на пути колодца собиралась тотчас же тесная кучка людей, жадно глотавшая воду; у каждого ручейка выстраивались в ряд всадники и подолгу поили коней. Два часа кряду продолжалось это ленивое, утомительное шествие, в котором каждый, по-видимому, забыл и думать о неприятеле. Но вот часов в 8 утра несколько казаков прискакали с каким-то донесением к генералу Гурко, и вдруг что-то внезапное произошло в отряде, словно какая молния пролетела из конца в конец по двигавшемуся войску: все в мгновение встрепенулось и оживилось; всадники вдруг озабоченно стали править поводьями коней, пехота приободрилась и стройно зашагала в ногу; у всех лица приняли внезапно серьезное и строгое выражение. Казаки привезли известие, что неприятель показался впереди отряда, что казачий разъезд наткнулся на турецкий авангард, а подоспевшие четыре сотни казаков завязали уже перестрелку с неприятелем.
При этой вести все, что принадлежало в отряде к высшему начальству, засуетилось и двинулось вперед. Ординарцы Гурко заскакали в разные стороны, разнося приказания начальника отряда. Сам генерал Гурко, обгоняя пехоту, на полных рысях помчался со штабом и конвоем вперед, чтоб окинуть взором неприятельские позиции; наконец, весь отряд стал круто сворачивать с шоссе влево, в кукурузу, в ячменные поля и колючий кустарник.
Генерал Гурко между тем подскакал к выдавшемуся среди поляны высокому кургану, слез с лошади, быстро взбежал на курган и стал наблюдать в бинокль за видневшимся неприятелем. На расстоянии полутора верст от кургана в прямом направлении неприятель хорошо был виден простым глазом. Он занимал великолепную позицию в лесу, проходившему перпендикулярно шоссе. Лес этот, говоря строго, состоял из трех в ряд расположенных рощ, причем пересеки между рощами были покрыты густым кустарником вышиной в человеческий рост, а между лесом и нашими войсками лежала поляна, вся поросшая бурьяном, колючим кустарником, кукурузой и нескошенным хлебом. С кургана ясно видны были простым глазом колонны турецкой пехоты, стоявшей цепью у опушки рощи; колонны эти постоянно переменяли места, передвигаясь то вправо, то влево. Всадник на белом коне скакал взад и вперед по цепи, останавливаясь на минуту, взмахивая руками, очевидно, отдавая приказания. За цепью глаз различал в глубине рощи турецкую кавалерию. Не было видно только места, где помещалась неприятельская артиллерия, но она сама скоро дала о себе знать. Едва пешая наша батарея, заехав влево от кургана, где находился генерал Гурко, и в правый фланг неприятелю, открыла огонь по лесу, турецкие батареи загремели, посылая от себя гранаты по всем направлениям в сторону отряда.
Первые турецкие снаряды пришлись на долю генерала Гурко и его штаба. Заметив, вероятно, блестящие мундиры и белые фуражки на вершине кургана, турки направили туда свою первую гранату, которая, не долетев до назначения, разорвалась шагах в пятидесяти от кургана. Вслед за первой гранатой вторая понеслась по направлению к кургану: резкий не то свист, не то шип неприятно зазвучал над головами штаба; позади кургана что-то тяжелое глухо ударило в землю, высоко взвился густой столб пыли, и как-то тонко завизжали в воздухе разлетевшиеся осколки лопнувшей гранаты. Третья граната упала уже очень близко от кургана, шагах в десяти, но, по счастью, не разорвалась. Турки, оказалось, не в шутку обстреливали беззащитный курган. Приказано было всем стоявшим на кургане садиться на землю, чтобы не слишком привлекать внимание неприятеля; конвою, расположенному у подошвы кургана, велено было перейти в другое место. Впрочем, турки стреляли по всем направлениям, всюду, где только замечали малейшее движение нашего отряда: пыль на дороге, пеших и конных людей, стреляли даже по отдельным казакам, проезжавшим по шоссе.
Артиллерийский огонь разгорался больше и больше. С правой стороны кургана заехала наша конная батарея, и выстрелы ее были до того метки, что каждый раз попадали то в турецкую пехоту, то в турецкую кавалерию, производя в них минутный беспорядок. Турки принуждены были несколько раз передвигать свою цепь, спасаясь от действия нашей конной батареи. Вскоре пороховой дым стал затягивать сероватым облачком опушку леса, и сквозь этот дым промелькивали в глазах красные огоньки отдельных выстрелов. Между тем наша пехота подвинулась близко к неприятельской цепи, и вот к грому пушек, шипению и свисту гранат присоединился новый непрерывный звук от ружейной стрельбы; казалось, будто в лесу ломают в щепки толстые доски, и щепки эти с треском, визгом и воем взлетают на воздух. К адскому огню присоединились еще палящие лучи солнца. Не прошло и двух часов с минуты начала сражения, а полковые санитары уже заработали вблизи кургана: то и дело мимо штаба проносили раненых, помещая их в небольшом леску позади кургана. Турецкая пехота между тем подвинулась от опушки леса вперед, по-видимому, переходя в наступление, и турецкие пули завизжали над головами генерала Гурко и штаба. Напрасно окружающие уговаривали генерала сойти с кургана в более безопасное место, начальник отряда с невозмутимым хладнокровием, полулежа на кучке подстеленной соломы, принимал донесения, раздавал приказания и отправлял в самый огонь ординарцев и вестовых. На многократные предостережения штаба генерал Гурко всего один раз заметил суровым голосом, что от судьбы своей никуда не уйдешь.
Битва продолжалась в течение восьми часов кряду, причем ни левый наш фланг, ни центр не в состоянии были выбить неприятеля из занимаемой им позиции. И левый фланг, и центр переходили несколько раз в наступление, но безуспешно, благодаря тому что турки были скрыты кустами и деревьями, выпуская из-за кустов и деревьев неимоверное количество ружейных снарядов.
Вообще говоря, турецкий солдат снабжен огромным запасом патронов для своего ружья. Он носит эти патроны и в сумке на груди, и в феске, и в карманах; кроме того, целые ящики с патронами располагаются позади турецких стрелков, которые стреляют, по большей части не целясь, и заняты только старанием выпустить как можно более снарядов навстречу неприятеля. Когда же турки занимают позиции в лесу, как это было в настоящем случае, то обыкновенно несколько турецких солдат влезают на деревья и оттуда, наблюдая за движением нашего отряда, сообщают своим товарищам направление, по которому им следует стрелять. Вот почему и в деле 19 июля Севский и Елецкий полки, составлявшие наш левый фланг и центр, были осыпаемы градом пуль, не видя неприятеля, скрытого лесом и кустами.
Дело это, названное по имени близлежащей деревни делом под Джуранлы, решено было 13-м и 15-м батальонами стрелковой бригады, которые, зайдя неприятелю слева со стороны леса, пошли прямо в атаку по местности, менее поросшей кустарником и бурьяном. Вообще говоря, обстрелянные и великолепно дисциплинированные солдаты стрелковой бригады отряда сильно импонируют туркам тем, что идут хладнокровно под далеко хватающим огнем неприятеля, сами не выпуская ни одного патрона, пока не подойдут к туркам на половину расстояния своего ружейного выстрела; тогда они начинают целиться сознательно и расчетливо, как на учении, и, стреляя, подвигаются вперед. Очутившись таким образом на расстоянии 20–30 шагов от неприятеля, стрелки опускают ружья и с криком "ура!" бросаются в штыки. Так это было накануне под Ени-Загрой, так это случилось и 19 июля под Джуранлы, где турки не выдержали атаки нашей стрелковой бригады и бросились бежать из леса, побросав все на месте: раненых, убитых, весь лагерь и даже куртки и панталоны.
В деле под Джуранлы по приблизительному расчету турецкого войска, не считая черкесов и башибузуков, было числом до 12 тысяч; в отряде же генерала Гурко было всего семь тысяч человек. Обращенные в бегство под Джуранлы турки составляли правое крыло армии Сулейман-паши, который в это время находился под Ески-Загрой и атаковал отряд его высочества Николая Максимилиановича. Еще во время боя прискакал из Ески-Загры Киевский гусарский полк и привез генералу Гурко известия из Ески-Загрского отряда. Небольшой отряд его высочества был окружен накануне 30-тысячной армией Сулейман-паши и после непродолжительной защиты принужден был отступить 19 июля на Казанлык. При этом необыкновенную энергию в бою с турками проявили четыре болгарские дружины, входившие с состав отряда, которым командовал его высочество.
Тырново,
29 июля 1877 г.
Из воспоминаний о первом походе за Балканы
После дела под Джуранлы. Вид поля сражения. Насупротив Ески-Загры. Ночлег у подошвы Малых Балкан. День на солнечном припеке. Отступление в долину Тунджи. Бивуак у Хаинкиой. Возвращение в Тырново
18 июля 1877 года генерал Гурко, разбив турок под Ени-Загрой, двинулся к Ески-Загре на соединение с находившимся там отрядом герцога Николая Максимилиановича Лейхтенбергского, но на пути своем встречен был близ селения Джуранлы неприятелем, преградившим нам дальнейшую дорогу на Ески-Загру. Неприятель занимал выгодную позицию в лесу, у самого шоссе и, как оказалось впоследствии, составлял под начальством Реуф-паши правое крыло армии Сулеймана. 19 июля разыгралось под Джуранлы горячее дело, длившееся с переменным счастьем с 8 часов утра до 3 часов дня; турки превосходили нас числом и выгодами боевой позиции, но дело кончилось полнейшим поражением турок. Они бежали, едва успев увезти орудия и бросив на месте весь лагерь с боевыми запасами и продовольствием.
Победа была полная, но вместе с этой победой наступали для отряда новые трудности и трудности более тяжкие, чем накануне в деле под Ени-Загрой и сегодня в деле под Джуранлы. В течение целого дня горячего боя под Джуранлы ни на минуту не покидала нас тревога о судьбе Ески-Загрского отряда. С курганчика, с которого Гурко наблюдал за ходом сражения, мы видели вдалеке у Ески-Загры поминутно вспыхивавшие клубочки дыма и заключали по этим клубочкам, что под Ески-Загрой происходит тоже сражение, что небольшой отряд Николая Максимилиановича (всего четыре батальона болгарской дружины и три полка кавалерии) атакован, в свою очередь, неприятелем. Но подать этому отряду руку помощи мы не могли, ибо сами дрались в эту минуту с превосходными силами турок и ждали поэтому с тревогой в душе развязки обеих разыгравшихся невдалеке друг от друга битв. В 11 часов утра пришло из-под Ески-Загры первое известие к Гурко, гласившее, что отряд Николая Максимилиановича окружен громадными силами турок, что болгарская дружина дерется мужественно и стойко, но что держаться долее она не может. Наконец в 12 часов прискакал к нам из Ески-Загры Киевский гусарский полк и донес генералу Гурко, что четыре батальона болгарской дружины разбиты, рассеяны и в беспорядке партиями и одиночными людьми отступают на Казанлык; турки их преследуют; турок массы; 20–30 тысяч турецкого войска находится у стен Ески-Загры. Как быть и что делать?
В 3 часа дня замолкли последние выстрелы под Джуранлы, и вот сейчас, после дела наш небольшой отряд (всего около семи тысяч человек) очутился вновь лицом к лицу с громадными силами турок. Сулейман-паша находился от нас в каких-нибудь 6–7 верстах расстояния (от Джурналы до Ески-Загры) и, разбив болгарские дружины, стоял теперь против нас во всеоружии всей своей армии. Медлить было нельзя, требовалось какое бы то ни было скорое и энергичное решение. Но какое? Отступить назад к Ени-Загре? Но это значило бы бросить на произвол судьбы остатки Ески-Загрского отряда, отступавшего на Казанлык, отдать их окончательно туркам. Да и не поздно ли уж было отступать? Сразиться с армией Сулеймана, пойти ему навстречу, принять бой с противником вчетверо сильнейшим?.. Между тем начальники частей явились к генералу Гурко с донесениями, что люди измучены от длинных переходов, изморены от двух кряду дел, вчерашнего и сегодняшнего, что они не в состоянии двигаться дальше и, что всего важнее, в боевых припасах ощущается полнейший недостаток: патроны расстреляны, на орудие остается средним числом всего по три снаряда, патронов и снарядов достать неоткуда. Положение обрисовывалось вполне. Оно было критическое.