В принципе, защита пленных и оказание им помощи в возвращении на родину входили в круг полномочий Грибоедова, поэтому, уведомив персидскую сторону, он разрешил беглецам до отъезда находиться в здании посольства. Это взбесило фанатично настроенных мусульман! Мирза Якуб был провозглашен отступником от веры, а русский посол - его покровителем и защитником. Шах и его зять умело подогревали эти настроения: вскоре на базарах и в мечетях стали раздаваться призывы к разгрому русского посольства. 30 января 1829 года фанатически настроенная толпа ворвалась на территорию посольства и не только перебила всех, кто там находился, но и, надругавшись над трупами, буквально их растерзала. Грибоедова опознали лишь по скрюченному пальцу, следствию полученного на дуэли ранения. В живых остался только секретарь миссии Иван Мальцов.
Вот что он написал несколько позже в своем отчете: "С час казаки наши отстреливались, тут повсеместно началось кровопролитие. Посланник, полагая сперва, что народ желает только отобрать пленных, велел трем казакам, стоявшим на часах, выстрелить холостыми зарядами, и тогда только приказал заряжать пистолеты пулями, когда увидел, что на дворе начали резать наших людей.
Около 15 человек из чиновников и прислуги собрались в комнате посланника и мужественно защищались у дверей. Пытавшиеся вторгнуться силою были изрублены шашками, но в это время запылал потолок комнаты, служившей последним убежищем русским: все находившиеся там были убиты низверженными сверху каменьями, ружейными выстрелами и кинжальными ударами ворвавшейся в комнату черни".
Как и было задумано в том самом, чисто восточном сценарии, шах тут же объявил о полной непричастности к этим трагическим событиям и даже попытался обвинить самого Грибоедова, спровоцировавшего праведный гнев истово верующих мусульман. Заодно он попытал счастья в реализации своей главной задумки - не платить оговоренную Туркманчайским договором контрибуцию. Но… не вышло. На турецком фронте русские войска перешли в решительное наступление. Шах, изрядно струсив и опасаясь, как бы они не двинулись на Тегеран, принес Николаю I официальные извинения. Больше того, он отправил в Петербург целую делегацию, которая привезла самую дорогую и почитаемую ценность Персии - легендарный алмаз "Шах". С подачи главного казначея в Тегеране его называли "Ценой крови".
Примечательно, что возглавлять эту делегацию шах поручил своему сыну. Этим персидский властелин хотел сказать, что, мол, доверяюсь вам, Ваше Величество, полностью. Делайте что хотите и с алмазом, и с моим наследником.
Русский император извинения принял, с наследником персидского престола обошелся милостиво, а алмаз велел хранить в подвальном сейфе Зимнего дворца. Несколько позже его перевезли в Оружейную палату Московского Кремля, где он пребывает и поныне.
Надо сказать, что волшебная сила "Шаха" возымела свое действие. Обласкав наследника персидского престола, Николай I сказал: "Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие". После этого инцидент посчитали исчерпанным, и дипломатические отношения между Россией и Персией были сохранены.
Но личный представитель Николая I генерал-майор Долгоруков, прибывший в Тегеран для улаживания последствий инцидента с разгромом посольства и зверским убийством Грибоедова, возвращаясь в Петербург, написал в качестве наказа остававшимся в Персии дипломатам: "В Азии не так, как в Европе. Здесь каждый день является перемена в мыслях и весьма часто в действиях. Чтобы не дать дурного хода делам и чтобы иногда успеть предупредить какие-либо действия, нужно быть скоро и верно извещену. Успех в деле от сего происходит. Чтобы дойти ж до намечаемой цели, надобно иметь людей, а людей без денег и подарков невозможно приобрести. Я совершенно того мнения, что не должно дозволять больших экстраординарных расходов, но необходимо также назначить сумму, чтобы отыскать одного или двух чиновников персидских, которые бы доставляли верные известия. По приезде же моем я не нашел ни одного человека, который бы хоть немного придерживался к нашей миссии, тогда когда всё валит к англичанам".
Понятно, почему Долгоруков не нашел ни одного человека, "который бы хоть немного придерживался к нашей миссии", - они были вырезаны в дни кровавого антирусского шабаша. Но преемники Грибоедова не сидели без дела и не предавались восточной неге: они действовали в соответствии с инструкций, полученной Александром Сергеевичем, и довольно быстро обросли нужными связями. Недаром на Руси говорят, что после Бога деньги первые. Судя по всему, они первые и после Аллаха. Во всяком случае, больших проблем во взаимоотношениях между Россией и Персией больше не было.
Но трагический инцидент, произошедший 30 января 1829 года, вошел в историю и навсегда остался в памяти россиян. К сожалению, такого рода события в истории российской дипломатии были отнюдь не последними. XIX век - это непрерывная череда восстаний, переворотов, революций, и всюду - то в Греции, то во Франции, то в Испании - дипломаты оказывались на переднем крае этих кровавых событий.
Чтобы шифры и архивы не достались охочим до них бунтовщикам, приходилось их укрывать, перепрятывать, а то и сжигать. Бывало и так, что в смертельной опасности оказывались и сами дипломаты, бывало и так, что они гибли, становясь легкой мишенью для всякого рода "борцов с ненавистным строем".
ГЛАВНЫЙ ВЗЯТКОДАТЕЛЬ ИМПЕРИИ
Но вернемся к истокам, вернемся к тому времени, когда Петр I, прорубив окно в Европу и заложив Санкт-Петербург, обратился к своей давней мечте - пробиться к теплому Черному морю. Азов, который половцы, а потом и турки называли Азак, он уже взял и к Азовскому морю прорвался. Но узкий Керченский пролив контролировали турки, а это значит, что выхода к Черному морю у России не было. Честолюбивые планы Петра Алексеевича еще долго оставались лишь планами: боеспособного флота у России в тех краях еще не было, а без этого соваться в Черное море означало тут же пойти на дно от пушечного огня многочисленных турецких фрегатов.
Поэтому пока что главной задачей было не спровоцировать турок на войну против России. Все силы Петра I отнимала Северная война. А тут еще досаднейшее поражение под Нарвой.
Это случилось в ноябре 1700-го. Петр I рвался к Балтике, но на пути были Нарва и Ивангород. Осадить-то их Петр I осадил, но взять не смог. А когда на выручку осажденным подошел Карл XII и атаковал позиции русских войск, многие офицеры-наемники бежали к шведам. Армия тут же превратилась в толпу, которая повалила через мост у острова Кампергольм. Мост, конечно же, рухнул, и сотни солдат пошли на дно. Всего в том сражении русская армия потеряла около 8 тысяч человек и полторы сотни орудий. Но самым большим позором было то, что шведам пришлось отдать и знамена.
Турки тут же оживились и решили вернуть отвоеванный Петром I Азов. Армии у российского самодержца не было, флота - тоже, поэтому он решил использовать доселе неведомое секретное оружие: он направил послом в Турцию графа Толстого. Вообще-то с Петром Андреевичем у царя были давние счеты: во время Стрелецкого бунта сановник выступил на стороне Милославских и призывал к расправе над Нарышкиными, родственниками матери юного Петра. Придя к власти, Петр I припомнил эту обиду и сослал Толстого в Великий Устюг. Двенадцать лет служил там воеводой граф Толстой. Там бы, наверное, и скончался, если бы не случай…
Занесло как-то в эти богом забытые края Петра I. Встречу ему воевода организовал по высшему разряд: гром пушек, двухметровый осетр, ряженые девки и, что уж совсем поразительно, вся прислуга в камзолах, чулках и париках. Царь-батюшка растаял, облобызал опального воеводу и спросил, чего тот хочет.
- Моряком хочу стать, - потупив взор, ответствовал Толстой.
- Ке-е-м? - аж подпрыгнул захмелевший правитель. - Ты хоть знаешь, что такое бушприт или, скажем, фок-мачта?
- Не знаю, государь, - вздохнул Толстой. - Но усердным учением надеюсь преодолеть сие незнание и через год-другой осмелюсь доложить тебе не только правила соединения шпангоутов с килем, но и как управлять парусом под названием стаксель.
- Ишь ты-ы-ы, - удивился царь. - Слова-то эти откуда знаешь?
- А книжки читаю, - скромно потупился Толстой.
- Какие? - вскинулся царь. - А ну-ка, покажи!
- Вот аглицкие, вот италийские, - протянул Толстой два увесистых тома по науке кораблевождения.
- Так ты что же, и языки знаешь?
- Читать-то читаю, а вот поговорить не с кем, - снова вздохнул Толстой. - В нашей глухомани - ни одного иностранца.
- Лет-то тебе сколько? - опрокинув жбан медовухи, поинтересовался Петр Алексеевич.
- Пятьдесят два, - махнул рукой воевода.
- А не поздно учиться-то? В такие годы готовятся к встрече с Господом Богом.
- Так кто ж его знает, когда она будет, эта встреча? А учиться, государь мой, никогда не поздно.
- В чем-чем, а в этом ты прав… Ладно, быть по сему: отправлю тебя, старого греховодника, в Италию. Постигай морскую науку зело усердно, а по возвращении я сам устрою тебе экзамен. Ты у меня побегаешь и со стакселем, и с кливером, и с фор-бом-брамселем! - хохотнул Петр Алексеевич.
Как это ни странно, но не первой молодости граф оказался прекрасным гардемарином. Пораженные итальянцы только руками разводили, а князь Венеции вручил Толстому специальный аттестат, в котором говорилось, что "предъявитель сего освоил множество морских профессий и по своим личным качествам является мужем смелым, рачительным и способным".
За годы пребывания в Италии Толстой действительно многому научился, и не только в области кораблевождения. Он читал философские трактаты, изучал историю европейских государств, интересовался искусствоведением, постигал правила хорошего тона и, самое главное, обзаводился нужными связями.
По возвращении в Россию Толстой предстал перед императором и сказал, что готов сдать экзамен по управлению самым современным фрегатом.
- Не сомневаюсь, - отмахнулся Петр Алексеевич и озабоченно продолжал: - Нисколько не сомневаюсь. Но сейчас не до этого… Ты знаешь о нашем позоре под Нарвой? Люди - ладно, бабы нарожают. Но вот пушки и знамена! Этого я не забуду и не прощу. Ты помнишь, как меня ругали за отрезанные бороды и за приказ ходить в чулках и кафтанах? Дурьи головы, они того не понимали, что дело не в чулках, а в мозгах. В мозгах и душах! Пока они не поймут, что знамя - это не тряпка, а пушка стоит как какое-нибудь имение и, до коли жив, отдавать их врагу нельзя ни под каким видом, супостата мы не победим. С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивыми способами, а с русским не так. Если бы я не употреблял строгости, то бы уже давно не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей. Ты меня понимаешь? Или в Европе размягчал?
- Понимаю, государь. Я все понимаю и готов служить, не жалея живота своего, на благо России.
- Вот и ладно, граф, - приобнял он Толстого. - Вот и ладно… А благо России сейчас находится в Турции. Да-да, в Турции, - продолжал Петр I с нажимом. - Пока мы тут возимся со шведами, а без решительного сражения с ними не обойтись, на юге нас за хвост держит Турция. На два фронта мы воевать не сможем. Главное - шведы. Будем готовиться к решительной битве с Карлом. Но Турция должна молчать. Надо сделать так, чтобы султан если не стал нашим союзником, то, уж во всяком случае, не угрожал войной. Поэтому, граф, направляю тебя послом в Стамбул, столицу Османской империи… Не надо, не благодари, - поморщился Петр Алексеевич и отдернул руку, которую хотел поцеловать Толстой. - Я же не на бал тебя отправляю, а в пасть давнего врага. Ничего, придет время возьмемся и за турок! Не я, так мои потомки прорвутся к Черному морю, и порядки там будет диктовать не турецкий полумесяц, а наш Андреевский флаг.
Через несколько дней длиннущий обоз новоиспеченного дипломата двинулся в сторону Стамбула. Путь был долгий, и по дороге Толстой снова и снова перечитывал наказы и наставления Петра I. Один из этих наказов был не столько дипломатического, сколько разведывательного характера, но граф прекрасно понимал, что в Турции ему придется работать в двух ипостасях.
"Необходимо выведывать и описывать тамошние народы, - писал русский царь. - Состояние. Какое там правление. Какие правительственные лица. Какие у них с другими государствами будут поступки в воинских и политических делах. Какие устроения для умножения прибыли или к войне тайные приготовления. Против кого морем или сухим путем. Какие государства больше уважают. Который народ больше любят. Сколько войска, и где держат в готовности, и сколько дается ему из казны. Также каков морской флот и нет ли особенного приготовления на Черном море. Конницу и пехоту после царской войны не обучают ли европейским обычаям. Бомбардиры, пушкари в прежнем ли состоянии или учат вновь. Кто учит".
В середине 1702 года обоз графа Толстого наконец-то добрался до Стамбула. Встретили русское посольство не просто настороженно, а откровенно недоброжелательно. Причина была более чем прозаическая: оказывается, свинью русским подложили запорожские казаки, которые накануне ограбили турецких купцов. Пришлось Толстому раскошеливаться и компенсировать купеческие убытки. И коммерсанты, и двор отнеслись к этому одобрительно: они поняли, что граф Толстой натура широкая, радеет об интересах государства и мелочиться не будет.
Первый визит, который нанес Толстой после вручения верительных грамот, было посещение патриарха Иерусалимского Досифея. Формально Иерусалим находился под владычеством султана, но духовная власть патриарха ничем не ограничивалась и распространялась на все православное население Османской империи. Патриарх и раньше время от времени оказывал дружеские услуги Москве, но сейчас, когда Толстой привез ему грамоту от русского царя, в которой выражалась нижайшая просьба "дабы к тому послу нашему был еси во всяких приключающихся ему делах способник делом и словом, елико возможно, а также патриарху Досифею быть послу Толстому советником и искренним помощником", Досифей сказал, что до конца дней своих по мере сил будет помогать братьям по православной вере.
Для начала они провели совместную акцию по устранению антирусски настроенного министра, который препятствовал встрече Толстого с султаном. Досифей дознался, что мать султана за определенное вознаграждение готова замолвить нужное слово сыну. Петр Андреевич отсчитал дюжину соболей и горностаев, присовокупил к ним алмазное перо на шапку, кушак с отделкой из драгоценных камней и через Досифея передал все это султанше. Это была первая взятка, или, как тогда говорили, "дача", в жизни Толстого. Со временем он станет самым главным взяткодателем России, больше того, граф Толстой будет утверждать, что нет такого человека, которого нельзя было бы склонить к получению "дачи" и таким образом добиться нужного решения. А та, первая "дача" была более чем результативной: строптивого министра казнили.
Большую помощь оказывал Толстому племянник патриарха Спилиот. Это он доставлял секретную переписку, которая шла между Досифеем и Толстым, это он подсказывал, как поступить во время тех или иных переговоров с турецкими властями, это он помог заглянуть в письма французского посла Ферриоля, который убеждал султана начать войну против России. Узнав об этом, Толстой тут же пустил в дело свои главные контраргументы, то есть песцов, соболей и драгоценные камни, которые разошлись по резиденциям министров. Когда султан собрал заседание дивана, чтобы принять коллективное решение о начале войны против России, неожиданно для него победила партия мира: почти все министры начали очень аргументированно убеждать его, что с Россией сейчас связываться не стоит, что армия Петра I одна из лучших в Европе - это доказывают победы русского оружия при Эресфере, Кексгольме и Ямбурге, а также успешный штурм Нарвы, Дерпта и Ивангорода. Ахмед III внял голосу рассудка, послушался своих министров и от развязывания войны отказался.
Граф Толстой торжествовал! Но больше всего он ликовал от того, что Ферриоль, который тоже давал взятки, потратился впустую, а его, графа, песцы и соболя сохранили России мир, а значит, и тысячи жизней.
Но партия войны с поражением не смирилась. Отношения между Россией и Турцией становились все напряженнее, а война со Швецией требовала все новых сил, и отвлекаться на конфликт в Причерноморье не было никакой возможности. Из Москвы последовало указание делать все возможное и невозможное, "дабы Порту до зачинания войны не допустить (також бы и татарам позволения на то не давали), не жалея никаких иждивений, хотя бы превеликие оные были".
И снова Толстому пришлось развязывать свой посольский кошель: по некоторым данным, за несколько дней он потратил полтора миллиона талеров - астрономическую по тем временам сумму, но войне начаться не дал. А вот весной 1709 года война чуть было не началась, и причиной мог стать, как это ни странно, сам Петр I. Дело в том, что он решил съездить в Азов. В Турции это восприняли как желание царя самолично возглавить находящиеся там войска и напасть на турецкий флот. С великим трудом Толстой пробился к Великому визирю, а потом и к султану и убедил их в том, что "русский царь прибыл в Азов ни для чего иного, разве ради гуляния, ибо царское величество имеет нрав такой, что в одном месте всегда быть не позволит".
А в июне того же года грянула Полтавская битва! Шведы были разбиты наголову Они потеряли 9 тысяч человек убитыми, более 18 тысяч сдались в плен, и это при том, что потери русских составили около полутора тысяч человек. Карл XII вместе с предателем Мазепой бежали на территорию Османской империи. Преследовать их Петр I не стал: побежденный враг для него уже не был врагом, а всего лишь частным лицом без армии.
В Стамбуле всполошились! Это тут же отметил Толстой и отправил канцлеру Головкину срочную депешу. "Не изволь удивляться, что я прежде, когда король шведский был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь. Турки не верят, чтоб Его Величество не начал войны, когда будет от других войн свободен".
А потом случилась беда. То ли у Толстого закончились песцы и соболя, то ли кто-то его информаторам заплатил больше, но в ноябре 1710 года Турция объявила войну России. Толстой об этом узнал с опозданием и не успел ни известить царя, ни сбежать из города. Как тогда было принято, его немедленно арестовали, бросили в ветхую колымагу и под улюлюканье толпы отвезли в тюрьму Едикуле. Дом и имущество, само собой, разграбили, а людей из свиты посла заперли в сарае.
В тюрьме графу Толстому пришлось не сладко. "Меня привезли в Семибашенную фортецию, - писал он несколько позже, - посадили прежде под башню в глубокую земляную темницу, зело мрачную и смрадную". А потом его начали таскать на допросы. Требовали от него лишь одного: назвать имена тех приближенных к султану людей, которым он давал взятки. Толстой только посмеивался и говорил, что всех просто не упомнить. Стали угрожать пытками. Но Толстой, перекрестясь, ронял, что он, мол, человек старый, свое пожил, сладкого и горького попил, пора и перед Богом предстать, так что если его, православного христианина, иноверцы забьют насмерть, на тот свет он попадет как мученик за веру.