"История, если ее рассматривать не просто как хранилище анекдотов и фактов, расположенных в хронологическом порядке, могла бы стать основой для решительной перестройки тех представлений о науке, которые сложились у нас к настоящему времени. Представления эти возникли (даже у самих ученых) главным образом на основе изучения готовых научных достижений, содержащихся в классических трудах или позднее в учебниках, по которым каждое новое поколение научных работников обучается практике своего дела. Но целью подобных книг по самому их назначению является убедительное и доступное изложение материала. Понятие науки, выведенное из них, вероятно, соответствует действительной практике научного исследования не более, чем сведения, почерпнутые из рекламных проспектов для туристов или из языковых учебников, соответствуют реальному образу национальной культуры".
Переход к новому взгляду на мир – очень болезненный процесс. В такие периоды меняются представления о том, постановку какой проблемы нужно считать правомерной или какое ее решение полагать закономерным.
Усвоение новой теории требует перестройки прежней или даже ее полной замены, а также переоценки прежних фактов; требует такого революционного перелома, который редко оказывается под силу одному ученому и никогда не совершается в один день. Ничего удивительного, что историкам науки бывает весьма трудно определить точные даты на этом длительном пути.
Почти всегда люди, которые успешно осуществляют фундаментальную разработку новой парадигмы, были либо очень молодыми, либо новичками в той области знаний, парадигму которой они преобразовали. Будучи мало связанными с предшествующей практикой, с традиционными правилами "нормальной" науки, они быстрее "стариков" видели, что правила больше непригодны, и начинали подбирать другую систему правил, которая могла бы заменить предшествующую.
Такие кризисы в науке – процесс, трудно прослеживаемый поздними исследователями, и особую сложность представляет весь период до XV века. При отсутствии печатных изданий и сложностях в коммуникации между различными учеными сильно затруднялось распространение научного знания.
Все это в полной мере касается и истории. Она сегодня находится на том же уровне развития, что и аристотелевская физика, и своя научная революция ей еще предстоит.
Кстати, надо иметь в виду, что люди меняют свои взгляды после смены парадигмы вовсе не из-за конъюнктурных соображений. Помните историю со светом? До научной революции ученые видели в световых явлениях корпускулярные свойств, после нее – проявление только волновых свойств. Причем читатель достаточно легко найдет подтверждение и в истории политических революций, когда Россия из царской и православной стала сплошь социалистической и атеистической и быстро научилась видеть в царизме и православии одни только уродства, а спустя 70 лет вдруг увидела одни уродства уже в социализме и атеизме.
Есть такой психологический тест. Человеку показывают картинку из крючочков и точечек и спрашивают, что он видит. Он говорит, что, например, молодую женщину. Тогда ему показывают, что здесь изображен профиль старой женщины. И испытуемый ясно ее видит. При этом предыдущий образ у него исчезает. В других экспериментах выяснилось, что восприятие размера, цвета и тому подобных свойств объектов также меняются под влиянием предшествующего опыта и обучения испытуемого. Все это наводит на мысль, что предпосылкой самого восприятия является некоторый стереотип, или шаблон, напоминающий парадигму.
Природа достаточно сложна, для того чтобы ее можно было изучать всю сразу. Поэтому для ее познания нужна система наук, каждая из которых занимается лишь одной стороной единого целого. Но изучается-то единая Природа. А это значит, что наряду с тенденциями дифференциации наук (анализа знания) должен идти процесс их интеграции (синтез).
Можно говорить о трех этапах в развитии изучения Природы. Первый – синкретический, нерасчлененный. Второй, начавшийся в эпоху Возрождения и длившийся до конца XVIII века, – этап дифференциации наук. И, наконец, третий, идущий и сейчас, их интеграция. Первый этап и есть так называемый древнегреческий. Следующий сразу за ним второй этап характерен появлением ученых-энциклопедистов. Но говорить надо не об энциклопедичности знаний тех или иных творцов – их знания вообще-то были очень скудны, – а о необходимости переработки лично каждым всего известного массива научной информации, чтобы дать новую.
История различных наук имеет различную ценность при составлении хронологии развития знания. Наиболее информативны история техники и история химии, потому что практически каждое новшество в них требует определенной предыстории. Только рассмотрев эволюцию разных наук, и сопоставив результаты, можно будет говорить о создании многомерной истории, более или менее точно отражающей реальное научно-техническое развитие человечества.
И, наконец, главное. Первый этап развития науки, то есть длительный период до возникновения науки Нового времени, – это во многом история развития знания в Ромейской (Византийской) империи, что, как правило, проходит мимо внимания историков. К этому вопросу мы еще не раз вернемся, здесь же лишь отметим, что события и достижения ученых этой империи просто растащили и создали из них то, что мы называем теперь европоцентризмом.
Человечество как информационная система
Особенность поведения объектов, составляющих предмет исследования общественных наук, заключается в том, что они обмениваются информацией. То есть эти объекты (люди, социальные и профессиональные группы, государства) обладают информацией, которая управляет образованием самой системы, процессами в ней и взаимодействием с окружением.
Существующая ныне теория информации создавалась в ХХ веке для технических систем, и естественно, что в ней превалировали вопросы лишь передачи и оптимизации информации, а вопросам ее возникновения и хранения не уделялось достаточного внимания. Но для биологических систем эти проблемы выходят на первое место, не говоря уже об объектах общественных наук. Именно в биологии был поставлен вопрос: "Как осуществляется выбор одного (или нескольких) вариантов из многих возможных и как сделанный выбор запомнить?" А ведь это и есть процесс создания информации. Запоминание случайного выбора – обычный способ возникновения информации, – пишет, например, Г. Кастлер.
Информационная система должна быть способной создавать или получать информацию, запоминать ее и, наконец, выдавать при взаимодействии с другими системами. А это значит, что система (человеческое сообщество в разных своих проявлениях) должна быть, с одной стороны, мультистационарной, то есть множественной и устойчивой во времени (чтобы было из чего выбирать), а с другой – диссипативной, то есть допускающей переход информации, что и ведет к процессу запоминания.
И, наконец, система должна содержать неустойчивость, благодаря чему осуществляется выбор нового варианта развития; ведь в условиях полной устойчивости для такого выбора нет причин. (А в скобках отметим, что абсолютная социальная устойчивость достигается человеком только в могиле, где имеет место лишь биологическая неустойчивость из-за деятельности бактерий и первичноротых беспозвоночных.)
Наука, исследующая прошлое, обязана учитывать, что общий объем информации, выработанный нашей человеческой "информационной системой" в ходе ее развития, в миллионы раз превосходит ее объем, отраженный в письменных источниках.
На первый взгляд может показаться, что наше определение информации не годится при анализе результатов человеческой деятельности, ведь они достигнуты не случайным образом, а получены в ходе целенаправленной работы и на основе прошлого опыта. Но если мы рассмотрим нечто новое, сотворенное человеком, то, конечно, увидим, что это якобы новое творение получилось из перестройки чего-то, что уже ранее существовало, и притом перестройки, подчиняющейся вполне определенным законам.
Разница между созданием новой информации в результате случайного выбора или в результате акта свободной воли лишь в том, что на процесс случайного выбора – например на распад радиоактивного атома в данный момент времени – никак не влияет предыстория этого атома. А если выбор определяется актом свободной воли, то имеют место какие-то рациональные соображения, подразумевающие использование предыдущего опыта.
В XIX веке шутили: "Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемым?" И всем понятно, в чем юмор. Однако до изобретения пороха шутку "Кто мешает тебе выдумать порох?" никто бы не понял, а все же предыстория у пороха была: военные машины, основанные на ударном принципе действия.
Или еще один пример: до 1972 года не было ни одного угона самолета. И в голову никому не приходило. Когда угнали первый самолет, пресса с удовольствием об этом сообщила всем, и теперь угон – обычное дело.
Известно утверждение, что задача творчества – "сделать непредсказуемое неизбежным". То есть если в произведении искусства есть какой-то подлинно новый элемент, то предсказать его заранее совершенно невозможно; не помогут никакие имеющиеся данные. А если работа удалась, то этот непредсказуемый элемент должен стать совершенно неизбежным, приобрести силу закона. Это можно понять на примере секретного цифрового замка (являющегося, кстати, образцом информационной системы). Способ выбора комбинации цифр для его запирания не может быть очевиден, иначе замок не был бы секретным. Но когда мы комбинацию выбрали, без нее уже обойтись нельзя, иначе замок не откроется, – и этот выбор становится законом.
Аналогия с замком позволяет проиллюстрировать процесс развития искусства. Так же, как и наборы кодов в замке, известные приемы живописи могут быть исчерпаны. Как развиваться дальше?
В случае с замком ответ прост: надо добавить еще один цифровой штифт. Если раньше их было три, то теперь будет четыре, что существенно увеличит количество новых возможностей.
Но так происходит и в живописи! Появляются новые приемы, с помощью которых художник пытается ответить на новые вопросы. Как объемные вещи изобразить на плоскости? Как реальное богатство цветовых и световых отношений, существующих в природе, передать довольно бедной палитрой художника? Как передать изменяющиеся во времени события на статической картинке?
В реальности мы можем воспринимать, например, дерево как целое, но можем подойти поближе и рассмотреть каждую веточку, каждый листик; с деревом, изображенным на картине, этого сделать нельзя. Но ведь его можно изобразить не в общем виде, а в деталях! И так во всем. Можно писать батальные сцены, на которых лица плохо различимы, а можно писать портреты. Каждое из направлений живописи – это своя "степень свободы", по которой достигается прогресс вне зависимости от других направлений.
Появлению новых "качеств" способствует и развитие технических возможностей (что особенно ясно видно в архитектуре).
Если же анализировать живописные произведения, не учитывая, что развиваются новые "качества", может показаться, что идет деградация искусства, что и произошло в анализе, выполненном А. М. Жабинским для искусства XVII–XX веков, хотя анализ искусства предшествующего периода выполнен этим автором блестяще.
Человеческие сообщества – это прежде всего информационные системы: любое действие, событие, произведение есть результат получения, обработки и производства информации. Процессы, сходные с теми, что мы наблюдаем в живописи, присущи всем элементам жизненной деятельности. История как наука, имея весьма неполную информацию о прошлом, не должна ограничиваться построением "линейной" схемы этого прошлого.
Для создания новой информации достаточно лишь одних физических данных, без привлечения каких-либо виталистических или спиритуалистических качеств. Это лишает процесс эволюции человечества того характера исключительности, каким его обычно наделяют. А кроме того, становится ясным, что процессы моделирования могут быть применены не только для прогноза будущего, но и для воссоздания прошлого, чем и должна заниматься наука история.
История – проекция реальности
Итак, в процессе функционирования общества рождается большое количество различной информации. Теперь интересно разобрать вопрос: как она передается?
Человек может узнать знакомого по немногим характерным признакам. Например, знакомый узнаваем с большого расстояния из-за характерной походки или наблюдатель слышит его голос по телефону. Кроме того, важен привычный для наблюдателя порядок узнавания, хотя обычно люди вообще не замечают различия между объектом и его образом. Человек по большей части сильно преувеличивает количество информации, которое он использует в процессе узнавания. Так, карикатурист малым числом штрихов с легкостью изображает свою "жертву".
Все это имеет отношение и к истории. Действительно, реальность протекает с генерацией большого количества информации. Для описания происходящего летописец выбирает только ту, которую считает ценной. А ценность информации зависит от поставленных целей. А цели у разных авторов могут быть разными и меняться со временем. То есть мы имеем набор, но далеко не полный, проекций образов реальной информационной системы. При составлении же истории мы пытаемся решить обратную задачу: восстановить по образам исходную информационную систему.
Но тут возможны два эффекта, которые в теории информации называются неоднозначностью и двусмысленностью. Что имеется в виду, можно понять, взяв пример из лингвистики. Мы можем под разными словами подразумевать один и тот же предмет; это пример неоднозначности. А может быть обратная ситуация, когда одним словом называют разные предметы; это пример двусмысленности.
Неопределенность может приводить к путанице, а путаница, касающаяся причин и следствий, весьма вредна при восстановлении истории. Впрочем, как и двусмысленность. Современный исследователь обладает огромным запасом слов, а словарный запас первобытного амазонского жителя состоит всего из нескольких десятков слов. Если наш исследователь начнет переводить рассказ дикаря о его духовных воззрениях, получится нелепица, совершенно не похожая на реальную картину. И скорее всего, обратный перевод окажется невозможным.
Затем, образы информации могут фиксироваться разными способами. Например, сообщение летописца о реальном событии записано при помощи некоей письменности на некоем носителе – пергаменте или бумаге. Понятно, что до появления книгопечатания и твердых правил письма каждый писал как Бог на душу положит, и в дальнейшем вставала задача правильно прочесть написанное. Но ведь по разным причинам приходилось копировать носители информации – либо в силу прихода их в негодность, либо для размножения. Ошибки, возникающие при последовательных актах копирования, накапливаются, и со временем информация (первоначальная и скопированная), разделенная друг от друга несколькими поколениями, может оказаться столь различной, что это будет просто другая информация.
А наиболее интересны, с нашей точки зрения, критические периоды развития, когда общество вступает в фазу неустойчивости. В такие моменты любые малые внешние воздействия (флуктуации) приводят к очень большим последствиям, предсказать которые заранее никак нельзя. Неожиданно появляется огромный объем такой новой информации, которая, если смотреть со стороны или из далекого будущего, совершенно необъяснима. Это имена, события, названия, документы, правила, которых еще "вчера" не было, а "сегодня" они вдруг оказываются определяющими. Историки ломают себе головы: из-за чего произошла такая перемена?
Аналог этой ситуации – поведение шарика, установленного на вершине полусферы. Для него это явно неустойчивое состояние. В какую сторону он скатится, зависит от любых случайных малых флуктуаций – трамвай ли за окном проехал, или сотрудник в соседней комнате чихнул, – и в общем случае непредсказуемо.
В чем же причина, что шарик скатился влево, а не вправо? В простуде чихнувшего сотрудника? Нет. Причина – в неустойчивом состоянии шарика.
К сожалению, сегодня у историков нет понимания этого. Используя в основном детерминистский стиль мышления, они для каждого события ищут причину или аналог в прошлом. А при попадании социальных систем в состояние неустойчивости таких причин нет. Вот почему история ничему не учит: при "качественных скачках" возникает новая информация, которую очень сложно предсказать.
Летописцы, современники таких "скачков", не в состоянии сохранить всю сложную информацию, которая важна для понимания процессов, но это становится ясным лишь по прошествии времени. Чтобы восстановить пропущенную информацию, надо заняться моделированием некоторой теоретической ситуации, то есть отказаться от стереотипной идеи, что "история не знает сослагательного наклонения". Занимаясь историей, как раз нельзя обойтись чисто историческими методами, вроде изучения летописей.
Любая история – всего лишь проекция реальных событий, и как таковая она слабо отражает реальность. Если сфотографировать слона в профиль и анфас, а также с хвоста и снизу, то мы получим несколько таких проекций, или образов слона. Какой снимок ни возьми, это будет слон, и все-таки – не слон, а фото части слона, не передающее ни объема, ни динамики, ни характера.
Традиционная история, имея набор первичных фактов (несколько фотоснимков слона в нашей модели), вцепилась только в один, который, кстати, мало соотносится с исходной информационной системой, то есть реальным прошлым. Но историки, по сравнению с разными альтернативщиками (новыми хронологами, хронотрониками, многовариантниками), обладают тем преимуществом, что их версия так или иначе канонизирована. А это прежде всего означает, что в их руках первичная информация претерпела определенную подгонку, прошла своего рода цензуру под заранее заданную теорию. Говоря по-другому, традиционная история признает адекватным исходной информационной системе только свой образ истории.
Более того, спутанные траектории развития превращаются в ее толковании в однозначные, неоправданно удлиняя историю.
Если же смотреть на проблему шире, можно, опираясь на ту же фактическую базу, произвести отбор по различным критериям, например относящимся к искусству, наукам, военному делу и т. д., и получить целый набор иных проекций исходной информационной системы. При этом каждая из них в каких-то частях может быть не похожа на другие, но в совокупности они все вместе могут дать представление о реальном ходе событий.
Главное, не абсолютизируя ту или иную проекцию действительности, получить их в достаточно большом количестве, чтобы уже на базе их анализа создать некий объемный образ прошлого.