Как-то вечером, пока Заккариа готовил обед, Хасан отправился на необитаемый Ган один порыбачить в лагуне. Он уверял, что не боится ни джиннов, ни ферета. Тем не менее вскоре мы услышали, как Хасан кричит, чтобы Заккариа поскорее пришел за ним на надувной лодке. Заккариа не сразу оторвался от своих кастрюль и сковородок, и, когда он наконец подогнал лодку к острову, Хасан был вне себя от ярости и страха. Какой-то джинн подкрался сзади и обсыпал ему голову песком. Хасан еще долго вытряхивал песок из волос. Мы предположили, что над ним пролетела цапля. Или большая летучая мышь. Но Хасан с презрением отверг наши догадки. Цапли и мыши не бросаются песком, так ведут себя только джинны. На другой день он попросил Закка-рию отправиться вместе с ним на то место, чтобы поискать следы на берегу. Они увидели одни лишь отпечатки босых ног самого Хасана. Это окончательно убедило его. Только джинны могут ходить по песчаному берегу, не оставляя следов.
Важные дела вынуждали Шёльсволда и Лутфи уехать раньше остальных членов экспедиции, и мы пошли через Экваториальный проход на юг, чтобы забросить их в аэропорт.
По пути к Адду - Гану решили заглянуть на Фуа - Мулаку. После того, что мы видели на этом острове посреди Экваториального прохода, Ниланду и Гааф - Ган представили нам довольно однообразный набор черепков. Плодородие Фуа-Мулаку и неограниченные запасы пресной воды, конечно же, привлекали все чужеземные суда, следовавшие через пролив.
На этот раз нам помогли перенести гребную лодку внутрь острова, к большему из двух озер, отличающих Фуа - Мулаку от всех известных мне коралловых островов. На таких островах озера обычно не образуются, но ведь Фуа - Мулаку некогда был атоллом с лагуной, которая сообщалась через пролив с окружающим морем. Я уже упоминал местные предания о временах, когда плоты и корабли могли заходить на стоянку туда, где теперь расположены озера и влажные плантации таро.
Оба озера постепенно зарастают, уступая место трясине и плантациям. Во время первого посещения я вместе с Бьёрном Бюэ пытался плавать в большем озере, но мы только набрали полные трусы коричневого ила. Теперь мы с Юхансеном и двумя островитянами плыли на лодке, распугивая длинноногих журавлей и белых водоплавающих птиц. Озеро длиной всего 350 метров было удивительно красиво; зеркально гладкая поверхность отражала все оттенки зелени кокосовых пальм, бананов и прочей растительности, обступившей воду плотным кольцом. Малейшее движение весел поднимало рыхлую ржаво-красную муть. Когда наши местные спутники прыгнули за борт, они словно погрузились в шоколадный мусс. Ныряя сквозь дурно пахнущий жидкий ил, они доставали дно бывшей лагуны и возвращались, сжимая в шоколадной пятерне неожиданно белую известковую кашицу.
Это озеро, Бодху-Кулхи, расположенное совсем вблизи морского берега, наверно, было раем для древних мореплавателей. Сперва в роли открытой гавани, потом, когда природа перекрыла вход, а тропические ливни вымыли всю соль, как поставщик столь необходимой пресной воды. Много веков, пока вода оставалась прозрачной и можно было любоваться безжизненными кораллами, озеро являло собой несравненную достопримечательность для любого морехода, совершающего долгое плавание из одного конца Индийского океана в другой.
Неудивительно, что мы с Бьёрном при первом посещении Фуа - Мулаку собрали на редкость разнообразную коллекцию черепков. Стоило ребятишкам заметить, что я нагибаюсь за черепком, как они тотчас находили кругом другие. У нас были конфеты для обмена, но когда набрался полный мешок подъемного материала, пришлось закрыть свою лавочку. Этот мешок мы передали нашему другу Роланду Сильве, возглавляющему археологические исследования в Шри-Ланке. Вот что он писал мне тогда:
"Интересно отметить, что возраст образцов отражает миграции человека на рубеже нашего летосчисления. Не сомневаюсь, что это послужит серьезным подтверждением ваших гипотез о весьма давнем заселении этих прекрасных островов у экватора".
В материале, собранном нами на Фуа - Мулаку, особое внимание шри-ланкийских специалистов привлек осколок кувшинного горлышка: "Эта керамика украшена так называемым ямочным орнаментом и предположительно может быть отнесена к эллинистическим изделиям 200 г. до н. э. 200 г. н. э.; данный черепок важен". Некоторые черепки были определены как родственные шри-ланкийской керамике III века н. э., другие как будто указывали на связь с кушанской красной полированной керамикой Индии VI века. Часть образцов охарактеризована такими словами: "Различная глазурованная керамика, вероятнее всего, привозные мусульманские и китайские изделия" (Письмо из министерства культуры Шри-Ланки от 29 августа 1983 г., подписано Роландом Сильвой и С. У. Дераньягалом.).
Восток и Запад встречались на Фуа-Мулаку. Мы были уверены, что разведочные шурфы у большой хавитты принесут множество новых находок. Не тут-то было. Может быть, у древнейшей мечети? На полях у селения? На краю плантаций таро? Нет, нет и нет. Хотя мы прошли весь верхний слой черного гумуса и подстилающий его стерильный гравий до коренной породы вели-га. Кое-где вообще не было черепков, и мы поняли, что копаем на месте бывшей лагуны. В других шурфах попадался, как правило, один основной тип керамики кирпичного цвета с небольшими вариациями в изгибе верхнего края и размерах всего сосуда. Некоторые образцы этого типа были украшены бороздами. Очень редко встречалась желтая керамика без декора или покрытые трещиноватой зеленой глазурью черепки китайского типа. Большим разнообразием отличались только образцы, обнаруженные в коралловом песке возле причалов и на поверхности участков с тонким слоем неплодородной земли рядом с селением.
Напрашивался вывод, что местные жители не пользовались богатым набором чужеземной керамики, ее черепки были оставлены мореплавателями, которые из века в век курсировали в этих водах, ненадолго высаживаясь на берег для отдыха или меновой торговли. Сами фуамулакцы тогда, как и теперь, обходились большими кувшинами, обычно стоящими у дверей, и более мелкой посудой того же типа на кухне. Согласно записям древних арабов, подтверждаемым местными преданиями, эти стандартные изделия ввозились из Юго-Западной Индии в обмен на раковины каури.
И на Фуа - Мулаку, и в атолле Адду погода тоже была не в ладах с сезоном: шел проливной дождь, гремели грозы. Наше плавание на "Шадас" от Экваториального прохода обратно, на север, разительно отличалось от прогулки на веслах по обрамленному пальмами озеру на Фуа - Мулаку. Едва Адду скрылся за горизонтом, как разразился шторм, а океанские волны нигде так не склонны затевать бурную пляску, как в проливах, где мощное течение либо протискивается им навстречу, либо мчится во весь опор вместе с ними.
Мы возвращались на Гааф - Ган и Гаду, чтобы продолжить раскопки, и, поскольку
Лутфи покинул нас, взяли на борт опытного моряка, который попросил отвезти его домой на Гаду и за это вызвался быть лоцманом. Наш новый друг (его звали Фаузи) подтвердил то, в чем мы уже убедились: течения у островов Мальдивского архипелага настолько сильны и переменчивы, что на компас лучше не полагаться, главное - твердые ориентиры.
Манику Дон Манику, молчаливый сопровождающий, приставленный к нам властями, стал заметно разговорчивее, сменив Лутфи в роли нашего главного помощника. Встревоженный сильной качкой, он попытался установить радиосвязь с внешним миром. Наш маленький передатчик немногим превосходил дальность слышимости обыкновенного человеческого голоса, поэтому Манику был очень горд, когда связался с только что скрывшимся за кормой Адду - Ганом. Он радостно доложил, что там идет дождь (у нас в этот момент дождя не было), однако тут же в его голосе зазвучали совсем другие ноты. Из Мале передали на Адду предупреждение о жестоком шторме и сообщили, что к северу от архипелага бушует ураган - большая редкость для этого района.
Ветер от вест-зюйд-веста крепчал. Азим предупредил нас, что в такую погоду ни одна дхони не выйдет из лагун. Над нами проплывали черные штормовые тучи. При попутном ветре "Шадас" буквально летела по волнам. В 8.45 утра воспаленными от соленой воды глазами мы сквозь каскады брызг рассмотрели впереди Фуа - Мулаку. В такую погоду от его берегов следовало держаться подальше, однако мы должны были сблизиться с ним, чтобы взять правильный курс на Гааф - Ган.
Море кругом буквально кипело, когда мы пересекали линию экватора, где скорость течения особенно велика. Мы давно убрали с палубы все лишние предметы, и резиновая лодка была прочно привязана на крыше рубки. Тучи брызг пролетали над судном от носа до самой кормы, окатывая нас с ног до головы. Юхансен - закаленный моряк, однако со вчерашнего дня у него побаливал живот, и он предупредил, чтобы его искали на койке, если не услышим, как работает помпа в гальюне. Миккельсен вышел, улыбаясь через силу, на палубу, принес жертву Нептуну и тут же снова спустился вниз. Кок Заккариа чувствовал себя отвратительно и после каждой взятой им пробы своей стряпни подбегал к фальшборту.
Мимо меня проследовал с носа человек, лицо которого было скрыто полиэтиленовым мешком, пробурчал: "Хасану не нравится это",- и, натянув мешок до самых колен, для верности забрался под лежащую вверх дном лодчонку.
С трудом удерживая равновесие, Манику Дон Манику не выпускал из рук портативную рацию. Он утратил всякую связь с внешним миром и был явно недоволен нашим ближайшим окружением. Простым глазом было видно, что он не больно-то доверяет капитанским способностям Азима. По его мнению, только Фаузи, настоящий мальдивец, выросший на берегах этого пролива, мог благополучно привести нас в гавань.
- Теперь это под силу одному лишь Аллаху,- спокойно возразил Азим, сжимая руками штурвал и отдавая команды Фаузи, который помогал ему сражаться с натиском волн.
- Шпангоуты - самое слабое место моего судна! - добавил Азим, обращаясь ко мне, пассивному зрителю внушительного спектакля.
С чувством тревоги и восхищения смотрел я, как построенное Азимом суденышко с грацией танцовщицы вписывается в движения беснующихся волн. Попытайся оно воспротивиться им было бы раздавлено, как яичная скорлупа под натиском тысяч китовых брюх. Время от времени, когда какая-нибудь волна сбивалась с ритма бешеной пляски, дерево издавало громкий треск, и мы с Азимом обменивались слабыми улыбками. Обоим было не по себе. Сейчас бы сюда камышовую ладью... Не выдержат шпангоуты или обшивка "Шадас", и быть нам на дне. На папирусных ладьях мне доводилось одолевать куда более высокие волны, чувствуя себя в полной безопасности, потому что бунты из стеблей не боятся ныряющих гребней, свободно пропуская воду через днище. Мысленно я ругал древних шумеров и финикийцев за то, что они отказались от надежных бунтовых конструкций и научили нас строить потопляемые суда.
Съезжая в глубокие ложбины между волнами, мы видели бутылочную зелень склонов с шипящими гребнями наверху, которые грозили обрушиться на нас. Но судно успевало взмыть по крутому склону, и гребни лишь поглаживали его борта. Забавно было наблюдать летучих рыбок. Им уже не удавалось подолгу парить над морем. Только взлетят над волной, как их встречает следующая, так и прыгали они с гребня на гребень, словно лягушки.
Но "Шадас" держалась молодцом. Четырнадцатиметровая длина и плавные обводы позволяли ей благополучно переваливать через могучие валы. Благодаря малым размерам она свободно скользила между волнами и пропускала под килем тысячетонные горы воды. Будь "Шадас" немного длиннее, она сломала бы себе хребет на высоких гребнях или между ними.
На быстрине волнение приняло беспорядочный характер, и волны дыбились перед нами, словно дикие жеребцы. Да и ветер как-то особенно яростно свистел в снастях. Однако чем сильнее бушевали стихии, тем очевиднее становилось, что судно Азима выдюжит. Недаром мое детское представление об океане как о злой силе давно уступило прямо обратному восприятию. "Дружелюбный океан",- говорил я себе, глядя на грозное и прекрасное проявление могущества нашей матери-природы, милостивой к тем, кто приноравливается к ее ритмам, вместо того чтобы противоборствовать им.
Азим и Фаузи мастерски управляли судном. Временами сила ветра возрастала до такой степени, что приходилось изменять курс и ложиться в дрейф, тем не менее пополудни мы уже различали вдали пальмовые кроны, когда "Шадас" взмывала на гребень. При тихой погоде пальмы было видно с моря на расстоянии 10 миль, песчаные пляжи - за 3-4 мили. Забравшись на мачту, Фаузи объявил, что впереди Гааф - Ган, и мы внесли поправку в курс. Вскоре выяснилось, однако, что это был не Ган, а Ваду.
Море несколько присмирело; и ветер перестал завывать в снастях. Видимо, мы вышли из быстрины и очутились под прикрытием каких-то рифов. Распознав хавитту на Ваду, мы еще раз изменили курс и пошли при переменном ветре вдоль тянувшихся слева по борту берегов и рифов атолла Гааф.
Аллах был милостив к правоверному Азиму, и наш капитан, промокший насквозь от соленых брызг, с благодарной и гордой улыбкой провел "Шадас" в лагуну Гаафа и бросил якорь у подветренной стороны Гана.
"Волнующие тайны, которыми богаты многочисленные острова и рифы Мальдивов... радость и удовлетворение от их исследования не поддаются описанию. Мало просто испытать эти чувства - их следует смаковать. Ибо речь идет о радости от встречи с тем, что до сих пор было сокрыто для большинства людей" [48].
И вот снова Мале. Приблизились ли мы к ответу на загадку?
Когда мы, погрузив в числе прочего трех каменных львов и быка, простились с Гааф - Ганом и взяли курс на север, в небе снова царствовало мальдивское солнце. Бог морей примирился с ветром, хоть тот и продолжал дуть не в ту сторону.
В положенное время Азим сверился с часами, передал штурвал Хасану и - единственный из четырех мусульман на борту - опустился на колени, чтобы отбить поклоны в сторону Мекки. Заккариа был занят чисткой рыбы, а Манику Дон Манику возился со своим передатчиком. Юхансен и Миккельсен разбирали на палубе черепки, подставив спину жгучему солнцу. Что до меня, то я сидел на рубке, поглядывая на скользящие мимо островки и рифы, и сверял их названия с длинным перечнем в брошюре Хасана Манику. Заключительные слова его введения как нельзя лучше подходили к моему настроению в эти минуты:
"Волнующие тайны, которыми богаты многочисленные острова и рифы Мальдивов... радость и удовольствие от их исследования не поддаются описанию. Мало просто испытывать эти чувства - их слудует смаковать. Ибо речь идет о радости от встречи с тем, что до сих пор было сокрыто для большинства людей" (Maniku (1983, р. 3).).
И вот снова Мале. Приблизились ли мы к ответу на загадку?
ЧЕТВЕРТОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
Четвертое путешествие
Глава XI. Откуда пришли буддисты?
В логово льва
Собираясь охотиться на львов, вы не поедете ни в Шри-Ланку, ни в Норвегию. В фауне этих стран львов нет и никогда не было. Тем не менее в Шри-Ланке можно увидеть изваянные в древности львиные лапы, намного превосходящие величиной лапы египетского сфинкса, а норвежский герб с давних времен украшает изображение льва, который, стоя на задних лапах, передними держит секиру. Почему же шриланкийцы не выбрали для изображения слона, а норвежцы - медведя?
Дело в том, что древний человек странствовал. Он не был заточен в четырех стенах. Корни сложившейся в той или иной стране национальной культуры уходили в другие регионы. Что-то было принесено с собой из прежних мест обитания, что-то заимствовано у других народов. Как созидатель древний человек ничуть не уступал современному, но он был также способен учиться и воспринимать влияния извне. Лев Старого Света и его эквивалент в Новом Свете - пума - были древнейшими символами богоданной королевской власти всюду, где в последние три тысячелетия до новой эры процветала доевропейская цивилизация. Неудивительно потому, что изображение льва сопутствовало мореплавателям, основавшим свое королевство в Шри-Ланке за несколько столетий до нашего летосчисления. И что викинги заимствовали символ, столь широко распространенный в их охотничьих угодьях по берегам Средиземного моря.
На Гааф-Гане мы смогли установить, что представление о льве опередило на мальдивских атоллах понятие об арабской лошади. В самом деле, лев, бык и солнце украсили большую хавитту задолго до того, как ее лишили этих символов и замазали белой известкой другие богомольцы, которые пользовались сооружением рединов до прихода мусульман. Легенды о свирепых "кошачьих людях" могли быть местного происхождения, но раскопанные нами фигурки львов говорили о связях с внешним миром. Лев, бык, цветок лотоса, длинноухие изваяния, бусы из самоцветов, медные гвозди, "пальчиковая" кладка и классические контуры блоков в основании хавитт говорили о связях мальдивских художников и зодчих домусульманского периода с основателями континентальных культур. Один за другим или все вместе эти элементы были принесены на Мальдивы мореплавателями из других стран.
Но каких именно? Надо было искать концы за пределами архипелага. И сразу же после первого знакомства с археологией Мальдивов мы начали поиск кусочков мозаики, которые могли стыковаться с тем, что сами доставили в столичный музей. Увлеченные мальдивской загадкой, все мы между очередными посещениями архипелага путешествовали по разным странам Азии и знакомились с музейными коллекциями, библиотеками и археологическими раскопками, стараясь общими усилиями заполнить пробелы.
Первое подозрение пало на ближайшего соседа - Шри-Ланку. Именно с этого материкового острова приезжал на Мальдивы Белл, усмотревший наличие сингальского периода в истории Мальдивов. Государство Шри-Ланка было одним из важнейших центров буддизма. Не говоря уже о том, что оно же было родиной древнего "львиного народа".
Не каждый из нас решился бы вместе с древним человеком выйти на его судах в открытое море, проникнуть в девственные джунгли, опуститься в его пещеры, подниматься на отвесные скалы. Если говорить о высоте, то она явно не пугала людей "львиного народа". Во всяком случае, их короля Кассапа, правителя Шри-Ланки в V веке, который поместил свой дворец на вершине скалы Сигирия. Когда я после плоских как блин Мальдивских островов очутился у подножия его каменной твердыни, у меня было такое чувство, словно мир вздыбился. Путь наверх пролегал по отвесу скалы, которая вздымалась почти на двести метров над джунглями наподобие огромной цилиндрической шляпы. Во многих местах даже горный козел не смог бы пройти по нависающим уступам. Тем не менее королевские строители, пользуясь тогдашними техническими средствами, сумели прорубить дорогу. И всякий, кто не страдает одышкой и головокружением, может получить немалое удовольствие, поднявшись по лестницам короля Кассапы.
Ныне Сигирия-выжны и туристический объект в "культурном треугольнике" Шри-Ланки. Я и пришел туда как турист, но с одним преимуществом: моим гидом был руководитель раскопок, ученый Сенаке Бандаванаяк, потомок "львиного народа". То, что он мне рассказывал, было историей его собственных предков. С удивлением я узнал, что и этот памятник тоже был заброшен и почти забыт, пока уже знакомый нам отважный исследователь Г. С. 11. Белл в 1894 году не приступил к расчистке леса и первым раскопкам.