Через некоторое время мне сообщили, что кронштадтцы арестовали Виктора Чернова. Я тотчас же побежал его освобождать. Когда я выбежал на подъезд Таврического дворца, то увидел, что Чернова ведут к автомобилю. Расталкивая толпу, я также направился к автомобилю. Как только туда был посажен Виктор Чернов, вместе с ним вошли в автомобиль Л.Д. Троцкий и я. Я шепнул Виктору Чернову, что ни в коем случае не допущу его ареста, и тотчас же стал успокаивать толпу, заявив, что хочу иметь слово. Но громкий шум не прекращался. Наконец, Троцкий вскочил на передок автомобиля и произнес оттуда речь, после которой Виктор Чернов был беспрепятственно освобожден. Я помог ему выйти из автомобиля, а затем взял слово и обратился к товарищам с такой речью: "В Кронштадте одним из первых, заговоривших о переходе власти в руки Советов, был я. Теперь мы явились сюда, чтобы мирной демонстрацией засвидетельствовать наше политическое желание. Наша демонстрация происходит в пользу Советов. Как же вы решаетесь предпринимать действия, направленные против Советов? Ведь арестованный вами министр-социалист Виктор Чернов является членом Петроградского Совета, и именно этим Советом делегирован в министерство. Если бы вы арестовали Чернова, то вы бы этим донельзя обострили отношения с Советом рабочих и солдатских депутатов, за передачу власти которому вы стоите. Но, к счастью, благоразумие восторжествовало. И я приношу вам горячую благодарность и низкий поклон за то, что вы освободили Виктора Чернова".
Моя речь, так же как и предшествовавшая ей речь Троцкого, была покрыта аплодисментами. Оказав содействие освобождению Виктора Чернова, я снова направился в Таврический дворец. Как делегат я хотел направиться в депутатские места, чтобы взять слово, высказать пожелание о переходе власти в руки народа и заодно осветить все несчастные происшествия, постигшие нас, кронштадтцев. Товарищ, стоявший у дверей, взял мой билет, очевидно, отнес его в президиум и через несколько минут вернулся, сказав: "Вам нельзя. От вас уже есть один представитель". Так мне и не удалось взять слово в заседании Центрального Исполнительного комитета, хотя мне это было поручено нашей организационной комиссией. Посоветовавшись с Рошаль, я вышел к нашим кронштадтцам, расположившимся у Таврического дворца, и предложил желающим из них сейчас же возвратиться в Кронштадт, заявив, что демонстрация уже закончена. Я предложил возвращаться не по отдельности, а целыми воинскими частями. Товарищи, не пожелавшее возвращаться в Кронштадт, были расквартированы: в Гренадерском полку, в Морском училище, в Гардемаринских классах, в полуэкипаже (в Дерябинских казармах) и во дворце Кшесинской. Большая часть в тот же вечер возвратилась в Кронштадт.
Я провел эту ночь с 4 на 5 июля у моей матери на Симбирской улице, в д. № 49. На следующий день ранним утром я отправился во дворец Кшесинской, где находилась большая часть наших кронштадтских матросов. Военная организация при Центральном комитете Российской социал-демократической рабочей партии избрала меня комендантом дворца. Пришедший во дворец выпускающий редактор газеты "Правда" Константин Степанович Еремеев сообщил, что ночью был произведен разгром редакции "Правды". Явившийся из Петропавловской крепости Рошаль принес известие, что генерал Половцев звонил по телефону в крепость и сообщил, что разгром "Правды" произошел не по его распоряжению.
Стали приходить слухи, что озлобленная против большевиков чернь собирается произвести нападение на дворец Кшесинской. Для самообороны дворца я под свою ответственность решил выписать несколько малокалиберных орудий, намереваясь их выставить перед дворцом не столько для активного действия, сколько для психологического устрашения толпы, по слухам, готовившейся произвести нападение. С этой целью я отправил с товарищем И. Селицким бумагу в Кронштадтский Исполнительный комитет, прося выслать несколько легких орудий, необходимых для защиты кронштадтцев от нападений озверелой контрреволюционной толпы. Аналогичная бумага с просьбой выслать три 47-мм орудия и несколько пулеметов была отправлена мною и в Морской полигон. Как я впоследствии узнал, обе мои просьбы были отклонены. Я сам в тот же день вечером разговаривал по телефону с Кронштадтом и передал товарищу Дешевому, беседовавшему со мной, что опасность нападения миновала и никакие орудия не нужны. На его вопрос, что делать, я определенно ответил: "Сохранять и внушать другим выдержку, спокойствие, самообладание и полное воздержание от каких бы то ни было выступлений.
Днем того же 5 июля я, Рошаль и Ярчук пришли к единогласному решению, что все кронштадтцы без исключения должны сегодня же вернуться домой. С призывом к возвращению мы объехали на автомобиле все казармы, где находились наши кронштадтцы. Все товарищи согласились сегодня же уехать в Кронштадт, но лишь при обязательном выполнении следующих условий: 1) все арестованные кронштадтцы должны быть освобождены; 2) все отобранное оружие возвращается и 3) кронштадтцам гарантируется безопасное возвращение из Петрограда в Кронштадт. С этими условиями мы решили ехать в Центральный Исполнительный комитет. Объехав казармы и выяснив настроение товарищей-кронштадтцев, мы вернулись во дворец Кшесинской и встретились здесь с делегацией в 8 человек [70] (Шугрин, Донской, Ремнев и др.), делегированных в Петроград, в Центральный Исполнительный комитет Кронштадтским советом с поручением возвратить всех кронштадтцев на тех же самых условиях, которые были выработаны и нами. На катере мы все вместе поехали в Таврический дворец. Здесь нас принял Б.О. Богданов, который от имени военной комиссии заявил, что кронштадтцы могут уехать лишь после того, как сдадут оружие членам Петроградского Исполнительного комитета в присутствии членов Кронштадтского Испольнительного комитета. Это оружие вслед за тем будет отправлено в Кронштадт, гарантировал нам Богданов.
Я заявил, что усматриваю недоверие к Кронштадтскому Исполнительному комитету в том, что оружие передается не ему, а петроградским товарищам. Тогда Борис Осипович Богданов сказал, что оружие может быть передано нам в их присутствии. После этого мы отправились на совещание и большинством всех против одного решили принять предложенные условия. Через некоторое время мы были приглашены на заседание военной комиссии. Едва мы успели войти, как Богданов заявил, что условия изменены: оружие должно быть сдано без всяких указаний того, куда оно затем будет направлено. Мы просили отложить решение этого вопроса до 10 час. утра следующего дня, так как не могли взять на себя решение этого вопроса, не посоветовавшись с Кронштадтским Исполнительным комитетом. Наша просьба была уважена. Но как только мы собрались уходить, председатель военной комиссии М.И. Либер обратился к нам со следующим замечанием: "Мы не хотим быть неправильно понятыми. Имейте в виду, что к 10 часам утра вы должны принести уже готовый ответ". Мы удалились. Но через несколько минут нас вернули, и Либер нам заявил: "Мы ставим вам ультимативное требование. Вы должны сейчас же сказать нам: сдаете ли вы оружие, или нет. Если да, то через два часа все оружие должно быть сдано. Выслушав это требование, я заявил, что после каждого ультиматума предоставляется известный срок, по крайней мере в несколько часов. "Вы – люди военные и должны действовать по-военному, – ответил Либер. – Мы даем вам срок – 10 минут".
Выйдя для совещания, мы через минуту явились и сделали следующее заявление: "Мы поставлены в невыносимые условия. Мы совершенно лишены времени для размышлений. Мы не можем посоветоваться ни с нашим Исполнительным комитетом, ни с нашими товарищами-кронштадтцами. Объясните нам, чем продиктован такой краткосрочный ультиматум?" – "Железная необходимость властно требует этого", – ответил Либер. – "Скажите нам, что это за железная необходимость? – спрашивали мы. – Быть может, мы также проникнемся вашими доводами". – "Мы ничего вам не можем сказать", – ответил Либер. – "Тогда, – сказали мы, – ввиду того, что мы поставлены в безвыходные условия, никакого ответа мы дать не можем и снимаем с себя всякую ответственность". – "Наши переговоры закончены. Мы также снимаем с себя всякую ответственность", – промолвил в ответ Либер.
После этого мы разошлись. Ввиду того, что мосты были разведены, я не попал к себе домой на Выборгскую сторону и отправился ночевать к Каменеву. На следующее утро 6 июля я написал следующую инструкцию для товарищей-кронштадтцев: 1) Никому не выходить на улицу, тем более с оружием в руках. 2) По требованию вооруженного войска, уступая силе, немедленно сдавать все оружие. 3) Вступить в самую тесную связь и действовать в полном согласии с комитетами и солдатскими массами тех частей, где расквартированы товарищи-кронштадтцы. 4) Обсудить на местах вопрос о возвращении в Кронштадт.
Эта инструкция была прочитана мною Г.И. Благонравову с просьбой занести ее в Таврический дворец и передать ее кому-нибудь из кронштадтцев для распространения среди наших товарищей. Днем я узнал, что все кронштадтцы выехали из Петрограда. На следующее утро 7 июля я через Ораниенбаум уехал в Кронштадт.
Буржуазные газеты писали обо мне слишком много лжи. В том числе сообщалось, что я играл главенствующую роль в Петропавловской крепости. На самом деле я в Петропавловской крепости не был ни разу. Точно так же я не охранял и не сопровождал В.И. Ленина по той простой причине, что он в Кронштадт вовсе не приезжал. Когда в ночь с 12 на 13 июля я узнал, что имеется предписание о моем аресте, то пожелал тотчас же явиться в Петроград для следствия и суда. 13 июля я и товарищ Ремнев вместе с делегацией от Кронштадтского Совета явились на квартиру помощника морского министра капитана 1-го ранга Дударова и отдали себя в руки правосудия. За все мои дела и слова я готов понести полную ответственность и заслуженное мною наказание, если оно полагается по законам свободной, республиканской России. В государственной измене и в участии в вооруженном восстании виновным себя отнюдь не признаю.
Мичман Раскольников-Ильин Военно-морской судья подполковник Соколов
(Ленингр. областное арх. бюро, 5-е архивохранилище. Дело: "Предварительное; следствие, произведенное следственной подкомиссией по расследованию действий морских частей и команд г. Кронштадта в связи с вооруженным восстанием 3–5 июля [1917 г.] по делу о мичмане Раскольникове, прапорщике Ремневе, гражданине Рошале и др.", т. II, л. 11–24. Публикуется по: Большевизация Петроградского гарнизона… С. 206–218.)
№ 127. Показание Рошаля у следователя об участии кронштадтских моряков в июльском выступлении
Движение 3–4 июля сего года я считаю стихийным, т. е. возникшим вне всяких организаций как политических, так и общественных; причинами, вызвавшими это движение, я считаю военную политику Временного правительства, которая вызывала возмущение и недовольство масс, а также и аграрную политику правительства и стремление в рабочем вопросе стать на точку зрения интересов капитала. Все это вместе естественно заставило массы волноваться, и никакая организация не в силах была удержать проявления этого неудовольствия, тем более что массы чутьем угадывали возможность возникновения военной диктатуры, которая впоследствии так рельефно проявилась в мятеже Корнилова.
Что же касается моего соглашения с Раскольниковым, Ярчуком, Гурвичем и Громовым, то указываю, что все эти лица принадлежат к различным политическим партиям, а я как убежденный социал-демократ координирую свои действия только со своей политической партией. Гурвича (он же Веник) я впервые увидел в дни самого выступления, т. е. 3–5 июля и поэтому не мог войти с ним в соглашение, тем более что он был исключен, как я узнал из газет, из состава Сестрорецкого комитета Р.С.Д.Р.П. и впоследствии был исключен также и из Кронштадтского комитета той же партии. С марта по июнь сего года ни я, ни Раскольников не только не призывали массы к выступлению против Временного правительства, но, напротив того, указывали, что обязанностью меньшинства (к которому я относил позицию Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов) является подчинение большинству, и потому Кронштадтский комитет нашей партии в дни 9 и 10 июня с. г. призывал массы к спокойствию.
3 июля с. г. в Кронштадт явились представители 1-го пулеметного полка из Петрограда и, обратившись к содействию Исполнительного комитета Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов, просили оказать им содействие в призыве к демонстрации под лозунгом "Вся власть Советам". Хотя я этому лозунгу и сочувствовал, но считал выступление в это время нецелесообразным, и поэтому я предлагал Исполнительному комитету как член такового отказать в этом содействии, причем я предложил даже задержать временно этих делегатов в здании Исполнительного комитета, но во время перерыва заседания делегаты успели уйти на лекцию Ярчука и затем непосредственно обратились с речами к массе, призывая к выступлению.
Спустя приблизительно около получаса я вместе с Раскольниковым, Ярчуком, Брушвидом и другими лицами явились по поручению Исполнительного комитета на митинг, где мы и призывали массы к спокойствию и выдержке, но из толпы раздались крики: "Довольно с…ками кормить, долой, хватит", и я окончил свою речь при явном недоброжелательстве со стороны большинства собравшихся на площади; тогда же постановлено было толпою по моему предложению выбрать делегацию для ознакомления с настроением петроградского гарнизона. Для обсуждения же вопроса о необходимости выступления под влиянием массы решено было созвать заседание Исполнительного комитета с участием представителей от воинских частей и заводов. Ночью получена была во время заседания телефонограмма из Петрограда с резолюцией рабочей секции о переходе власти в руки Совета рабочих и солдатских депутатов.
Подробности передачи этой телефонограммы я не знаю, кем она была оглашена, я не помню, но, кажется, что Раскольниковым. Ввиду получения означенной телефонограммы на означенном заседании почти что единогласно решено было принять участие в мирной демонстрации с целью показать Советам рабочих и солдатских депутатов, что Кронштадт стоит также за переход власти в их руки и готов их поддержать своими штыками и пушками. Здесь же была избрана комиссия, на обязанности коей лежала организация этого выступления, а именно: подготовка перевозочных средств, посадки и высадки людей и заявление о лозунгах Кронштадта Центральному исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. В число руководителей этой демонстрации вошел и я. На моей обязанности лежала посадка и высадка принимавших участие в демонстрации, для чего я занялся подсчетом прибывших товарищей; всего, насколько я помню, было около 10 000 человек солдат, матросов и рабочих, из коих половина была невооруженных вследствие недостатка для них оружия, у некоторых же было оружие, но не было патронов. Выступление с оружием в руках решено было потому, что опыт прежних демонстраций показал, что к выступлениям рабочих и солдат вообще, не кронштадтцев в частности, так называемая "буржуазная" часть общества относится крайне враждебно и агрессивно, а потому в целях самозащиты было взято оружие.
По прибытии в Петроград демонстранты вместе с петроградскими рабочими и солдатами отправились к Таврическому дворцу, остановились по дороге у дома Кшесинской, где к собравшимся после долгих настояний с моей стороны обратился с речью тов. Ленин. Содержания его речи я не слышал, так как находился внутри дома Кшесинской. Я настаивал на выступлении Ленина исключительно по просьбе кронштадтцев, пожелавших видеть Ленина, которого они долго и напрасно ждали в Кронштадте. От дворца Кшесинской демонстранты по Марсову полю, Невскому и Литейному направились к Таврическому дворцу с целью заявить свои лозунги Центральному Исполнительному комитету Совета рабочих и солдатских депутатов. Я же остался во дворце Кшесинской по личным своим делам, а также чтобы переговорить по телефону с Кронштадтским Исполнительным комитетом о доставке продовольствия для демонстрантов.
После этого я в трамвае последовал в Таврический дворец. Когда я проезжал по Литейному проспекту, из какого-то дома по этой же улице раздались выстрелы в проходивших демонстрантов; произошла паника, люди начали разбегаться, я побежал к месту стрельбы и стал призывать товарищей к выдержке и спокойствию. Собрав из числа разбежавшихся около тысячи человек, я двинулся с ними к Таврическому дворцу, там мы спросили демонстрантов, желают ли они ехать обратно в Кронштадт; это я предложил ввиду того, что пришел к заключению, что демонстрация не удалась. Кронштадтцы ответили отказом, и я тогда, чтобы не повторилась провокационная стрельба, вместе с Ярчуком и Раскольниковым разместил малыми группами демонстрантов по отдельным казармам. 5 июля я с Раскольниковым и Ярчуком объезжал демонстрантов, убеждая их быть спокойными и не выступать на улицу, обещая при этом озаботиться безопасным доставлением их в Кронштадт.
После этого Центральным комитетом Совета рабочих и солдатских депутатов было предъявлено кронштадтцам требование о сдаче оружия и предъявлении списка участников демонстрации. На передачу списков я и делегаты немедленно согласились, что же касается выдачи оружия, то мы, считая его оскорбительным для достоинства кронштадтцев, старались найти компромисс, но ввиду малого срока, предоставленного нам, мы пришли к определенному решению и удалились из Таврического дворца к кронштадтцам. 6 июля утром я призывал кронштадтцев, поместившихся в доме Кшесинской, к подчинению условиям Центрального Исполнительного комитета, считая столкновения солдат с солдатами же крайне нежелательным. Товарищи согласились не стрелять и ушли в Петропавловскую крепость. Я же в крепость не пошел, считая это лишней проволочкой времени. Узнав из газет, что Временным правительством подписан ордер о моем арестовании, я явился 14 июля во 2-й подрайон Выборгского комиссариата и, назвав себя, просил задержать меня, считая, что за все свои политические выступления я готов держать ответ перед судом.
Где и кем был выработан маршрут следования кронштадтцев, я точно не помню, лично я не принимал участия в выработке этого маршрута; после выступления 3–4 июля в Кронштадте больше не был и все время находился в Петрограде ввиду того, что мосты и пристани оберегались юнкерами, враждебно настроенными ко мне.
Предъявленное мне обвинение по 100 ст. Уг. ул. я считаю неправильным и незаконным, потому что эта статья карает за посягательство на верховную власть, предусмотренную основными законами, а 1-я ст. этих основных законов имеет в виду только монархическую неограниченную власть. Больше ничего не имею добавить. Прочитано.
(подписал) Рошаль Тов. прокурора Н. Земель.
(Там же, том III, л. 109–113. Публикуется по: Большевизация Петроградского гарнизона… С. 219–222.)