Кабаки, где продавали вино и закуску, были весьма демократичными заведениями, там можно было встретить представителей всех сословий, – разумеется, если они были в состоянии расплатиться. Так, однажды в "Королевском мече" за соседним столиком с нашими "обжорами" оказался столяр по имени Адам Бийо (в переводе его фамилия означает "плаха"). Усмотрев дурное предзнаменование в сочетании названия кабака и фамилии его посетителя, гуляки предпочли ретироваться.
К вину французы привыкали с ранних лет. Так, однажды восьмилетний Людовик зашел вечером к своей любимой сестре Елизавете и увидел, что ей наливают в кубок вино. Дофин возмутился: "Сестра, вы слишком молоды, чтобы пить вино; я пью его в этот час, но я на целый год старше!" и велел виночерпию более не подавать принцессе вина к ужину. Когда его младшему брату Гастону исполнилось шестнадцать, тот создал со своими приятелями "Совет шалопаев" и пустился во все тяжкие, посещая кабаки, игорные притоны и публичных девок.
Гастон был полной противоположностью своему благочестивому и целомудренному брату. Людовик находил отдушину в охоте, которая была своего рода экстремальным видом спорта. Этой страстью он заболел с детства: с шести лет он со знанием дела рассуждал о псовой охоте, поражая знатоков. Маргарита Валуа (первая жена Генриха IV) в 1603-1606 годах построила себе особняк на левом берегу Сены, с большим садом и просторным парком, и юный король травил там собаками зайцев; в галерее Фонтенбло его любимые Пато, Патло и Гризетта гонялись за лисятами. 22 мая 1607 года, едва расставшись с детским платьицем, дофин впервые участвовал в королевской охоте на оленя и тогда же получил в подарок от принца Уэльского ручной мушкет и двух спаниелей. Всем премудростям псовой охоты его обучил флорентиец Франческо де ла Шиорина. Затем главный королевский дворецкий принес ему книгу, озаглавленную "Псовая и соколиная охота". Впрочем, к тому времени шестилетний дофин уже свободно оперировал охотничьими терминами, многое знал о ловчих птицах и ловко спускал с перчатки сорокопутов, охотясь на воробьев. Его первый фаворит Шарль Альбер де Люинь приобрел вес в глазах короля-подростка тем, что вынашивал для него сорокопутов; он получил особую придворную должность – главного "птичьего" ловчего. Среди королевских ловчих птиц были соколы, с которыми охотились на диких уток, кречеты, ястребы, соколы-балабаны, уже упомянутые сорокопуты-жуланы. Любимой птицей короля был кобчик: маленький, но поражающий добычу крупнее себя (с ним охотились на перепелов, куропаток и даже фазанов), повинующийся голосу хозяина. В отличие от соколов или ястребов, на которых нужно надевать колпачки, кобчика можно было носить в открытую на перчатке.
Обычно Людовик охотился в сопровождении трех-четырех слуг, изредка брал с собой других дворян – например графа де Суассона, бывавшего с ним в Версале. В период его запоздалого "медового месяца", в 1619 году, карета короля нередко встречала на равнинах Ле-Бурже карету королевы: ловкий Люинь специально выносил для Анны Австрийской кречета, с которым можно было охотиться на цапель. Вообще приглашение на королевскую охоту было высокой честью.
Людовик был также неплохим стрелком и поддерживал себя в форме военными упражнениями. В парке слуги стучали по кустам палками, чтобы выгнать из них птичек, и король стрелял по ним из арбалета. Он был настолько одержим охотой, что, когда не мог покинуть дворец по состоянию здоровья, стрелял в саду Тюильри по воробьям. Рассказывают, что однажды несколько дробинок угодили в прическу Анны Австрийской, которая прогуливалась там со своими фрейлинами. По диким гусям и воронам Людовик палил из аркебузы или маленькой пушечки (он был отличным артиллеристом).
Охотился он и на крупную дичь – оленей, кабанов. Однажды на охоте, проводившейся в присутствии Анны Австрийской, Гастона и его юной дочери, удалось поймать целых пять волков и одного лиса. Бывало, что погоня, начавшись в сумерки, продолжалась при лунном свете, и тогда королева и весь двор терялись в догадках о том, что случилось с монархом. А случиться могло всякое: Людовик падал с коня, вывихивал ноги, бывал укушен собаками; в двадцать три года он научился плавать – после того как чуть не утонул. Как-то в апреле 1624 года он гнался за зайцем, который прыгнул в реку и поплыл; один из спутников короля свалился в воду, Людовик бросился его вытаскивать. Слегка обсохнув, он вернулся в Париж, переоделся и пошел на Совет.
Крестьяне тоже охотились, добывая себе пропитание: они расставляли силки на птиц или специально откармливали хорьков, чтобы добывать с их помощью диких кроликов. Хорьков держали в бочке на соломенной подстилке, меняя солому каждые три-четыре дня. Кормили их парным молоком, давая по стакану дважды в день, утром и вечером, или заменяли молоко взбитым сырым яйцом. Натаскивая хорька, ему позволяли съесть глаз у первого убитого кролика. Хорьков использовали и в гористой местности, чтобы доставать со скал птичьи гнезда.
Из всех игр французский король предпочитал игру в мяч (прообраз большого тенниса), кегли и бильярд; в шахматы и реверси он играл неохотно, поскольку чаще проигрывал, а из карт только строил домики. Бережливый Людовик считал азартные игры неразумной и преступной тратой денег. Игра в кости была под запретом; если чиновники, следившие за исполнением этого положения, застигали кого-либо за игрой в запрещенные игры, ставки изымались в пользу бедных. В Париже закрыли сорок семь игорных домов. В 1629 году Людовик издал ордонанс против игры, содержавший полторы сотни статей. Там, в частности, говорилось следующее:
"Мы запрещаем всем нашим подданным принимать в своих домах собрания игроков, которые называют академиями, а также сдавать или предоставлять свои дома для этой цели. Сим объявляем всех, кто ослушается и станет предаваться сему пагубному занятию, недостойными людьми, неспособными исполнять королевскую службу; предписываем всем нашим судьям навсегда изгонять их из городов, где они будут уличены в нарушении настоящего уложения.
Желаем также, чтобы оные дома были отъяты у их владельцев, ежели будет доказано, что оные занятия проходили в них шесть месяцев кряду, если только они сами не донесут на таких жильцов.
Объявляем все долги, сделанные в игре, недействительными, а все обязательства и обещания, сделанные ради игры, какими бы замаскированными они ни были, пустыми и недействительными, не влекущими никаких обязательств, гражданских или природных. Позволяем отцам, матерям, бабкам и дедам и опекунам возвращать себе все суммы, проигранные их детьми или несовершеннолетними, отымая их у тех, кто их выиграл". Этот ордонанс был подтвержден постановлением Парламента, выдержанным в том же духе.
Ришелье, со своей стороны, ввел налоги на карты и на игру вообще. Но тут и возникла дилемма: если игра – источник налоговых поступлений, то зачем ее запрещать? К тому же это было практически невозможно. В Париже по-прежнему играли не только в карты и кости, но и в "наперсток" (используя три небольших стаканчика).
Фавориты Гастона Орлеанского, дю Фаржи и дю Кудрэ, несколько удивились, когда кардинал пригласил их в дом канцлера Сегье, чтобы сыграть партию в пикет, однако приняли приглашение и даже согласились доиграть за Ришелье, когда того якобы срочно вызвали в Лувр. Пока они увлеченно резались в карты, двор дома заняли солдаты, фаворитов арестовали и увезли в Бастилию.
Академик Вуатюр тратил на игру практически все свои деньги, которые получал в качестве пенсиона за исполнение нескольких должностей (напомним: 18 тысяч ливров), а потому каждый день обедал у маркизы де Рамбуйе.
Среди салонных игр были распространены шашки, шахматы, бильярд. Выезжая на природу, аристократы играли в кегли, кольца, шары (род крокета) и волан (прообраз бадминтона).
Понятие "разврат", как правило, определяется триадой "вино, карты и женщины". Разумеется, в Париже были "веселые дома" на любой вкус и любой кошелек. Проституток самого низкого разбора называли "девицами с Нового моста": именно там они находили клиентов и порой под тем же мостом их обслуживали. Публичные дома назывались также "лавками чести": в том смысле, что честью здесь торговали. Благодаря Таллеману де Рео мы имеем некоторое представление о ценах на нее: так, однажды поэт Ракан обратился к сводне, чтобы та привела ему "барышню". Сторговались за один пистоль (эта золотая монета равнялась десяти ливрам). Однако, когда Ракан увидел, кого ему привели, сводня получила на руки лишь монету в четверть пистоля, поскольку "барышня" на поверку оказалась "горничной". Для сравнения: узники тюрем платили один пистоль в месяц, чтобы обеспечить себе сносное содержание и пропитание.
Кардинал Ришелье, несмотря на свой духовный сан, тоже не чурался женщин. Известная куртизанка Марион Делорм (1611-1650) одно время была его соседкой по Пляс-Рояль; говорят, что она трижды приходила к кардиналу, переодевшись в мужское платье. Обычно Делорм брала плату "натурой" – дорогими нарядами, украшениями и т. п.; за три визита она получила от его преосвященства кошелек с сотней пистолей – и со смехом выбросила его в окно. Она могла себе позволить такую роскошь: хотя Мари де Лон (это ее настоящее имя) происходила из буржуазной семьи, она была довольно образованна и представляла собой редкое сочетание красоты и ума. Говорят, ей оказал честь своим вниманием сам герцог Бекингем, когда был в Париже. Среди ее любовников были поэт Дебарро и фаворит короля маркиз де Сен-Map, за которого она даже собиралась замуж. (Скрывая свою связь от короля, Сен-Map вечером скакал из Сен-Жермена в Париж, утром возвращался и ложился спать одетым. Однако долго так продолжаться не могло: Людовик вставал рано, и отсутствие на церемонии его пробуждения фаворита, который спал до полудня, сильно его удивляло.) Марион Делорм была настоящей гетерой, так же как и ее младшая подруга Нинон де Ланкло (оставившая свой след во французской литературе). Поклонником последней был Буаробер: про "веселого аббата" говорили, что его ряса сшита из нижней юбки Нинон.
Впрочем, благородные дамы отличались от них только одним: они не брали денег за любовь. Однажды герцог де Шеврез заявил в присутствии гостей, что, по его мнению, рогоносцев следует топить в реке. Его супруга тотчас осведомилась, умеет ли он плавать. Таллеман де Рео даже утверждает, что герцогиня однажды переоделась в крестьянское платье и начала строить глазки какому-то пастуху, но тот вовсе не был похож на Селадона и сразу перешел к решительным действиям. Впрочем, герцогиню это только позабавило. Когда Франсуа де Бассомпьера (считавшегося настоящим рыцарем, образцом французского дворянина) предупредили о грядущем аресте, он всю ночь жег шесть тысяч писем, которые могли скомпрометировать знатных дам, а поутру с чистой совестью отправился в Бастилию.
8. О зрелищах
Церковные праздники и языческие забавы. – Чествование святых покровителей. – Рождение дофина – повод выпить. – Турниры и карусели. – Бродячие актеры. – Корнелъ и кардинал-драматург
"Хлеба и зрелищ!" – простой люд требовал этого от правителей со времен Римской империи. С хлебом во Франции XVII века постоянно возникали перебои, зато в зрелищах недостатка не было.
Церковь щедро снабжала верующих поводами для празднования, веселья и разгула. У католиков было пятьдесят праздников в году; протестанты отмечали только те из них, которые были связаны с Христом (Рождество, Страстную пятницу, Пасху, Вознесение, Троицу), предоставляя католикам праздновать события, связанные с жизнью Богородицы (о которых ничего не сказано в Писании), например Непорочное зачатие, Успение, а также День Всех Святых. Не соблюдали гугеноты и Великий пост.
Пройдемся вкратце по основным событиям праздничного календаря.
На Рождество служили три мессы: в полночь, на рассвете и поутру. Новый год отмечали дома, сообразуясь со своим достатком. Первого января служили мессу кавалеров ордена Святого Духа; 3-го парижане чествовали свою покровительницу святую Женевьеву: по улицам носили ковчег с ее мощами, и король следовал за процессией с непокрытой головой.
Шестого января отмечали Богоявление, выясняя, кто на сей раз станет Бобовым королем: в лепешку запекали "боб" и делили ее между гостями; того, кому попадется "боб", провозглашали королем, надевали ему на голову бумажную корону. "Король" выбирал себе "королеву", и каждый раз, когда он поднимал свой кубок, все присутствующие восклицали: "Король пьет!" До XVII века в разных городах Франции в этот день справляли Праздник Дураков – шумный, пьяный, распутный, прямой потомок римских Сатурналий. Все переворачивали с ног на голову; бывало, что прямо в церкви играли в кости; кое-где избирали дурацкого папу или епископа, поили его допьяна, сажали на осла задом наперед и возили по городу. В Гаме избирали князя дураков. Устраивали шутовские процессии, распевали непристойные песни; в Дижоне в этот день маршировала "дурацкая рота"; бывало, что дворяне в масках бросали в толпу яйцами и мукой (но к описываемой нами эпохе это прекратилось, потому что их быстро распознавали в толпе). ЛюдовикXIII не поощрял этого бесстыдства и кощунства и не терпел карнавалов (в отличие от его отца, лично участвовавшего в "ведьмацких маскарадах"), а Ришелье, со своей стороны, принял меры к запрещению дурацких шествий; очень скоро они прекратились по всей стране. Но в Париже до середины 1620-х годов существовало несколько трупп актеров, именовавшихся "Дети Сан-Суси" или "Дети Города", которые участвовали в шутовских представлениях во время карнавалов; их привлекали даже для участия в королевских балетах ("Балет о Любви нашего времени", 1620).
На Сретение (2 февраля) пекли блины и подбрасывали их на сковородке. Если удастся одновременно подбросить блин, чтобы он перевернулся в воздухе и упал на сковороду другим бочком, а другой рукой подбросить и поймать монетку, деньги не переведутся во весь год. Блины пекли и на "жирный вторник" – последний перед Великим постом; тогда же можно было забить быка, чтобы после целых сорок дней не есть мяса.
Королевская канцелярия вела отсчет нового года с Пасхи, которую праздновали в первое воскресенье после полнолуния, следующего за весенним равноденствием. На сороковой день после Пасхи отмечали Вознесение, еще через десять дней – Троицу.
В четверг после Троицы наставал католический праздник Тела Господня. В Париже в этот день устраивали пышную процессию с участием всех ремесленных цехов, а также студентов Сорбонны; она отправлялась от королевской приходской церкви Сен-Жермен-л'Осеруа к обновленному Лувру. Впереди с песнопениями несли Святые Дары, за ними шли король с непокрытой головой, принцы крови и весь двор; народ стоял на коленях вдоль пути следования кортежа и подпевал, а потом шел пьянствовать. В воскресенье после Троицы гугеноты отмечали день поминовения усопших, отправляясь на могилки родных и близких; они не молились за спасение души покойных и не считали этот день праздником, в отличие от католиков, пышно справлявших День Всех Святых 1 ноября. А 20 июня католики отмечали праздник всех святых епископов и святых покровителей: сначала отправлялись в церковь к мессе, а затем – веселиться.
День летнего солнцестояния официально именовался Днем святого Иоанна, но во Франции, как, впрочем, и везде в мире, Иванов день был в большей степени языческим праздником, чем церковным: люди радовались наступлению лета.
В Париже его отмечали очень пышно. Вечером 23 июня к отлогому песчаному берегу Сены у Гревской площади приставали лодки, привозившие с островов бревна, вязанки хвороста и соломы. Их складывали у двадцатиаршинного столба – "Иванова дерева", готовя гигантский костер.
Вокруг костра возвышались сколоченные деревянные трибуны. Билеты продавали неподалеку, у позорного столба: Гревская площадь в обычные дни была местом казни преступников. Все, кто не был в состоянии выложить помощнику палача два денье за клочок бумажки с королевской лилией, приходили пораньше и обступали трибуны плотной толпой. Сорванцы-мальчишки пытались взобраться на виселицы, чтобы лучше видеть.
В семь часов вечера трубы возвещали прибытие короля со свитой. Пушки на берегу приветствовали его троекратным салютом; люди в толпе бросали в воздух шапки и кричали: "Да здравствует король!"
Людовик, в белом атласном костюме, расшитом жемчугом, в белых же чулках и туфлях с золотыми пряжками, в черной шляпе с красным пером, подходил к костру, держа в руках факел из белого воска, и зажигал огонь. "Дерево", специально обвитое просмоленной паклей, вспыхивало под восторженный рев толпы. Из разгоревшегося костра начинали с шумом вылетать шутихи, рассыпаясь золотыми искрами в темнеющем небе. До 1619 года на костре все еще сжигали кошек, подвешивая их в корзине к вершине "дерева", хотя Людовик еще в пятилетнем возрасте умолил отца, Генриха IV, отменить этот варварский обычай. По окончании фейерверка люди бросались к угасшему костру, чтобы растащить головешки на счастье. Король со свитой покидали площадь, а прямо на кострище начинались танцы. Вино лилось рекой. По Сене плыли освещенные фонариками лодки; пьяные голоса горланили песни.
С 1613 года 25 августа, в День Святого Людовика, в Париже устраивали фейерверк. Поперек Сены между Лувром и Нельской башней выстраивались лодки: