Енборисов для приличия кивнул, а когда все замолчали, внятно проговорил:
– Завтра будет совещание в ревкоме. Точисский требует снятия многих командиров за разложение отрядов. Вашего снятия он тоже потребует.
– Что-о?! Да мы эту гниду…
– Попрошу не орать… Вы офицеры или пьяная матросня? Ты, Пичугин, завтра потребуешь ареста Точисского. Вы, – Енборисов повернулся к командирам Зобову и Каюкову, – будете кричать об измене и о пяти миллионах рублей. Больше ничего говорить не будете, понятно?
– Понятно.
– Дальше: приказ на арест Точисского – мое дело. Когда я передам вам ордер, то несколько раз повторю о том, что не должно быть пролито ни единой капли крови. Ни единой!
– Понятно! – вдумчиво ответил Пичугин.
– Что тебе понятно?
– Ни единой капли крови…
– Ничего тебе не понятно! Точисский должен быть убит при попытке к бегству, а попутно чем больше вы перестреляете большевиков, тем лучше.
– Но, Алексей Кириллович… – трезвея, проговорил Пичугин. – Блюхер придет – и тогда нам голов не сносить…
– Какой Блюхер? Вы знаете, что в Москве восстание левых эсеров? Совнарком арестован! С минуты на минуту выступит Муравьев… Командующий фронтом! А вы – Блюхер… Забудьте это имя!
…Точисский встал со стула, нервно одернул пиджак, разгладил бороду и усы, окинул глазами собравшихся. Подперев щеку рукой, на предревкома холодно смотрел бритоголовый Иван Каширин; откинувшись на стуле, откровенно враждебно щурился, поблескивая стеклами пенсне, Енборисов, а вся его свора – Пичугин, Каюков, Зобов – кажется, только ждала сигнала, чтобы броситься и начать рвать зубами. Что-либо говорить этим замаскировавшимся белогвардейцам бессмысленно, но говорить нужно, хотя бы для главкома Каширина, который не догадывается, что стал невольным орудием в руках этих тайных дутовцев.
– Товарищи! – ровным голосом начал Павел Варфоломеевич. – Сегодня нам нужно решить один важный, я бы сказал, жизненно важный вопрос. Так дальше продолжаться не может: политическая работа в отрядах ослаблена донельзя, казаки пьянствуют, бесчинствуют. Ко мне вчера приходила работница, которую избили ваши, товарищ Пичугин, верхнеуральцы, а проходивший мимо командир она, к сожалению, не смогла назвать его фамилию – поощрил пьяных негодяев. И главное: у меня сложилось впечатление, что кому-то очень нужно, чтобы между ревкомом и командованием отрядов возникла откровенная вражда. И я назову фамилии людей, которым нужна эта вражда…
– А чего ж не назвать! – крикнул Пичугин. – Тебе, сволочь, и нужна. Пока мы здесь будем доказывать, что в военное время власть должна быть у главнокомандующего, пока будем митинговать, ты прихватишь народные пять миллиончиков и дернешь к Дутову…
– Да как вы смеете?..
– Не перебивать… Правда глаза колет…
– Так это же вы перебиваете! Дайте Павлу Варфоломеевичу сказать! возмутился кто-то из ревкомовцев.
– Он верно говорит – никакой дисциплины у верхнеуральцев. Мои ребята возмущаются! – Это вступил в спор начальник штаба белоречан Горшенин.
– Дисциплина? – не давал продолжить Точисскому Пичугин. – Хватит с нас старорежимных порядков. Может, еще погоны заставите нацепить? Мы армия свободных борцов за революцию, а не серошинельная скотина…
– Вы, кажется, в прошлом офицер? – с иронией поинтересовался Точисский.
– А ты меня прошлым не коли! Иван Дмитриевич – тоже в прошлом фронтовой командир, но он бьется за мировую революцию, а ты, сволочь, только и думаешь, как предать ее и народные деньги в свою нору затолкать!
– Что-то не дают вам покоя эти пять миллионов, Пичугин. Не вы ли на них и прицелились! – усмехнулся Точисский…
– Да я тебя…
– Сядь на место! – резко крикнул молчавший до этого момента Иван Каширин. – Прекратить балаган. На сегодняшний день, товарищ Точисский, власть – это мы, потому что за нами сила. Двоевластие в нынешней обстановке подобно смерти, поэтому я приказываю сдать все ценности и оружие; все отряды, которые находятся в вашем распоряжении, переходят в мое оперативное подчинение, вся власть в городе и округе переходит в руки главного командования. Вам ясно?
– Нет, неясно! Я отказываюсь подчиниться такому чудовищному приказу. Думаю, члены ревкома меня поддержат…
– Павел Варфоломеевич прав!.. Нельзя же так!.. В конце концов вы пришли к нам в город, а не мы к вам! – поддержали ревкомовцы.
– Не подчинитесь – примем меры! – ленивым голосом отозвался Енборисов.
– Расстреляем к чертовой матери! – подхватил Пичугин.
– Кого расстреляете, большевиков! – вдруг сорвался державший себя в руках Точисский. – Иван Дмитриевич, как вы терпите вокруг себя этих перекрасившихся контрреволюционеров!
– Кто контрреволюционер – нам теперь ясно! – вмешался Каюков. – Ты и есть контра…
Заседание закончилось поздно вечером. Перед тем как уйти, сгорбившийся, осунувшийся Точисский подошел к Каширину и усталым голосом проговорил:
– Не думал я, Иван Дмитриевич, что такой решительный и умелый командир может быть таким безграмотным в политическом отношении. Я уверен: Николай Дмитриевич никогда бы так не поступил…
– Я своему брату не пастырь… – недовольно ответил Каширин и отвернулся.
Точисский отправился домой, а проводить его вызвался рабочий-большевик Березин. Когда они вышли, Енборисов подсел к задумавшемуся Каширину и сокрушенно сказал:
– Не вовремя, очень не вовремя весь этот раздор. Мне казалось, что Павел Варфоломеевич – человек более здравомыслящий.
– Ничего, – отозвался главком, – у него целая ночь впереди: подумает и согласится с приказом.
– Едва ли, Иван Дмитриевич! Перед заседанием он звонил на фронт своим людям Сызранкину и Пирожникову, просил вернуться с отрядами в Белорецк. Боюсь, вместо того чтобы бить белых, завтра друг друга резать начнем… И вот я еще чего боюсь: казаки открыто говорят, что Точисский продался Дутову и хочет бежать с деньгами! Как бы самосуд не устроили…
– Никакого самоуправства! – побагровел Каширин. – С головы Точисского и членов ревкома не должно упасть ни волоска! Отвечаете за это вы!
– За себя я, Иван Дмитриевич, отвечаю, а за возмущенных вооруженных людей, простите, не могу!
– Что же вы предлагаете?
– Изолировать.
– Арестовать, что ли?
– Называйте, как хотите…
– Хорошо, берите взвод кавалерии. Но повторяю: только мирным порядком. Вы меня поняли?
– Понял. Сейчас я заготовлю приказ. А выполнение я думаю поручить Пичугину.
– Хорошо. Действуйте.
…Дальше события разворачивались так. Ночью казаки во главе с Пичугиным окружили дом Точисского и стали ломиться в дверь. Проснувшийся Павел Варфоломеевич бросился звонить в Белорецкий штаб Красной Гвардии, чтобы вызвать подмогу, но на другом конце провода никто не отвечал. Тогда Точисский подошел к окну и увидел десятки темных силуэтов, ему показалось, что он слышит взвинченный голос Пичугина:
– Здесь он, гнида! Никуда не денется – выкурим!
– Подлецы! – прошептал Точисский. – Если Пирожников не успеет – все погибло…
И вдруг зажегся свет: кто-то из домашних, услышав, что Павел Варфоломеевич проснулся и ходит по дому, решил, что у него после бурного заседания плохо с сердцем.
– Тушите свет! – закричал Точисский и отпрянул от окна. И одновременно с криком бухнул выстрел. Предревкома схватился за грудь и повалился на пол. А в дом уже врывались подгоняемые Пичугиным казаки. Они было удивились, что дом Точисского совсем не похож на дом человека, собравшегося сегодня ночью перебежать к белым, денег тоже нигде не было. Единственное, что они увидели, это плачущих над убитым жену и дочерей Точисского. Но Пичугин, не давая опомниться, торопил:
– Скорее, скорее, значит, деньги у кого-то из членов ревкома. Арестовывать всех подозрительных, при сопротивлении расстреливать на месте!
Белорецкий штаб, почуяв неладное, заводским гудком поднял рабочих, но по пути к штабу их перехватывали казаки. Люди Пичугина метались по городу и, предъявляя выданные Енборисовым ордера, арестовывали большевистских руководителей. Вернувшийся ночью Пирожников, как и многие другие большевики, скрылся в окрестностях Белорецка.
Арестованных коммунистов вызывали на "комиссию" Енборисов и Пичугин и требовали денег, обещая в случае отказа отправить "в гости к Точисскому". Деньги были сданы, но из-под ареста никого не выпустили. В соседние поселки и деревни направили нарочных с сообщением о "ликвидации банды Точисского". В окрестностях Белорецка началось избиение большевиков…
Утром к Ивану Каширину ворвался верхнеуральский большевик Константинов.
– Иван Дмитриевич! – кричал он срывающимся голосом. – Что же делается! Точисский убит, Овсянников, Ульянов и Феоктистов расстреляны. Буржуи вышли на улицы, качают Пичугина. Большевиков травят, как бешеных собак…
– Мне доложили, что они оказывали вооруженное сопротивление и не подчинялись моему приказу! Даже готовили мятеж!
– Вранье! Это Пичугин готовит переворот! Иван Дмитриевич, революция никогда не простит вам, если вы сейчас же не примете мер!
– Хорошо, Константинов, я поручаю вам провести расследование. Сегодня соберем митинг, я буду выступать. Енборисов!
Начальник штаба появился в дверях, но в этот момент, оттолкнув его в сторону, в комнату вбежал Сызранкин. Он тяжело дышал и держался за большую деревянную кобуру маузера.
– Каширин… – только и смог выговорить он.
– Иван Дмитриевич ни в чем не виноват: Точисский готовил побег, хотел увезти казну, – принялся объяснять Енборисов.
– Какой побег?.. Какая казна?.. – задыхался Сызранкин. – Это чудовищная ложь эсеров… Я требую немедленного освобождения арестованных и наказания виновных… Я требую, Каширин… В противном случае…
– Не надо меня пугать, Сызранкин, – повысил голос главком. – Я сам вижу, что происходит какая-то неразбериха…
– Неразбериха! Это – заговор, но мы в нем разберемся! Кто отдал приказ об арестах?
Воцарилось молчание. Было слышно, как за окном кричат взбудораженные люди, хрипит тревожный гудок. Константинов и Сызранкин с ненавистью смотрели на Енборисова, а начальник штаба выжидательно глядел на главкома.
– Я… Я отдал приказ! – медленно ответил Каширин, – но ни о каком кровопролитии речи не было! Ведь так, Алексей Кириллович?
– Совершенно верно! – отозвался Енборисов. – Речь шла лишь о том, чтобы оградить Точисского от возможных неприятностей. Кто же знал, что… Всех организаторов арестов мы строго накажем…
– Расстреляете?
– Расстреляем! – подтвердил Енборисов.
– И еще более накалите обстановку! – почти крикнул Константинов. Сейчас главное – успокоить людей, загнать в норы распоясавшихся буржуев. Иван Дмитриевич, прикажите немедленно освободить всех арестованных.
– Всех до одного! – потребовал и Сызранкин.
Каширин смотрел в пол, на гладко выбритой голове блестели капли пота. Он еще несколько мгновений простоял неподвижно, потом сел за стол и стал писать приказ об освобождении заключенных под стражу. Закончив писать, главком не глядя протянул листок Енборисову и попросил оставить его одного, чтобы сосредоточиться перед митингом…
…В штабе верхнеуральцев сидели Енборисов и Пичугин, последний был на редкость трезв и взволнован. Начальник штаба, напротив, был спокоен и говорил размеренным голосом:
– Муравьева шлепнули… Восстание в Москве подавлено… Ничего не поделаешь, нужно уметь сносить неудачи. С сегодняшнего дня мы с тобой встречаться не будем. Скоро должны подойти Николай Каширин и Блюхер, значит, снова начнутся дознания. Ответ один: был приказ главкома, хотели уберечь Павла Варфоломеевича от гнева народных масс. Глубоко переживаем случившееся, готовы кровью искупить трагическое недоразумение… Понял?
– Понял.
– Они, разумеется, тебе не поверят и будут копаться дальше, поэтому нужно готовиться к уходу. Денег у тебя много?
– 175 тысяч…
Из материалов 8 совета партии социалистов-революционеров:
"Основной задачей всей русской демократии является борьба за решение социально-политических задач, выдвинутых Февральской революцией. Главным препятствием для осуществления этих задач является большевистская власть. Поэтому ликвидация ее составляет очередную и неотложную задачу всей демократии".
Из постановления ВЦИК от 14 июня 1918 года.
Принимая во внимание:
1) что Советская власть переживает исключительно трудный момент, выдерживая одновременно натиск как международного империализма, так и его союзников внутри Российской Республики, не стесняющихся в борьбе против рабоче-крестьянского правительства никакими средствами, от самой бесстыдной клеветы до заговора и вооруженного восстания;
2) что присутствие в советских организациях представителей партий, явно стремящихся дискредитировать и низвергнуть власть Советов, является совершенно недопустимым;
3) что… представители партий – социалистов-революционеров (правых и центра) и российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков), вплоть до самых ответственных, изобличены в организации вооруженных выступлений против рабочих и крестьян в союзе с явными контрреволюционерами – на Дону с Калединым и Корниловым, на Урале с Дутовым, в Сибири с Семеновым, Хорватом и Колчаком и, наконец, в последние дни с чехословаками и примкнувшими к последним черносотенцами, Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет Советов постановляет:
исключить из своего состава представителей партий социалистов-революционеров (правых и центра) и российской социал-демократической рабочей партии (меньшевиков), а также предложить всем Советам рабочих, солдатских, крестьянских и казачьих депутатов удалить представителей этих фракций из своей среды…
Из рапорта поручика Юсова начальнику контрразведки:
…Арестованные большевистские руководители, не успевшие уйти с отрядом Калугина из Стерлитамака, показали, что накануне отступления красные захватили заложников, рассчитывая обезопасить этой акцией оставшихся в городе активистов и их семьи. В числе заложников: сын лесопромышленника Штамберг, поручик Панов, представители земства и купечества. К сожалению, в числе заложников оказался член губернского комитета эсеров Попов.
Несмотря на обещание большевиков расстрелять заложников в случае насилия над оставшимися в городе их сторонниками, удержать солдат и жителей Стерлитамака от расправ не удалось…
Дневник адъютанта 1-го Уральского полка
Андрея Владимирцева
17 июля 1918 г., Белорецк
Завтра выступаем на Верхнеуральск. А пока стоим в Белорецке, куда наш отряд прибыл 16-го. По пути к станице Еманжелинской, мы встретили транспорт из Уфы и получили в свое распоряжение 90 тыс. патронов, 80 снарядов и 5 миллионов рублей. Лучше бы вместо денег было побольше боеприпасов – их приходится беречь.
Блюхер продолжает прежнюю тактику: рассылает впереди отряда агитаторов, и те возвращаются с пополнением – в основном рабочими, но есть и революционно настроенные казаки. По дороге выяснилось, что Верхнеуральск оставлен, и, изменив направление, через Кагинский и Узянский заводы мы двинулись в Белорецк – старый металлургический завод, похожий теперь на осажденную крепость. Улицы поселка запружены подводами – войска, беженцы. В заводской больнице – госпиталь. Продовольствия и боеприпасов у них тоже не хватает.
Здесь – ушедший из Троицка отряд Николая Томина и верхнеуральцы Ивана Каширина. Иван Дмитриевич не похож на старшего брата. Он ходит в хромовых сапогах, синих офицерских брюках и косоворотке, подпоясанной серебряным пояском, на котором висит кривая шашка, отделанная также серебром. Голову бреет. Его речи слушают, раскрыв рты. Его тут в наше отсутствие выбрали "главнокомандующим", и он выступил с интересным "манифестом": "Мощные духом, с верой в победу, с железной товарищеской дисциплиной мы выступаем против врагов и предателей трудового народа. Пощады никакой, борьба не на живот, а на смерть. Смело вперед!"
Здесь, в Белорецке, без нас происходили странные события. Командир Верхнеуральского отряда Пичугин и начальник Главного (никак не меньше!) военного штаба Енборисов не поладили с местным большевистским лидером Точисским, застрелили его, а большевиков посадили под арест. По их словам, большевики собирались бежать из Белорецка, прихватив деньги. Честно говоря, на комиссаров это не похоже. В конце концов арестованных освободили, но чувство у всех осталось тяжелое. Енборисова я помню еще по Екатеринбургу, нас познакомил Калманов, который, кстати, уверяет, что бывший есаул – сочувствующий, чуть ли не большевик. Сомневаюсь.
В отряде у них полный разброд. Енборисов называет дисциплину "возвращением старорежимных порядков". Я рассказал Павлищеву, Иван Степанович сам все видит и очень не доволен дурным примером верхнеуральцев, хочет поговорить с Блюхером и Николаем Кашириным.
Между прочим, здесь, в Белорецке, и отец Кашириных – такой молчаливый старичок в синей фуражке с огромным козырьком. Он хочет проделать с сыновьями весь поход.
А еще мне рассказали один забавный случай. Когда наши уходили из Верхнеуральска (оставаться не было смысла – белые стянули большие силы), комиссар финансов Сандырев вывозил ценности и, чтобы избежать погони, оставил у сейфа записку: "Знаю, что меня Каширин предаст суду, а может быть и расстреляет, но золото оставляю, потому что народ остается, а уходит небольшая кучка искателей приключений. Сам же остаться не решился, зная отношение ко мне Дутова".
Белые не стали возиться с чугунными дверьми, а выставили часовых и объявили Сандырева чуть не героем. Представляю, какие у них были физиономии, когда сейф все же открыли. В отместку насмерть забили жену комиссара.
Еще нужно сказать о Томине – он командир Троицкого отряда, казак-фронтовик. После октябрьского переворота вернулся на родину и организовал Красный казачий полк имени Степана Разина. Сам Томин ходит в кумачовой рубахе, с раненой рукой на перевязи. В отряде у него порядка гораздо больше, чем у Пичугина.
Теперь главное. Вчера в доме заводоуправляющего был совет командиров. Первым выступил Николай Каширин и предложил идти через Верхнеуральск к Екатеринбургу, он доказывал, что при приближении красных партизан насильно мобилизованные белыми казаки разбегутся по домам.
Енборисов и Пичугин вообще предложили распустить всех по домам, чтобы сохранить силы "для будущих решающих схваток с мировым капиталом", но после того как на них зашикали, присоединились к плану Николая Каширина. Блюхер же утверждал, что население станиц в большинстве настроено к Советской власти враждебно, поэтому идти нужно через рабочие районы, в направлении Красноуфимска, и там соединиться с Красной Армией. Блюхера поддержал Томин. Иван Каширин вступился за брата. Среди командиров начались споры. Тогда Блюхер нехотя согласился с предложением Кашириных, но сделал это не потому, по-моему, что его переубедили, а чтобы не вносить в отряд раскол. Томин тоже согласился идти на Верхнеуральск.
На совещании постановили разбить отряд на три подотряда: Верхнеуральский – командир Пичугин, Троицкий – командир Томин, Уральский командир Блюхер, но сначала тайным голосованием избрали главкома. Предложили Блюхера, Томина и Кашириных. Василий Константинович снял свою кандидатуру, так как его план не был принят. Иван Дмитриевич тоже снял свою кандидатуру. Выбрали Николая Каширина. Начальником главного штаба оставили Енборисова, но, по-моему, новому главкому это не понравилось.