Дневка. Наш батальон должен заступить в караул при императорской квартире, и я как дежурный повел его в Иоганесбург. Обыкновенно смена караула происходила у нас без церемонии, а сегодня государю угодно было присутствовать, и так как мы не были подготовлены, то и не угодили ему.
Я провел день в трактире, так как другого помещения не было. Вечером была устроена иллюминация. Перед окнами государя воздвигли пирамиду с транспарантом, на котором красовалась надпись:
"Слава освободителю Европы Александру Великому".
Народ запрудил улицу, и не смолкало "ура" по адресу России. В это время государь, не обращая внимания на восторженные приветствия пруссаков, запершись в своей квартире с несколькими музыкантами Преображенского и Семеновского полков, репетировал с ними обедню, которую, по его желанию, должны были на завтра служить. Эта репетиция затянулась долго, и я смог отдохнуть лишь в 1 час ночи.
13 января. Понедельник.
Государь опять пришел к смене караула. Заметив, что мои люди без ранцев, рассердился на меня, сделал мне выговор и приказал посадить на 24 часа под арест. Это взыскание, хотя и не строгое, меня очень огорчило, так как оно было наложено не столько за мой промах служебный, сколько за дело Криднера, в котором я принял такое же участие, как остальные мои товарищи. Я передал командование старшему после меня офицеру и приказал ему идти на Курвиену, куда должен был в течение дня прийти наш полк, сам же отправился к графу Аракчееву, который за мной прислал. Он присутствовал при сцене между государем и мной и сказал мне, что его величество сказал ему, что знает меня давно как хорошего офицера, но что счел нужным наказать за мою рассеянность. После этого объяснения я, покинув Иоганесбург, откуда императорская квартира еще не предполагала выехать, отправился в штаб-квартиру генерала Потемкина в Курвиену, а оттуда – в Гайдин, в мою роту, где я отбывал арест в своей квартире.
14 января. Вторник.
Императорская квартира перешла в Фридериксдорф, а наш полк на версту дальше, в Каббаси.
Находясь под арестом, я пошел не с полком, а отдельно. Вечером мне возвратили мою шпагу.
15 января. Среда.
Императорская квартира перешла в Виленберг, мы же – на две версты дальше, в Раковницу. Государь был у окна, когда мы проходили через Виленберг, и все население, запрудившее улицы, удивленно смотрело на нас.
Московская кампания нас прославила на всю Европу. Наше помещение, отведенное сегодня, не так тесно, как обыкновенно, да к тому же получен приказ занять еще несколько деревень, которые мы найдем свободными. Вероятно, остановились не на один день.
16 января. Четверг.
Граф Аракчеев передал, чтобы я явился к нему в Виленберг, поэтому, не зная сколько здесь простоим, я немедленно отправился. Граф желал видеть меня только для того, чтобы передать письма от г-жи Б. и получить мои к ней. Он принял на себя передачу моей любовной переписки. Я скоро возвратился из Виленберга, и так как в мое отсутствие еще нашли свободную деревню Прзидун, или Сутзен Гофен, то мне приказали перейти туда с 8-й и 9-й ротами. Я их там разместил, а сам остался ночевать в Раковнице, находящейся вблизи.
17 января. Пятница.
Я с моими офицерами перешел утром из Раковницы в Прзидун. Я должен пояснить, что мои товарищи по квартире все переменились с некоторого времени. Я помещаюсь с офицерами 8-й роты, моими товарищами явились гг. Бринкен, оба брата Храповицкие и оба Рачинские. Зотов тоже был в нашей компании, но по болезни отстал. Князь Дадиан произведен в офицеры и переведен в один из армейских полков, а князья Трубецкие давно отстали от нашего полка.
Едва мы устроились в Прзидунах, потребовали нашего квартирмейстера Николая Храповицкого, который, возвратясь, объявил нам, что завтра снова выступаем.
18 января. Суббота.
Выступили по направлению к Яново, но, не доходя до этого местечка, штаб корпуса и штаб нашего полка остановились в Рожене. Мы снова на границе Пруссии и Герцогства Варшавского. Королевский лес кончается у Виленберга, поэтому мы очутились в открытом поле. Холод давал себя сильно чувствовать. Я отморозил себе нос и по совету тер его до крови, что причинило мне нестерпимую боль.
19 января. Воскресенье.
Мы сделали очень большой переход. В местечке Яново мы перешли границу и зашли в Герцогство Варшавское. Штаб корпуса занял Умио-Заводский, а я с 8-й и 9-й ротами – Студенец, деревню, расположенную не доходя Млавы.
Как дежурный я должен был отправиться с рапортом, но меня одолела такая лень, что я не пошел с рапортом.
Утверждали, что жители герцогства поднялись в числе до 60 тысяч человек и вооружились по большей части топорами.
20 января. Понедельник.
Дневка. Получен приказ держать ухо востро и принять меры предосторожности против местного населения – опасались, как видно, восстания. Ввиду этого пришлось выставить караулы, несмотря на то что бедные солдаты изнемогали от усталости.
21 января. Вторник.
Сделали переход около трех верст. Корпусный штаб отправился в Врублево, а наш батальон со 2-м – в Линсену.
22 января. Среда.
Переход опять легкий. Кавалергарды заняли квартиры так близко от нас, что совершенно нас стеснили. Остановились мы, не доходя местечка Дробина, в Чашле. Наша квартира до невозможности омерзительная.
Некоторые наши офицеры поздравляли меня, уверяя, что я произведен в полковники, но, так как дневной приказ не был еще получен в полку, то я не решался этому верить.
23 января. Четверг.
Дневка. Мы так скверно расположились, что не довольны даже дневке. Заметна разница между этой страной и Пруссией. В этом проклятом герцогстве лишены даже самого необходимого, с трудом можно достать дрянную деревянную кровать. Столы составляют редкость. Комнаты низки настолько, что, несмотря на мой малый рост, я постоянно толкался головой в потолок.
Полагаем, что пойдем дальше на Плоцк. Наши люди совершенно изнурены. Много больных, и если соединить все три батальона, то по численности они равнялись бы одной роте полного состава.
При выступлении из С.-Петербурга в 9-й роте, которой я командовал, находились 4 офицера, 16 унтер-офицеров и 165 рядовых (это полный комплект), а при вступлении в Вильно из офицеров был один я, два унтер-офицера и 22 рядовых. Все остальные роты были в таком же составе, так что все 12 рот, составлявших полк, едва могли выставить до 300 человек. Такая громадная убыль в людях произошла больше вследствие утомительных переходов, холода и болезни, а не столько от неприятельских пуль и огня.
24 января. Пятница.
Переход небольшой, но ветер нас сильно беспокоил. Корпусный штаб направился в Домбровск, а наш полк – в Клинов. Нам отвели так мало квартир, что в них могли поместиться только офицеры, а солдатам пришлось разместиться по дворам.
25 января. Суббота.
Плоцк. Вступили в город церемониальным маршем, но в таком малом количестве, что мы представляли ничтожество. Несмотря, однако, на это, государь сам повел нас во главе. К несчастью, наш полк накануне заступал в караул императорской квартиры, поэтому не все части полка успели занять свои места в строю, вследствие чего нам пришлось поморочиться, чтобы построиться. Однако нам удалось кое-как собрать шесть малых отрядов, которые мы соединили в один батальон, хотя очень незначительный.
Преображенский полк и наш расположились по квартирам в самом Плоцке, а остальные разместились в предместьях.
Вечером устроили иллюминацию.
Префект города выехал встретить государя у ворот городских. Во время обеда в трактире я видел одного поляка, которого поверг в восторг любезный прием государя, оказавшего ему внимание. Он говорил трактирщику, что вовсе не голоден, что даже думать ему о еде не хочется после чести, оказанной ему его величеством, удостоившим его своим разговором. Я не мог воздержаться, чтобы не сказать этому чудаку, что если государь будет и дальше оказывать ему внимание, то он может умереть от голода.
26 января. Воскресенье.
Утром я нанес визит графу Аракчееву, а вечером был в театре, который оказался из рук вон плохим.
27 января. Понедельник.
Генерал Потемкин объявил мне, что я могу надеть полковничьи эполеты, несмотря на то что дневной приказ еще не дошел в полк.
Радость моя была неограниченная.
28 января. Вторник.
Желая поделиться своей радостью с близкими людьми, я отправился показать полковничьи эполеты двоюродным моим братьям Николаю и Ивану, помещавшимся в одной деревне, в трех верстах от города. Они тоже обрадовались моему производству, и мы расстались лишь поздно вечером. Деревня, в которой квартировали мои братья, – прусская колония: дорога, ведущая от Плоцка туда, проходит через чудесную местность. Я любовался всем и находился в восторженном состоянии. Мне казались места, может быть, прелестнее, нежели они были в действительности. Вообще этот день оставил много хороших воспоминаний; дай бог, чтобы такие дни повторялись почаще в жизни.
29 января. Среда.
Варшава и Пуавы взяты третьего дня. Это донесение, полученное сегодня утром, а также донесение о двух победах, одержанных под Данцигом, нас привели в восторг, и при появлении государя на параде раздалось несмолкаемое "ура". Затем, когда его величество возвращался после парада домой, окруженный почти всеми офицерами, появился старый фельдмаршал, то у всех внезапно, начиная с самого государя, вырвалось могучее "ура". Это была замечательная минута всеобщего энтузиазма, искреннего, без подготовки.
После я отправился обедать к Арсеньеву, командиру конной гвардии, расположенной в одной версте от Плоцка, в деревне Владыва, по дороге, по которой мы прибыли в Плоцк. Со мной был капитан Стюрлер. Нам так понравилась наша прогулка, что мы порешили ее возобновлять почаще, как только представятся удобный случай и возможность. Но судьбе угодно было, чтобы это была последняя прогулка, потому что, как только мы улеглись, был получен неожиданный приказ выступить утром и положил конец нашим мечтам.
Капитан Стюрлер, произведенный вскорости в полковники и назначенный командиром Лейб-гренадерского полка нашего корпуса, родом швейцарец. Поступил в русскую службу до кампании 1812 года. Он, кровный аристократ, ненавидел французов. Его приняли поручиком в Семеновский полк. Мы с ним сильно сдружились, он был очень храбрым офицером. Раненный под Пирной, он уверял, что хорошо заметил стрелка, стрелявшего в него, сделал перевязку и, желая отомстить своему врагу, вернулся в строй, но раненый вновь должен был выйти из строя. Он принял от меня 9-ю роту после моего производства в полковники. Он изучил русский язык, но говорил неправильно, чем вызывал наш смех, например, когда хотел сказать "равняйся в затылок", он говорил "равняйся потыльник". Он убит в 1825 году во время восстания 14 декабря.
Поход за Вислу
30 января. Четверг.
Покинули Плоцк в 8 часов утра. Хотя Висла еще стояла, но лед был слаб. Мы перешли ее благополучно. Перейдя на левый берег, мы двинулись на Блюмфельберг, прусскую колонию в трех верстах от Плоцка и в двух – от Гомбина. Штаб нашего корпуса направился в Нововески, а императорская квартира осталась в Плоцке.
31 января. Пятница. 1 февраля. Суббота.
Оставались на местах.
2 февраля. Воскресенье.
Государь оставил Плоцк, а мы выступили через Гостынин на Ланиентам, где остановилась главная квартира. Мы стали по квартирам в Ястзембе.
3 февраля. Понедельник.
Императорская квартира перешла в Кладово, штаб корпуса – в Дзербицу, а мы – в Ходову, в помещичью усадьбу.
4 февраля. Вторник.
Дневка.
5 февраля. Среда.
Императорская квартира перешла в Колло, а мы, не доходя одной версты этого местечка, остановились в Хойне. Жиды, одетые в платье, похожее на турецкий костюм, приехали верхом навстречу государю.
6 февраля. Четверг.
Дневка. Я отправился к графу Аракчееву, чтобы переслать через него письмо, но узнал в Колло, что он с государем занимает квартиру в полверсте оттуда; я отправил письмо, а сам возвратился в Хойн, не повидав любезного графа.
7 февраля. Пятница.
Императорская квартира перешла в Конин, а мы – в Бризен-Голендер. Слово "Голендер" прибавляется к названию каждой прусской колонии, оно происходит от слова "голен", что означает вырезан из леса, и прибавляется к колонистам, потому что они уничтожали леса, чтобы заселить места, сплошь покрытые лесами. Все колонисты живут несравненно лучше поляков и несравненно богаче их.
8 февраля. Суббота.
На местах. Я отправился в Конин, чтобы видеть графа Аракчеева, но и теперь, как прошлый раз, он занимал с государем помещичью усадьбу в некотором расстоянии от местечка, поэтому я посвятил время осмотру местечка. Конин – небольшое местечко, прекрасно расположенное на острове реки Варты, и издали производит впечатление большого и красивого города. Самое возвышенное место занято развалинами замка короля Болеслава. Я не мог взобраться туда на лошади, но, встретив на Бакушине попутчика-любителя, мы вместе вскарабкались на эту гору и достигли ее верхушки, на которой находились развалины. Оттуда мы любовались чудным зрелищем, представившимся нам, когда Государь, окруженный многочисленной свитой, въезжая в местечко, направился к квартире князя фельдмаршала и вошел к нему. Народ толпой, неся иконы, кинулся навстречу Государю и не расходился с улиц у дома старого генерала.
Я не сожалел о том, что видел, и возвратился очень довольный в Бризен-Голендер, несмотря на то что не исполнилось мое желание – видеть графа Аракчеева. Воздух совершенно весенний, поэтому прогулка доставила удовольствие.
Сегодня получено донесение о победе, одержанной графом Витгенштейном в трех верстах от Берлина.
9 февраля. Воскресенье.
На местах. Я опять совершил маленькую прогулку в Конин. Государь присутствовал в церкви на благодарственном молебне, отлуженном по случаю победы, одержанной под Берлином. Есть предположение, что наши войска заняли уже эту столицу.
Король прусский находится в Бреславле, а австрийский удалился, не объявив о том, что они наши союзники.
10 февраля. Понедельник.
Сделав переход в две версты, остановились в Туличкове.
11 февраля. Вторник.
Выступив раньше 8 часов утра, остановились в Пиятрозоли на очень скверных квартирах.