Все такие свидетельства приводят к одному очень достоверному заключению, что жившие на Днепре земледельческие племена умели плавать и по реке, и по морю с незапамятных времен, что выучиться такому делу они должны были если не у самой природы, то еще у античных греков, что их морские походы вызывались самым положением местности, на которой они жили и, конечно, торговыми связями с теми же греками, как равно и враждебными отношениями и к грекам, и к другим приморским соседним народам; что во всей этой истории, тянувшейся более тысячи лет, норманнам вовсе не остается никакого места. Если в IX и X веках они и плавали по нашим рекам, то все-таки при посредничестве наших же пловцов-лоцманов и в полной зависимости от наших же хозяев земли. Притом плавание на лодках по морю еще не столь отважно и значительно, как переправа с большим караваном именно через Днепровские пороги. Здесь была необходима особая школа, которая могла возродиться только веками и усилиями целого ряда поколений. Никакая вновь пришедшая дружина норманнов и каких бы то ни было мореходов не могла руководить этой переправой по простой причине – по незнанию всех местных подробностей и обстоятельств плавания. Знакомство же с этими обстоятельствами приобреталось не иначе как опытом целой жизни, при помощи всякой науки от старых пловцов, при помощи живых преданий от поколения к поколению. Чтобы пройти безопасно по этим каменным грядам, и теперь, как известно, требуются кроме смелости и отваги большое искусство и, главное, многолетний навык; требуется знать, как свои пять пальцев, все свойства и направление потока на целые 70 верст, требуется знать всякие приметы благоприятной или неблагоприятной погоды, свойства и характер каждого угла в реке, каждого встречного камня, каждой полосы течения и волнения и т. д. Все это каменное протяжение реки почти на 70 верст посреди бесчисленных скал всякого вида и объема, посреди всяких омутов и быстрин, должно знать как одну знакомую, давно пробитую тропинку. Очень понятно, что хорошо знать эту тропинку могли только люди, родившиеся тут же, так сказать, посреди самых порогов. Это же объясняет, почему не только каждый порог, но и каждая его гряда или лава, каждый его камень как теперь, так, несомненно, и в древности носили и носят свое особое имя, свое прозвание какой-либо существенной их приметы или, так сказать, существенной черты их характера. Видимо, что, прежде чем овладеть плаваньем, в порогах, пловец долго и настойчиво боролся с каждым препятствием, с каждой опасностью на своем пути, боролся с ними, как с живыми существами, а потому и олицетворял их в своем воображении меткими прозвищами. Эти самые имена и должны свидетельствовать, что прошло много времени и сменилось не одно поколение пловцов, пока весь порожистый поток не заговорил, можно сказать, своим особым языком, понятным только очень бывалому и очень опытному вождю караванов.
Но кто же другой мог быть таким знающим вождем в этой переправе, как не живущее здесь же племя туземцев, некогда обожествлявших самую реку, быть может, особенно ввиду ее же грозных порогов? Какой другой мореходный народ мог знать все камни и омуты и все извилистые быстрины этого порожистого потока, как не тот самый, для которого переправа через пороги с незапамятного времени составляла задачу существования, главным образом задачу промышленной и торговой жизни?
В этом смысле предание о первом человеке Киева справедливо разумеет в нем перевозника на тот берег и к Каспию от западных земель, и к Царьграду от наших верхних земель. В этом смысле, как перевозник, Киев приобретает особое значение для древнерусской жизни вообще. Он является главнейшим посредником торговых сношений севера с югом и запада с востоком по той особенно причине, что в своих руках держит всю работу опасной переправы к Царьграду, что несет на своих плечах все тягости этой трудной переправы и свободно отворяет ворота из всей русской земли в самый Царьград. Это не гнездо Соловья-разбойника, не дающего дороги ни конному, ни пешему, это, напротив, гнездо опытных и знающих лоцманов-перевозников, пролагавших безопасный путь сквозь всякие преграды, работавших своими веслами на всю страну, которая впервые и сосредоточилась в Киеве, несомненно благодаря доброй работе того же весла.
По всей нашей равнине, по всем сказаниям и намекам истории, связи торговые предшествовали завоеваниям меча, а потому и киевское весло положило основание для этих связей несравненно раньше, чем пришел завоевательный меч.
Само собой разумеется, что в те отдаленные и варварские века, точно так же как и в наш просвещенный век, свобода и независимость народной жизни добывалась и поддерживалась только мечом, а потому те же киевские лодочники-перевозники необходимо должны были к своему товариществу весла присоединять и товарищество меча. Работая веслом, переплывая не только пороги, но и пучину моря, подвергаясь опасностям не только от бури, непогоды, но, быть может, еще чаще от людского хищничества, они по необходимости должны были с равным искусством владеть и веслом, и мечом. Вот первая причина, почему в Киеве с развитием походов через пороги необходимо должна была возникнуть и военная дружина.
В точности мы не знаем, когда Киев впервые стал заниматься перевозничеством через пороги и мореходством по Черному морю. Но вышеизложенная достоверная история торговых связей нашей страны не оставляет сомнения, что это случилось в незапамятные времена, по крайней мере лет за тысячу до появления в истории славных норманнов. Сама по себе Киевская сторона могла сноситься с Черноморьем еще раньше, во времена самых финикийцев. Но, говоря о вендах, о варягах-славянах, нам необходимо знать точнее, в какое время они впервые потянулись с Балтийского моря в Черное.
Выше мы указали следы славянского расселения от Немана к верху Березины и в самый Днепр. Эти следы должно относить по крайней мере ко времени Птолемея, т. е. ко II веку нашего летосчисления.
Очень вероятно, что еще с этого времени славянские варяги заняли на Днепре все наиболее способные и выгодные местности, как для поселения, так и для временных остановок. Киевское место по своей природе должно было привлечь поселенцев на первых же порах. Древность киевского поселения недавно подтвердилась случайной находкой римских монет второй половины III и первой половины IV века, найденных на киевском Подоле, т. е. на северной окраине города. Но еще прежде, в 1846 году, при постройке жандармских казарм, было найдено до 80 римских монет и два динария: один времен Августа, другой начала III века. Ясно, что теперешний Киев был занят поселением уже в III веке.
И в самом деле, на всем Днепре не было места привольнее и приютнее, особенно для первоначальных действий торга и промысла. Оно доставляло все способы защиты и засады при нападениях врага, давало всякие средства вовремя уйти от опасности и в то же время открывало всякие пути для обеспечения себя продовольствием. Со стороны Днепра оно было защищено, как стеной, высоким нагорным берегом, который, идя внутрь равнины в разных направлениях, пересекался глубокими оврагами, яругами, долинами, весьма удобными для потаенных проходов и выходов между гор и представлявшими в своих разветвлениях такой лабиринт сообщений, что в нем незнакомому пришельцу очень легко было совсем потеряться. К тому же вся изрытая местность в древнее время была покрыта непроходимым лесом, в котором водилось множество всякого зверя. Кормилец Днепр изобиловал всякой рыбой.
При таких выгодах и удобствах поселения здешние жилища еще в самом начале должны были раскинуться на несколько отдельных, самостоятельных поселков. Вот почему в Киеве жило предание о трех братьях, живших на горах, и четвертой сестре, обладавшей долиной реки Лыбеди. Три горы, Щекавица, Хоревица и Киевица, если так можно назвать гору самого города Киева, были расположены рядом, в указанном порядке, начиная от севера. Прямо перед ними раскидывалась береговая низменность, получившая наименование Подола. В древности здесь было пристанище лодок и Торговище. Летописец помнил, что в прежние времена Днепр протекал под самыми горами и Подол еще не был заселен, что ладьи приставали под Боричевым взвозом, у самой Киевской горы. Таким образом, топография древнего Киева обозначалась двумя существенными чертами: Горой, где находился город-крепость, и Подолом, где размещался торг с пристанью, которая прозывалась Почайной, потому что находилась в устье речки Почайны. На Подоле, конечно, проживали приходящие торговцы и промышленники. Здесь, над каким-то ручьем, стояла соборная церковь первых христиан-варягов во имя Св. Ильи, несомненно, поставленная на месте Перунова капища. Церковь находилась в конце местности, называемой Козарой, что указывает на хазар, другой приходящий разряд населения. На Подоле же проживали и новгородцы, впоследствии имевшие здесь свою особую божницу в церкви Св. Михаила. На горе в городе упоминаются Жидовские и Лядские ворота, обозначающие особые поселки жидов и ляхов.
Верстах в двух от древнего города и Подола, вниз по течению Днепра, находилось еще совсем особое пристанище для лодок у самых гор, которое, быть может, потому и называлось Угорским, хотя летописец объясняет его именем угров-венгров, будто бы прошедших в этом месте через Киев. Против этого места в Днепр впадает его сердитый проток Черторый, который выходит от самой Десны. По этому протоку можно было проплывать, минуя Киев, почему и Угорское представлялось совсем независимой местностью от горы собственно Киевской.
Судя по тому, что здесь выходил на берег к Олегу киевский князь Аскольд, тут же и убитый, можно предполагать, что и самое жилище Аскольда находилось в этой же местности. В середине XII века здесь действительно существовал княжий двор, быть может, на Берестове, любимом селе святого Владимира, но обозначенный "под Угрьскимъ", так как Берестово находится ниже по течению Днепра.
Отсюда, вдоль берега, в самых горах начиналось особое поселение варягов, быть может, очень древнее, это варяжские пещеры, где в первое время, несомненно, скрывались для богослужения первые христиане Киева. Впоследствии здесь основался Печерский монастырь. Известно также, что и в других береговых горах Киева также находятся пещеры, ибо первобытное его население, особенно мимоходячее, собиравшееся сюда на работу или на промысел от всех верхних земель, всегда нуждалось во временном приюте, который устроить легче всего было в береговой пещере.
Таковы существенные черты киевского первоначального обиталища.
Выгоды местоположения должны были очень рано сосредоточить здесь те рабочие промышленные руки, в каких наиболее нуждалась вся страна. А вся страна, как мы упоминали, очень нуждалась в безопасном и правильном сношении с Царьградом. Для ее целей Киев, естественным порядком, сделался перевозником или собственно посредником этих сношений.
По всему вероятию, долгое время киевское население работало только одним веслом, да и то вместе с северными людьми, чему доказательством могут служить особые славянские, т. е. северные, названия порогов, так как несомненно, что славянские варяги были если не первыми, то сильнейшими двигателями торговых сношений с югом. Можно с вероятностью предполагать, что караваны, собиравшиеся от верхних земель в Киеве, в начальное время переправлялись общими усилиями всех участников греческого торга, купцами и мореходами всех верхних городов, которые нуждались в этом торге.
Это могут подтверждать походы на Царьград Олега и Игоря, в которых обыкновенно участвовали, кроме варягов, славяне, кривичи, чудь, меря, весь, радимичи, древляне, северяне – вся земля. Если эти верховые племена заодно с Киевом хаживали на Черное море воевать, то нельзя сомневаться, что в мирное время они туда же хаживали и торговать. Сам их сбор для военного похода не мог возникать только по повелению князя, ибо этот князь не был еще полновластным владыкой всей земли и его повеление для отдаленных и независимых земель еще ничего не значило.
Такой сбор мог устраиваться с особым успехом не иначе как по случаю давнего участия верховых племен в обычных торговых походах в Черное море, о которых имеем достоверное и подробное свидетельство уже от первой половины X века. Поэтому сборище верховых племен в военных походах Олега и Игоря может обнаруживать состав обычных торговых караванов, конечно, на случай войны, взамен купцов и послов, пополняемых военного дружиной.
Впрочем, важнейшим подтверждением обычных торговых путешествий в Царьград купцов и послов из всех главных городов Русской земли, как от киевских, так и от верхних, служат договоры с греками Олега и Игоря, где торговцы и послы обеспечиваются цареградским кормлением и где Олег устанавливает даже оброки – уклады на все эти города. В это время Киев находился уже под рукой великого князя, принадлежал сам себе и все-таки выговаривал льготы и всем прочим городам Руси, да и послов посылал не только от себя, но и ото всех прочих городов, общих послов.
Все это показывает, что в прежнее время, когда в Киеве еще не было общей руководящей власти, города, по крайней мере наиболее сильные в сношениях с греками, действовали сами собой, независимо и самостоятельно. Так, например, могли действовать Новгород, Полоцк, Смоленск, Чернигов.
Служа сборным местом для всех северных ватаг, отправлявшихся в Черное море, Киев на первое время, как мы сказали, не мог принадлежать никакому племени исключительно. Мы говорили, что и в земле полян он был крайним, почти пограничным местом с другими племенами, а по значению сборного места он, в сущности, должен был принадлежать всем племенам, всей земле. Вот по какой причине летописец отмечает, что киевляне были обижаемы не только древлянами, но и иными окольными племенами, так что, по ходу летописной речи, и самое владычество хазар явилось как бы на помощь от этих обид. Обиды, конечно, заключались в том, что каждое верховое племя, проходя мимо и оставаясь до времени сбора всех ватаг, хозяйничало здесь как у себя дома, как в своей земле; почитало киевское место как бы общей собственностью. Если так было, то становится очень понятным, почему все верхние земли смотрели на Киев как на свое средоточие, почему они все собрались с Олегом, дабы овладеть этим средоточием и почему, наконец, Киев получил имя Матери всех городов русских. Действительно, он был воспитателем и кормильцем промысловой жизни всего севера. Он передвигал эту жизнь и прямо на юг в греческий Царьград, и на юго-восток к древнему Танаису – Боспору, и к берегам Каспия, в страну хазар.
Если бы это был город одного племени, то по своему торговому местоположению он необходимо возродился бы в особое самобытное и самостоятельное княжество еще до прихода варяжских князей. А его самобытность и владычество над Днепровскими воротами необходимо держали бы в известной тесноте и подчиненности и весь север страны. О таком положении вещей летопись не помнит. Владычество хазар тоже едва ли касалось свободы сообщений по днепровскому руслу. Собирая дань с населения по восточным берегам Днепра, хазары едва ли могли владеть его широким и порожистым потоком и потому Божья дорога – этот поток больше всего находился в зависимости от верхних земель. Припомним, сколько усилий в поздние века употребляли турки, чтобы запереть ворота Дона от донских казаков или самый Днепр от удалых запорожцев. Быть может, в этих самых обстоятельствах скрывались причины, почему киевское место должно было находиться во всегдашней зависимости от северных людей и возродилось в полной самобытности только по случаю окончательного переселения этих людей в Киев.
Каким образом из простого перевозника и крепкого узла сношений севера с югом или же из простого волостного родового городка Киев, наконец, делается господином окрестной страны, на это мы имеем ответ уже в показаниях начального летописца.