В то время как Молох войны продолжал перемалывать в своих жерновах тысячи и тысячи человеческих жизней, в тиши неприметных отелей, на конспиративных квартирах спецслужб в Риме, Стамбуле и Анкаре разведчики и дипломаты Германии в беседах с западными политиками прощупывали почву на предмет заключения сепаратного мира. Мира, в котором для советской России, как это уже имело место в прошлом, не нашлось бы места.
Нынешняя нечистоплотная возня осенялась далеко не безгрешными и далеко не святыми отцами из Ватикана. Она стала известна советским зарубежным резидентурам. Сообщения, поступившие в органы госбезопасности из Анкары и Рима, говорили о том, что посланец Ватикана кардинал Ронкалли и посол Германии в Турции Франц фон Папен ищут основу для будущих сепаратных переговоров. Еще одним свидетельством стали приезд в Ватикан Майрона Тейлора – представителя президента Рузвельта и его встречи с папой Пием XII и кардиналом Ронкалли. С этой информационной бомбой Берия поспешил на доклад в Кремль.
Информация о попытках окружения Гитлера вступить в сепаратные переговоры с западными политиками не составляла тайны для Сталина. Об этом ему сообщали и деятели Коминтерна, но их сведения носили отрывочный характер. Спецсообщение Берии содержало конкретные данные: даты, имена, а главное раскрывало суть переговоров Папена и Ронкалли. Не дочитав до конца, Сталин потянулся к пачке "Герцеговины Флор", выхватил папиросу, просыпая табак на стол, набил трубку и закурил. Берия напрягся. Порывистые движения и пальцы, сжимавшиеся в кулаки, выдавали гнев Сталина. После глубокой затяжки он снова склонился над спецсообщением.
На абзаце, где говорилось о встрече папы Пия XII с Тейлором, карандаш в руке Сталина задержался. Жирно подчеркнув фамилию Тейлора, он написал на полях: "Двурушник!" – и в сердцах бросил:
– Тоже мне, союзники! Никому нельзя верить!
– Особенно Черчиллю, этот спит и видит, как бы нас со свету сжить, – поддакнул Берия.
– По нему и англичанам что-нибудь есть?
– Лондонская и римская резидентуры активно работают в этом направлении. В ближайшее время накопают.
– Маловероятно. Эти сэры и хэры привыкли загребать жар чужими руками. Хитрые лисы, пустили вперед американских ковбоев без головы. Но как на это поддался Рузвельт? Вроде не дурак и сам по себе неплохой человек. Как?! – недоумевал Сталин.
– А если Тейлор его именем прикрывался, а на деле за ним стоят денежные мешки? – предположил Берия.
– Даже если и так, то Америка от сделки с окружением Гитлера мало что выиграет.
– Почему?
– Сепаратный мир с Германией принесет выгоды только англичанам. При униженной Франции они станут единственным гегемоном в Западной Европе, а остальные будут плясать под их дудку.
– И какой же выход, Иосиф Виссарионович?
– Сорвать переговоры.
– Все крутится вокруг фон Папена, значит, ему отводится ключевая роль, – заключил Берия.
– Говоришь, ключевая? – повторил Сталин и после паузы многозначительно произнес: – Ему больше подойдет роль покойника.
– Иосиф Виссарионович, а если поручить написать ее управлению Судоплатова, – на лету поймал его мысль Берия.
– Посоветуйся с Голиковым. У него хорошие позиции в Турции. Надо, чтобы даже тень подозрения не пала на нас. Среди турецких патриотов найдутся смелые и решительные люди, ненавидящие фашизм.
– Я обязательно посоветуюсь, Иосиф Виссарионович, – заверил Берия и поинтересовался: – А что делать с Ронкалли, не слишком ли долго он задержался на грешной земле?
– Задержался, говоришь?
– Этот святоша служит дьяволу, вот пусть к нему и отправляется.
– Лаврентий, не суди по нему об остальных, – неожиданно холодно заметил Сталин.
– Да все они одним миром мазаны, Иосиф Виссарионович! Хитрые евреи придумали бога, а попы подхватили и две тысячи лет морочат людям головы.
– Ты не прав, Лаврентий, они всего лишь посредники. Господь не на языке, а в душе, а настоящий храм там, где двое собрались во Имя Его.
Берия с удивлением посмотрел на Сталина и, помявшись, ответил:
– Иосиф Виссарионович, у коммуниста нет и не может быть другой веры, как только вера в бессмертное дело Ленина – Сталина.
Сталин, хмыкнув, спросил:
– Лаврентий, а когда меньшевики поймали тебя в Тифлисе и посадили в камеру смертников, ты какому богу молился?
Берия промолчал.
– Вот тот-то и оно, – с ехидцей заметил Сталин, вернулся к началу разговора и потребовал: – Подготовь подробную докладную о закулисной возне наших неверных союзников с фашистами. Недели тебе хватит?
– Да.
– Каждый факт и каждое слово должны быть выверены.
– Конечно, Иосиф Виссарионович, я понимаю всю меру ответственности, – заверил Берия.
– Пусть Рузвельт почитает. Если не знает, что творится за его спиной, то поставит на место Тейлора. Если же это делается с его ведома, то он должен знать: для нас не секрет их грязная возня с фашистами.
– Иосиф Виссарионович, а мы можем эти шашни сделать достоянием мировой общественности?
– Нет, Лаврентий, тут палка о двух концах. Как бы это не обернулось против нас.
– Не обернется, Иосиф Виссарионович! Мировое общественное мнение на нашей стороне.
– Насчет него ты не слишком обольщайся. Общественное мнение – оно, как та ветреная женщина: сегодня так, а завтра эдак.
– Смею вас заверить: оно давно на нашей стороне. Материалы перлюстрации переписки иностранцев с нашими государственными организациями и частными лицами полны восторженных откликов об успехах Красной армии и вашей выдающейся роли в ее победах…
– Лаврентий, оставь славословие газетчикам! – перебил Сталин, но его глаза говорили другое, и он уточнил: – Так что они пишут?
– Сейчас, сейчас, Иосиф Виссарионович, – Берия зашелестел документами, нашел сводку с материалами перлюстрации, пробежался по страницам, остановился на выдержках из писем, подчеркнутых красным карандашом, и зачитал: "Весь мир изучает по-настоящему уроки свободы на примере героизма и беспощадной ярости Красной Армии. Он наблюдал за возрождением России с момента революции с открытым скептицизмом, но теперь он научился уважать и восхищаться структурой СССР. А это потому, что он увидел свободных людей, борющихся за свое наследство против безжалостного, бесчеловечного врага". Это пишут из Америки в Москву нашему Слуцкому.
– Хорошо пишут. Правильно пишут, – согласился Сталин, и его голос потеплел.
– А вот еще очень интересная оценка Максимука из Буэнос-Айреса. Он пишет нашему Мелешко в Кунцево: "…Россия прославилась уже в целом свете храбростью. Здесь говорят, что русская военная техника отличная, что ни в одной истории на всем земном шаре не записана подобная защита своей родины.
Вся Аргентина прославляет храбрых бойцов и говорит, что от России зависит судьба целого света. Вскоре ваша Россия станет путеводной звездой мира".
– Путеводной звездой… Как хорошо выразился этот Максимук! – отметил Сталин, но через мгновение его лицо затвердело, а в голосе прорвался гнев: – Но денежные мешки: ротшильды, морганы и рокфеллеры готовы сделать все, чтобы убрать с небосклона звезду социализма. Сегодня она высветила трудящимся все отвратительные язвы и пороки капитализма.
– После нашей победы под Курском и Орлом даже слепому понятно – будущее за нами.
– Вот потому Ронкалли и Тейлор затеяли возню с фашистами. Хотят сговориться за нашей спиной!
– НКВД сделает все, чтобы сорвать сговор капиталистических акул! – поклялся Берия.
– И первым делом надо вывести из игры Папена! – подчеркнул Сталин.
– Есть! – принял к исполнению Берия и поинтересовался: – А как быть Гитлером? Судоплатов ввел в действие план "Ринг".
– На какой стадии он находится?
– Исполнитель Ударов переброшен за линию фронта. Группа обеспечения выведена под Смоленск. С актрисой Чеховой…
– Погоди, погоди, Лаврентий! – остановил доклад Сталин и после долгой паузы объявил: – Нет, для этого мерзавца Гитлера пуля слишком дорогой подарок. Он должен предстать перед судом международного трибунала и разоблачить повивальных бабок фашизма.
– Ясно. А что делать с предателем Блюменталь-Тамариным?
– Как – что? Приговор должен быть приведен в исполнение!…
Спустя 53 года, в своей известной книге "Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы" Павел Судоплатов так описывает этот крутой поворот в деле оперативной разработки "Ринг":
"…B 1943 году Сталин отказался от своего первоначального плана покушения на Гитлера, потому что боялся: как только Гитлер будет устранен, нацистские круги и военные попытаются заключить мирный сепаратный договор с союзниками без участия СССР.
Подобные страхи были небезосновательны. Мы располагали информацией о том, что летом 1942 года представитель Ватикана в Анкаре по инициативе папы Пия XII беседовал с немецким послом Францем фон Папеном, побуждая его использовать свое влияние для подписания сепаратного мира с Великобританией, Соединенными Штатами Америки и Германией. Помимо этого сообщения нашего резидента в Анкаре советская резидентура в Риме сообщала о встрече папы с Майроном Тейлором, посланником Рузвельта в Ватикане для обсуждения беседы кардинала Ронкалли (позднее он стал папой Иоанном XXIII) с фон Папеном.
Подобное сепаратное соглашение ограничило бы наше влияние в Европе, исключив Советский Союз из будущего европейского альянса. Никто из кремлевских руководителей не хотел, чтобы подобный договор был заключен. Сталин приказал ликвидировать фон Папена, поскольку тот являлся ключевой фигурой, вокруг которой крутились замыслы американцев и англичан по созданию альтернативного правительства в случае подписания сепаратного мира. Однако, как я уже упоминал ранее, покушение сорвалось, так как болгарский боевик взорвал гранату раньше времени и лишь легко ранил фон Папена.
У нас также имелись сведения, хотя и не особенно подробные, о прямых контактах американцев с фон Папеном в Стамбуле…"
О решении Сталина, отменившем приказ в отношении Гитлера, Судоплатову сообщил Берия и потребовал сосредоточиться на оперативной разработке предателя Блюменталь-Тамарина.
– А как быть с Чеховой? – уточнил Судоплатов.
Берия грозно блеснул стекляшками пенсне и отрезал:
– Павел Анатольевич, не забывайся и не суйся не в свой огород! Я без тебя разберусь! Твое дело – боксер Ударов и этот фигляр Блюменталь-Тамарин! Ясно?
– Так точно, товарищ нарком!
– Раз ясно, действуй!
– А как же Гитлер?! – не удержался от вопроса Судоплатов.
– Гитлер? – Брезгливая гримаса исказила губы Берии. – Нет, он нужен живой, чтобы Гиммлер и Шелленберг не сговорились с англичанами и американцами.
– Так что же это получается, мы для них опаснее фашистов? Как же так, Лаврентий Павлович?
– А вот так, Павел. Они же все одним миром мазаны! С 1917-го душили нас блокадой. Не получилось, натравили Гитлера. Под Москвой и Сталинградом мы дали ему по зубам, а под Курском и Орлом сломали хребет. Сегодня Красная армия вышла к Днепру, завтра будет в Варшаве, а послезавтра войдет в Берлин. Для Лондона и Вашингтона – это самый страшный сон.
– Я понял, Лаврентий Павлович! Главная цель управления – Папен и Блюменталь-Тамарин.
– Что касается Папена, встреться с разведчиками Кузнецова, у них хорошие оперативные позиции в Турции, и согласуй совместные действия.
– Есть!
– И последнее, что касается комбинации Ударова с этим боксером-чемпионом.
– Шмелингом, – напомнил Судоплатов.
– У меня не девичья память! – сухо заметил Берия и продолжил: – Она позволит расширить разведывательные возможности Ударова среди фашистской верхушки.
– Такой вариант нами предусматривался.
– Тогда тебе и карты в руки. Действуй быстро, но с умом, время работает против нас. По всем изменениям в операциях по Папену и Блюменталь-Тамарину немедленно докладывать мне! – распорядился Берия.
Покинув кабинет наркома, Судоплатов вернулся к себе, вызвал Маклярского и поручил подготовить распоряжение в адрес резидента РДР "Сокол". Через несколько часов Маклярский представил ему проект радиограммы. В нем Арнольду Лаубэ предписывалось: "…Выйти на связь с Ударовым. В ходе явки потребовать от него активизировать переписку с Блюменталь-Тамариным. В дальнейшем, используя его связи, добиться перевода в Берлин и затем установить контакт со Шмелингом".
В тот же вечер за подписью Андрея – Судоплатова шифрованная радиограмма ушла в эфир. Получив ее, Лаубэ приказал: Дырману в сопровождении Седова и Кумпана отправиться в Смоленск, выйти на контакт с Ударовым и довести до него указание Центра.
17 августа разведчики пробрались в город и остановились на явочной квартире "Осадчего". За последние дни обстановка в Смоленске резко осложнилась. После сокрушительных поражений под Курском и Орлом, фашисты осатанели и срывали зло на мирном населении. Тайная полевая полиция, гестапо и их прихвостни из РОА хватали всех, кто вызывал подозрение, вывозили на северную окраину Смоленска, в район Садков. В том районе находились еврейское гетто и известный своей зловещей славой моторизованный эскадрон OD (Ordnungsdienst) начальника окружной полиции Дмитрия Космовича. Для тех, кто попадал туда, жизнь заканчивалась либо в пыточных камерах, либо в оврагах за бывшим ликеро-водочным заводом и ТЭЦ. Поэтому Дырман и разведчики предпочитали без лишней надобности на улице не появляться, запаслись терпением и ждали Миклашевского на явочной квартире.
Истек срок основной, а потом и резервной явки, но он так и не появился у Осадчего. Выждав сутки, Дырман решил рискнуть сам выйти на связь с Миклашевским. Оставив Кумпана на явочной квартире, он и Седов вышли в город и, избегая комендантских патрулей, добрались до расположения 437-го батальона РОА. Потолкавшись на блошином рынке, они задержались в харчевне Самусенко, которую облюбовали власовцы. В ней было непривычно малолюдно, пошли четвертые сутки, как весь личный состав батальона находился на казарменном положении. Завсегдатаи харчевни только и говорили, что о нашумевшем бегстве в лес к партизанам двух взводов и о приезде специальной комиссии из Варшавы. Она занялась расследованием происшествия. В сложившейся ситуации Дырману ничего другого не оставалось, как передать Осадчему указание Центра для Миклашевского и покинуть Смоленск.
Тем временем обстановка в 437-м батальоне РОА все более накалялась. Машина расследования ЧП, запущенная варшавской комиссией, набирала обороты и втягивала в себя все новых подозреваемых. 22 августа в кубрик Миклашевского вломились оберштурмфюрер Блюм и шарфюрер Шрайбер, за их спинами проглядывала мрачная физиономия командира батальона майора Беккера. Они перевернули все вверх дном. Шрайбер в поисках доказательств не поленился перетряхнуть в шкафу нижнее белье и сунуть нос в карманы старых брюк, служивших половой тряпкой. Отсутствие улик не остановило Блюма. Несмотря на заступничество Беккера, упрямый эсэсовец потребовал арестовать "агента большевиков". Под усиленным конвоем Миклашевского отправили на гауптвахту.
Она располагалась на территории батальона, под нее переоборудовали бывшее овощехранилище. Ее стены, казалось, навсегда пропитались тошнотворным запахом гнилой картошки и брюквы. В камере уже находились замкомвзвода Сацукевич и командир отделения Бобылев. Кровоподтеки и заплывший левый глаз Бобылева говорили о том, что Блюм и его бульдоги не выбирали средств. После допроса бедняга едва держался на ногах, хватался за правый бок – ныли отбитые почки, а с запекшихся от крови губ срывались глухие стоны.
"Неужели, конец?" – с тоской подумал Миклашевский, и сердце замерло в когтистых лапах страха.
– Игорь, дай пить, – как сквозь вату, донесся до него голос Бобылева.
– Сейчас, сейчас, Петя, – встрепенулся Миклашевский, отстегнул от пояса фляжку с водой и передал Бобылеву.
Тот выпил до дна, в изнеможении отвалился к стене и закрыл глаза. В камере надолго воцарилось гнетущее молчание. Первым не выдержал Сацукевич, перебравшись ближе к Бобылеву и косясь на дверь, спросил:
– Петро, а кого они подозревают?
– Всех, а тебя, Вовка, особо, – предостерег Бобылев.
– А меня за шо?! Я ту бисову листовку мельком бачил, – всполошился Сацукевич.
– Это ты, Блюму кажи. Живодер! Кишки на руку наматывает.
Кровь схлынула с лица Сацукевича, и через мгновение он обрушился с проклятиями на Головко.
– От же подлюка, Ромка! С него, гада, все началось!
– Ему-то че, в лес смылся, а нас к стенке поставят, – буркнул Бобылев.
– Нас-то за шо, Петро?!
– А за то, Вовка, шо Шрайберу не донесли.
– Та хто ж знал? Шо, первый раз листовки в батальон подбрасывают?
– Так в те разы нихто в лес не сбежал.
– От же, Головко! От же подлюка!
– Он в батальоне такой не один, – обронил Бобылев.
– Як не один?! – опешил Сацукевич.
– Атак, Блюм и Шрайбер шукают другого агента партизан.
– Якого агента? Ты че, Петро?!
– Я ни че, эт ты Шрайберу с Блюмом кажи. Цэ ты, а не я с Головко терся.
– Я, я?! – Сацукевич задохнулся от ужаса, а когда пришел в себя бросился искать поддержки у Миклашевского. – Игорь, то шо Петро такэ каже?! Який ще агент? Та скажи ему, шо у мэнэ с падлюкой Головко ни яких разговоров про партизан нэ було.
– Не кипешись, Вова, с Головко полбатальона терлось, и че с того? – скорее себя, чем его, успокаивал Миклашевский.
– Не, Игорь, Блюм и Шрайбер спрашивали у меня только про тебя и про Вовку. Суки, все знают, хто сидел в каптерке у Демидовича, когда Головко читал листовку.
– Так я сразу ушел, як Головко начал читать, – открещивался Сацукевич.
– Это ты, Шрайберу и Блюму рассказывай, – отмахнулся от него Бобылев и, обернувшись к Миклашевскому, предупредил: – На тебя, Игорь, они особый зуб имеют.
– Зуб? На меня?! С чего это? Я в лес не собираюсь.
– Не знаю. Одно скажу, Блюм все допытывался: хто принес ту листовку во взвод – ты чи Головко? Хто собрал людей в каптерке – ты чи Головко?
– Мне та листовка и на хрен не нужна. А в каптерку я случайно зашел, – отнекивался Миклашевский.
– А, и еще, Игорь, они про какого-то твоего бородатого мужика допытывались, – вспомнил Бобылев.
– Бородатого? Какого?
– Не знаю.
– Игорь, та може про того, с яким ты и Головко сидели в харчевне у Самусенки? – предположил Сацукевич.
– В харчевне у Самусенко? Не, Петро, ты че-то путаешь, – Миклашевский сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, а в голове пронеслись мысли одна тревожнее другой: "Оттуда Сацукевич знает про Дырмана? Когда он видел нас? Когда?"
– Не, Игорь, я ничего не путаю! Ты че, забув? Цэ ж було недели две назад, – долдонил Сацукевич.