Из строфы "Доверенность ко Творцу" и следующей за ней можно составить прекрасный военный катехизис. Строфа "Но светлых облаков гряда" – самая картинная! Нельзя изобразить живее восход зари, час перед битвой, звук вестового перуна, тревогу в стане; невозможно лучше приготовить сердце к томной безвестности будущего жребия нашего – жребия, который развяжет на кровавом поле узел нашей жизни и счастливейших ее мечтаний. Время и место не позволяют мне разобрать все красоты "Певца", они бесчисленны! Труд сей принадлежит постоянному обитателю мирного кабинета. Довольно сказать, что "Певец во стане русских воинов" сделал эпоху в русской словесности и – в сердцах воинов!
В. А. Жуковский прибыл теперь в Вильну с главной квартирой: делив с защитниками Отечества все трудности нынешней войны, он делит с ними здесь и славу. Мне сказывали, что он был опасно болен, но за молитвами муз и попечениями их лучший цветок Парнаса оживает. Чего не делает слава? Целая страна, целый народ плачут у болезненного одра великого человека, между тем как холодный долг роет каждый день могилы людей безвестных, и путник с равнодушием мимо них проходит!
Вильна, 22 декабря
Как прелестна полька! Покоится ли на роскошном диване: это Венера, ласкающая дитя любви на коленах своих, окруженная Играми, Смехами и Негой, в час, когда ожидает к себе величественного Марса или нежного Адониса! Кружится ли в мазурке: это милая Флора, играющая с Зефиром! Собирает ли милостыню для бедных, скрывая род и прелести свои под флером скромности: это существо, которому в древние времена вознесли бы алтари! Полька одевается прелестно. Стан ее – стан нимфы: Купидон во младенчестве своем мог бы окружить его ручонками своими. Посмотрите на ножку ее: она вылита по форме ноги медицейской Венеры; она обута Грациями! Каждое движение польки есть жизнь, каждое изъяснение ее – душа! Никто скорее ее не оживит скучного общества, никто, конечно, скорее не воскресит мертвых чувствований нелюдима и не образует по-своему сердца каждого мужчины. Пустите в круг живых полек молодого человека, вышедшего из рук природы неловким, необразованным, холодным к изящному, – и вы увидите, как он переменится в школе сей, вы увидите, как развернутся в нем ум, дарования и чувства! Нередко случалось, что ненавистник мрачных лесов Польши оставался умирать под тенью липы, осеняющей дом какой-нибудь милой сарматки…
Вот портрет польки, наскоро снятый с природы! Жалею, что должен его испортить, сказав то, что я слышал о нравственности их. Я повторю здесь чужие слова, собственных моих замечаний на сей предмет не успел я еще сделать.
Польки воспитываются для общества, а не для домашней жизни, не для супруга. Кажется, их образуют для того только, чтобы блистать в большом кругу, водить за собой толпу поклонников и греметь наружными достоинствами. Делать счастье одного есть удел немногих из них. Ветреность, непостоянство суть отличительный их характер. Нигде нет столько разводов, как в Польше. Сколько здесь женщин, которые, разведясь с двумя мужьями, выходили за третьего; сколько таких, которые новыми супругами куплены у старых за высокую цену!..
Сказал бы более, но всех злоречивых толков не перескажешь!.. Довольно и сих черных оттенков, чтобы испортить мою картину.
О, истина! Зачем пришла ты своею мрачной кистью замарать блестящие краски, наложенные мной в восторге чувств моих?..
24 декабря
Я должен, конечно, благодарить судьбу, указавшую мне ныне бросить якорь мой в Московском гренадерском полку. В Молдавии его иначе не называли, как храбрый Московский полк. Офицеры и солдаты его дерутся как львы. Бессмертный Суворов любил его: на берегах Требио и под стенами Нови подарил он сему герою и Отечеству французские знамена. Базардчик еще с трепетом говорит о нем. Бородино видело его ужасные потери и славные подвиги. По случаю перевода моего я должен был прибегнуть к начальнику главного штаба генералу Коновницыну. В шесть часов утра был я у него с бумагами. Дверь кабинета храброго генерала не есть дверь приемной праздного вельможи, она отворяется тотчас по слову "нужда". Адъютант его, Павленко (достойный находиться при таком начальнике), ввел меня к нему немедленно. Если бы я и не приготовлялся идти к известному воину, то подумал бы, что пришел к мудрецу: так поразило меня умное, тонкое его лицо! Нет, Лафатер основал науку свою не на одних мечтательных догадках! Когда вы сокрыли бы для физиономика деяния Коновницына во мраке неизвестности, тогда одна наружность сего генерала возбудила бы в душе наблюдателя то уважение, которым Россия уже давно приносит дань военным и кабинетным дарованиям храброго искусного полководца и неутомимого начальника главного штаба.
1813
M. Меречь, 1 января
Наступил новый год. Сколько слез, сколько благословений сопровождали старый в бурном его течении! Какой же данью почтят славный его конец? Приношением сердечной благодарности к престолу Вечного, испытавшего умы и душу России в горниле несчастия и поставившего ее потом, во всем блеске, на неколебимую высоту: да пройдут мимо века, и час разрушения миров застанет ее не изменившуюся в величии своем. Монарх России первый показал пример сей благодарности. В маленьком местечке Мерече, на берегу Немена, Повелитель народов и вождь победоносных его войск, в сердечном умилении, слагали земное величие у подножия Царя Царей и славу протекшего года приносили ему в дань: Богом дарованное Богу возвращали!
Всевышнему угодно было неизвестное местечко, бедный, смиренный храм избрать местом торжества Своего Могущества и Благости для того, чтобы яснее показать всю тщету человеческого величия. Началось моление, исчезли титлы, земные отличия забвенны, и человек предстал пред Лице Творца своего в ничтожестве смертного. Мрачная картина прошедшего представилась его взорам; пожары, плен, болезни, сама смерть в бесчисленных видах явились перед ним со всеми ужасами прошедшей войны; он увидел себя в братьях своих, изнемогших под бременем нужд и страданий; он узрел себя в тысячах остовов, по снегам разбросанных, и с чувством уничижения, со слезами благодарности обратился ко Всеблагому, вынесшему его из среды сих бедствий. Молитва нынешнего дня есть трогательное раскаяние тех, которые в слепоте своей не постигали Руки Промысла, и чистая, сердечная дань сынов, верных Ея определениям.
Я встретил Новый год в глухую полночь, на жесточайшем морозе, среди улиц бедного Мереча. Главная квартира насилу в нем умещалась. Ни одного уголка, где преклонить и согреть бы замерзшие члены мои! Я точно походил на странствующего рыцаря печального образа. Санчо-Панса мой считал на небе ясные звезды, а мои Россинанты уныло смотрели на голую, снежную равнину. Не знаю, что было бы со мной, если бы конногвардейский вахмистр, находящийся при светлейшем, не отворил мне двери своего сердца и бедной своей хижины. Входя в нее, я думал, что вступаю в храм, гостеприимству посвященный. Русский солдат угощал от души русского офицера. Чайник закипел, и я, казалось, принял новую жизнь. Мой Санчо-Панса и лошади мои не были забыты. Теплый угол для меня расчищен, постлана свежая солома и положена подушка, взятая хозяином от собственного изголовья. Я бросился на эту роскошную постель и, слушая солдат, рассказывающих о доброте души светлейшего и о любви их к нему, заснул слаще всякого Лукулла. Поутру хотел было я, в знак благодарности, сунуть безделицу в руку доброго вахмистра; но он ничего не принял, считая обидой платеж за гостеприимство.
М. Лик, 9 января
Царства, как бы от сна, пробуждаются. Северная владычица указывает им на свое величие, и Пруссия, одушевленная славным ее примером, первая дружелюбно протягивает руку России и молит ее: да соединясь твердым единодушием, сокрушат они колосс честолюбия, обагренный кровью миллионов людей, и на развалинах его да воздвигнут мирным добродетелям храм, который Небесами сохранится для будущих веков. Какой народ не любит восстановления своего имени? Какой пленник, оковами отягченный, не восхищается надеждой свободы? Велик народ, в трудной борьбе с неровными силами сохранивший всю славу своего имени; почтен и тот, который, потеряв это имя в бурю политических обстоятельств, при первой благоприятной возможности спешит ополчиться всеми силами и средствами своими для восстановления его. Справедливый историк нынешних времен возвестит потомству, что Россия первая указала царям и царствам путь к свободе и славе; что Пруссия первая смело шагнула на этом пути и посмеялась игу, которым отягчена была вместе с половиной Европы. Уже граждане и воины прусские единогласно кричат: "Мир с русскими; война французам!" Уже король желанием своим спешит, кажется, навстречу требованиям войска и народа.
Мы идем теперь то Польшей, то Пруссией. Жители последней принимают нас, как долгожданных друзей. Государь не успел ступить на границу Пруссии и приобрел уже искреннюю любовь здешних жителей. В городах почтенные инвалиды приветствуют его от души громким "Ура!", граждане называют его своим избавителем, а прекрасные женщины усыпают цветами путь скромного победителя. В деревнях без боязни толпятся около него добродушные поселяне и сопровождают его своими благословениями. В проезд императора через прусскую деревню один девяностолетний старик, глядя на него, залился слезами. "О чем плачешь ты?" – спросили его русские офицеры. "Плачу от радости! – отвечал он. – Кто видел великого Фредерика под Цорндорфом, когда он вел наш Лихновский полк к победе, и кто видел великого Александра, напоминающего нам, что мы пруссаки, тот может умереть с удовольствием".
Через день старик и в самом деле слег в постель и (так рассказывали идущие за нами) умер вскоре, как померкает тихая заря вечера, сопровождая солнце в величественном его течении.
Перейдите рубеж, разделяющий Польшу с Пруссией, и новая, приятная картина представится вашим глазам. Там много дает Природа; здесь Природа не скупее, но трудолюбие умеет к щедротам ее примешивать свои награды. Мы простились уже, кажется, с ужасными лесами, в таинственном мраке которых терялись подобно древним друидам; простились и со степями, на которых утомленный взор насилу находит бедную деревеньку. Здесь, напротив, мало лесов, и те, которые растут, можно назвать не иначе, как только рощицами. Поля же так населены, что на каждых двух верстах встречаешь прекрасные деревни. Почти в каждой из них найдете трактир, хотя не богатый, но в котором можно иметь кофе, хорошее масло с белым хлебом и порядочные bratwurst, сосиски. Каждый трактир имеет свою вывеску, украшенную разного рода животными и знаками, которыми небеса, земля и воды изобилуют. Очень часто осел на вывеске заманивает вас к своему обладателю парой стихов с богатыми рифмами, которые могли бы украсить поэмы новых Третьяковских. Вы видите, что и здесь есть ученые между четвероногими. Деревенские дома окружены садами и выглядывают из них только белыми трубами своими. Внутренность их совсем не похожа на внутренность польских хат. Какая в них чистота, какой порядок! Изба просторная, очаг в ней выбеленный, посуда поставлена в большом порядке в нескольких рядах за прибитыми к стене дощечками, составляющими род открытого шкафа; вся кухня в особенном сбережении. Я не нахожу ничего лучше (разумеется, для езды солдатской, а не путешественника) здешней езды на крестьянских высоких и огромных телегах, на которых стелется военная постель – солома. Их везет доброй рысью большая, могучая пара лошадей, заменяющая вам шесть или более кляч польских.
Иогансбург, январь
Небольшое местечко! Сейчас угадаешь по чистоте, по выбеленным домам с крышками из черепицы, что местечко это принадлежит пруссакам. Новые нравы, новые обычаи, и признаюсь, в пользу немцев! Я стою теперь у ремесленника. Дом разделен на две половины: в одной мастерская и кухня, в другой гостиная и спальня нежных супругов. Внутренность последних убрана хорошей мебелью. Ничто не блестит в них, но всякая вещь нравится глазам, потому что всякая вещь на своем месте, каждая безделица показывает искусство, трудолюбие и порядок. На стене висят часы, напоминающие обитателям дома о времени работы и отдохновения.
У дверей стоит скромный клавесин и ожидает, чтобы прелестные пальчики хозяйки дали ему жизнь и душу. На окошках в глиняных вазах цветут резеда и гвоздика; в уединенном углу комнаты отдергиваю маленькую зеленую занавеску и нахожу Библию, молитвенник, Геснера и Гёте. На стенах висят картины, представляющие разные черты из жизни любимого короля прусского. Там великий Фредерик с проницательными взорами, с длинной косой за плечами, на бешеном коне разъезжает по полям Росбаха и дарит заранее полки свои победой. Здесь видите, как неприятельский Пандур прицелился в него; но, приметив, что король хладнокровно грозится на него своей тростью, он опускает ружье и становится неподвижным от страха. Вот и прелестная королева Луиза: она улыбается вам улыбкой ангела. Тут не забыт и Суворов наш, переходящий Чертов мост. Не удивляюсь, находя образ его в почтении у чужеземцев. Великие люди принадлежат всем векам и народам!
Не требуйте к себе хозяина дома. Он сидит в своей мастерской и не беспокоится ни о чем, как о работе своей. Нахлобучив колпак на голову, в кожаном своем фартуке, не выпуская трубки изо рта, протягивая иногда руку к огромному стакану пива, перед ним неизменно стоящему, флегматически распевая любимую песенку, он в определенные часы трудов глух, слеп и нем для всего постороннего. Поработаю несколько времени больше обыкновенного – думает русский – и заготовлю хлебосольцам моим более мяса, меду и браги! "Лишний час труда, – говорит немец, – и лишнее украшение в моей комнате!" Но вот дочь хозяина, миловидная немочка, в белом платьице, завешенном черным тафтяным передником. "Нужен ли вам кофе?" – и прелестная подает вам его с белым прекрасным хлебом. Настает ли час обеда – и та же красавица поспевает на кухне, помогает матери в стряпанье, накрывает на стол, снова сбегает на кухню, в погреб и потом без суеты, без рассеянности угостит вас как нельзя лучше. Она же после обеда сыграет вам на клавесине отзывную тирольскую песню или какой-нибудь приятный вальс; потом сядет за рукоделье или побеседует с героями любимых ее романистов, Коцебу и Лафонтена; а вечером – готова на бал!
Вот каковы дочери немецких ремесленников! Вы удивляетесь? Но последуйте за мной на бал, который дает принц Мекленбургский Карл прекрасному полу Иогансбурга, и вы принесете новую дань удивления к ногам милых немочек. Здесь не рассылают просительных билетов, не нужно мучить толпу слуг для раздачи их по домам; но довольно двух-трех уведомительных слов бургомистру, довольно сказать: "Русские офицеры просят город на бал" – и неприхотливое общество города у вас на вечеринке в назначенный вами час. Почетные семейства Ландрата и бургомистра, пасторские дочери, дочери здешних купцов и ремесленников, две-три девушки из уезда с матерями своими или родственницами составляют не блестящее, но приятное общество сие. Все так пристойно, с таким вкусом одеты, так ловко танцуют, так умно вас занимают, что вы забудетесь и станете мечтать, что находитесь в порядочном круге московском. Некоторые из девушек, принадлежащие к семействам начальников уезда и города, говорят очень хорошо по-французски. Но что вообразите вы о дочери какого-нибудь седельника или портного, когда русский генерал в нескольких звездах поднимет ее на танец? Вы думаете, что она оторопела, смешалась от застенчивости, не знает, что делать, что сказать ему? Напротив, она сама заводит с ним разговор, находит случай изъявить ему свою благодарность, вплетает туда же какую-нибудь милую похвалу героям Севера, умеющим побеждать и веселиться, и очаровательной силой переносит его в царство любезности. Еще повторяю: вот каковы немки! Мы только что успели их узнать и уже в восхищении от них!
Цеханов, январь
Опять в Польше! Где скрыться от роя жидов, скучающих вам предложением тягостных услуг? Скоро ли перестанет возмущать душу вид польских крестьян, падающих к ногам вашим и беспрестанно обнимающих ваши колена? Мне кажется, что я с цветущих лугов, где веселье и свобода кружатся в хороводах, перенесен в болота непроходимые, в которых томятся несчастные путники жизни, туда сердитой рукой Судьбы заброшенные. Проходя здешние места, пробегаешь будто бы мрачные страницы из истории феодального правления средних веков, картина которого и в описании возмущает душу. Хотя просвещение вводит сюда понемногу любовь к человечеству; хотя оно говорит сильным и знатным в пользу прав его: но встречаемо на пути своем корыстолюбием и слепой любовью к частной выгоде, оно не может делать больших успехов. И доныне человек не стыдится считать подобного ему вещью , не краснеет, видя его ползущим у ног своих, как пресмыкающееся животное! Не спрашивайте о нравственности здешнего народа – существует ли она там, где ею торгуют? Здесь нет ни одного селения без корчмы, или просто все здешние селения можно назвать корчмами. Большая часть помещиков в деревнях своих занимаются торговлей хлебным вином, отдают крестьян на упой жидам и подстрекают таким образом невоздержанность тех, за нравы которых должны отвечать высочайшему правителю. Надобно искренно жалеть о стране, где золото ценится дороже добрых нравов, составляющих душу и силу царств. Раскрываю Робертсона и кстати выписываю из него несколько строк, меня поразивших: L’état le plus corrompu de la société humaine est celui où les hommes ont perdu leur indépendance et la simplicité de leurs moeurs primitives, sans être arrivés à ce degré de civilisation où un sentimeut de justice et d’honneur sert de frein aux passions féroces et cruelles. Tableau de L’état de L’Europe, т. I, p. 27 .
Плоцк, 30 января
Гордая Висла молчит, пропуская через себя каждый день несколько тысяч русских. Природа и политические обстоятельства принуждают ее к этому молчанию. Маршал департамента Плоцкого и предводитель здешнего ополчения, генерал Е… кий, вздумал было представлять лицо Демосфена, витиеватыми речами возбуждая народ к единодушному вооружению против русских; но не получив в удел красноречия афинского оратора, он имел с ним одинокую участь полководца. Демосфен бежал с поля сражения, узрев мечи храбрых македонян; Е… кий поспешно скрылся из своего дома, завидев издали копья донских казаков. Соловей этот вздумал было петь красное солнышко весны тогда, когда бури осенние шумели над опрокинутым его гнездом, и никто за мрачной непогодой не слушал его песни.
Благородно всякому гражданину мечтать о восстановлении имени своего отечества. Но страна, искавшая для этого скрытных, непозволенных, далеких средств; страна, где знатность, пользуясь всем и всем управляя, единственно о себе думает, где народ пресмыкается в ничтожестве и где не существует среднего состояния, – страна эта не могла льстить себе и тенью прежнего ее величия.