– Володя, мы к комиссару! – вклинился в разговор Самойлов.
– А? Что? – переспросил тот.
– Я говорю, мы к комиссару, – повторил Самойлов и, кивнув на Ильина с Маклярским, представил: – Начальник 2-го отдела 3-го управления НКВД майор Ильин и заместитель начальника 2-го отдела 4-го управления НКВД капитан Маклярский.
Они предъявили удостоверения. Дежурный скосил на них глаза, кивнул, снял трубку другого телефона и доложил:
– Товарищ комиссар, к вам капитан Самойлов, с ним представители наркомата майор Ильин и капитан Маклярский.
– Пусть заходят! – прозвучало в трубке.
– Владимир Алексеевич, проводи товарищей, а я к себе прихвачу материалы на доклад, – попросил Самойлов дежурного.
Тот кивнул помощнику и продолжил принимать доклад. Ильин и Маклярский в сопровождении помощника дежурного вошли в кабинет начальника особого отдела Ленинградского фронта. Обстановка в нем была более чем скромная и близкая к боевой, об этом говорил автомат, висевший на вешалке. Встретил их моложавый, подтянутый комиссар госбезопасности 3-го ранга Павел Куприн. Ильин и Маклярский с нескрываемым интересом разглядывали его. В последнее время имя Куприна все чаще звучало в начальственных кабинетах наркомата. О предстоящем его назначении на новый участок работы – начальником особого отдела НКВД Московского военного округа – на Лубянке говорили как о свершившемся факте.
Куприн оказался одним из немногих партийных назначенцев, кто на новом для себя участке – в органах госбезопасности оказался на месте. На службу он пришел в декабре 1936 года в возрасте 28 лет с должности ответственного инструктора отдела руководящих партийных органов Курского обкома. Столь резкий поворот в его успешной гражданской карьере был связан с очередной чисткой НКВД от "пробравшихся в его ряды троцкистов и перерожденцев".
Работу Куприну пришлось начинать с низовой должности помощника начальника 1-го отделения 4-го отдела Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Смышленый по жизни и хваткий в работе, он быстро разобрался в особенностях агентурно-оперативной деятельности и стремительно поднялся по служебной лестнице. Не прошло и трех лет, как Куприн получил назначение на одно из ключевых управлений – УНКВД Хабаровского края. На момент его вступления в должность от управления осталось одно название.
Предшественник Куприна – бывший комиссар госбезопасности 3-го управления Генрих Люшков, за неполный год репрессировавший свыше 70 тысяч человек, сбежал к японцам. Сменивший Люшкова старший майор госбезопасности Григорий Горбач окончательно добил управление. За пять с небольшим месяцев его руководства в УНКВД Хабаровского края от прежнего состава почти никого не осталось. Команда "чистильщиков" Горбача добралась до самых отдаленных райотделений НКВД и не пощадила даже тех, кто Люшкова и в глаза не видел.
Это не спасло от расправы самого Горбача. 28 ноября 1938 года он был арестован за "перегибы, допущенные в проведении линии партии по очищению рядов НКВД от перерожденцев". Следствие по делу Горбача продолжалось недолго. Он хорошо знал, как безжалостно работает машина насилия, и потому после первых же допросов-пыток признался даже в тех преступлениях, которых не совершал. 7 марта 1939 года Горбач был расстрелян.
28 декабря 1938 года, прибыв в Хабаровск, Куприн обнаружил в управлении пустые кабинеты. Работу на новом месте ему пришлось начинать с чистого листа. За короткий срок он укомплектовал опустошенные репрессиями подразделения в центре и на местах, восстановил их боеспособность. Такая оперативность, а также дисциплинированность и строгость, делавшие Куприна настоящей армейской косточкой, были учтены руководством наркомата, и с началом войны его перевели в военную контрразведку – назначили начальником особого отдела НКВД Северного фронта. 23 августа 1941 года, в тяжелейшие для обороны Ленинграда дни, он был направлен на этот, один из самых сложных, участок контрразведывательной работы и быстро взял ситуацию под контроль. За восемь месяцев 1941–1942 годов сотрудниками особого отдела Ленинградского фронта была пресечена шпионская и подрывная деятельность нескольких сотен гитлеровских агентов, а главное – не допущено крупных диверсий на стратегических объектах города.
Все это давало Ильину и Маклярскому надежду на то, что при поддержке Куприна им удастся подготовить Миклашевского к выполнению задания Сталина, а именно: ликвидировать предателя Блюменталь-Тамарина. Обменявшись крепкими рукопожатиями, они приняли предложение Куприна позавтракать. Стол был накрыт в соседней с кабинетом комнате отдыха. Более чем скудный завтрак скрасили припасы: сало, консервы – бычки в томатном соусе и буханка свежеиспеченного ржаного хлеба, прихваченные предусмотрительным Ильиным. После завтрака они вернулись в кабинет, где к ним присоединился Самойлов. Прежде чем открыть совещание, Куприн поинтересовался у Самойлова:
– Михаил Семенович, Гонтарев передал тебе сообщение Консула?
– Так точно, Павел Тихонович! Я приобщил его к материалам на Миклашевского, – подтвердил Самойлов.
– Рекомендую посмотреть, товарищи. Там есть один значимый эпизод, ярко характеризующий Миклашевского, – заострил внимание Ильина и Маклярского на этом материале Куприн и открыл совещание.
– Михаил Семенович, ты готов к докладу?
– Так точно, Павел Тихонович! – подтвердил Самойлов и развязал тесемки на папке с материалами проверки на Миклашевского.
Сверху лежала фотография сержанта лет двадцати пяти. Интеллигентное, без изъянов и шрамов, с правильными чертами лицо, на котором выделялись большие, умные глаза, скорее могло принадлежать человеку искусства, но никак не боксеру. Передав ее Ильину и Маклярскому, Самойлов принялся перебирать копии характеристик командования, сообщения агентуры, остановился на справке по материалам проверки на Миклашевского и, сверяясь с ней, приступил к докладу:
– Сержант Миклашевский Игорь Львович родился в Москве в 1918 году, в театральной семье. Отец – Лев Александрович Лащилин, известный артист балета, хореограф и педагог. Мать – Августа Леонидовна Миклашевская, актриса Камерного театра. Поэт Сергей Есенин посвятил ей цикл стихов: "Любовь хулигана", "Что ж так имя твое звенит, словно августовская прохлада?", "Поступь нежная, легкий стан"…
– Михаил Семенович, мы тут собрались не для того, чтобы обсуждать какого-то там кабацкого поэта! – перебил Куприн и с сарказмом заметил: – Есенин, что ли, будет выполнять задание?
Самойлов смешался. Ему на помощь пришел Ильин и предложил:
– Действительно, Михаил Семенович, давай-ка сосредоточься на Миклашевском и его отношениях с Блюменталь-Тамариным.
Сверившись со справкой, Самойлов продолжил доклад:
– Подруга матери Миклашевского – Инна Александровна является женой предателя Блюменталь-Тамарина.
– Знаю. Я с ней был знаком. Пошли дальше, – не стал останавливаться на этом Ильин.
– По полученным мной данным, Миклашевский неоднократно встречался с Блюменталь-Тамариным, когда тот приезжал в Ленинград, но близкими их отношения назвать нельзя.
– Понятно, а теперь о самом Миклашевском и желательно подробнее, как говорится, где родился, где крестился и на что сгодился, – заострил внимание Ильин.
– Если коротко, в школе учился хорошо, проявлял познания в немецком языке и увлекался боксом. По ее окончании поступил в институт физической культуры. Во время учебы в институте принимал участие в спортивной жизни, выступал на соревнованиях по боксу и получил звание мастера спорта СССР. С третьего курса был призван в армию, воевал с белофиннами и проявил себя с положительной стороны. В настоящее время является начальником прожекторной станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Свои обязанности начальника…
– Михаил Семенович, кончай нам читку Устава устраивать! – прервал его Куприн и потребовал: – Переходи к оперативным вопросам!
– Есть! – принял к исполнению Самойлов и снова заговорил казенным языком: – В процессе изучения Миклашевского через оперативные средства, командование, а также по прежним местам работы и месту жительства установлено, что он обладает бойцовским характером, физически подготовлен отлично – чемпион Ленинграда и Ленинградского военного округа по боксу в среднем весе…
– Стоп, стоп, Михаил Семенович, опять двадцать пять! – остановил его Куприн. – Ты доложи, чем Миклашевский дышит, насколько надежен и способен выполнить важное задание. Ясно?
– Так точно! – подтвердил Самойлов и обратился к оперативным материалам. – По данным агента Консула и осведомителя Верного, Миклашевский настроен патриотично. Несмотря на тяжелое положение на фронте, пораженческих высказываний не допускает. Делу Сталина – Ленина предан и готов…
Здесь уже терпение иссякло у Ильина, и он деликатно заметил:
– Михаил Семенович, это общие фразы. Нас интересуют конкретные поступки и дела Миклашевского. Он же живой человек, у него есть семья, какие-то привязанности, какие-то слабости. Ты понял?
Самойлов смешался и дрогнувшей рукой принялся перебирать документы. Куприн с недоумением посмотрел на него, перевел взгляд на Ильина с Маклярским и, пожав плечами, спросил:
– Миша, что с тобой? Я тебя не узнаю.
Самойлов нервно сглотнул и осипшим голосом произнес:
– Извините, товарищ комиссар, мне трудно говорить. Сейчас, сейчас я соберусь.
– Да что случилось, Миша?!
– Вчера под бомбами погибли жена и дочь… – тихо сказал Самойлов.
В кабинете возникла тягостная пауза. Нарушил ее Куприн:
– Миша, чем помочь? Нутам похороны и все остальное?
– Я… я сам, – тихо сказал Самойлов, и его губы задрожали.
На скулах Куприна заиграли желваки, он сорвал трубку телефона и, услышав ответ дежурного, потребовал:
– Владимир Алексеевич, у Миши большое горе, погибла семья. Состыкуй его с Егоровым, пусть поможет с похоронами.
– Есть, – принял к исполнению дежурный.
– И еще, Владимир Алексеевич, срочно ко мне Савельева!
– Павел Тихонович, так он же под Колпино!
– Вот же… – выругался Куприн и обратился к Самойлову: – Миша, кто, кроме вас, занимался проверкой Миклашевского и может с ходу подключиться к работе?
– Товарищ комиссар, не надо, я продолжу работу, – возразил Самойлов.
Куприн задержал на нем взгляд, его голос потеплел, и он распорядился:
– Владимир Алексеевич, с Савельевым отставить, а в отношении Егорова мое указание остается в силе.
– Понял, доведу немедленно! – заверил дежурный.
Куприн опустил трубку на аппарат и снова обратился к Самойлову:
– Миша, после совещания подойди к Егорову, он поможет.
– Спасибо, Павел Тихонович.
– Крепись, собери всю волю в кулак! Фашист только того и ждет, что мы дрогнем и падем духом.
– Не дождется! – отрезал Самойлов и заиграл желваками на скулах.
– Вот это ответ настоящего чекиста и коммуниста! – похвалил Куприн и снова обратился к результатам проверки Миклашевского: – Так какие у него сильные и слабые стороны, Миша!
– Явных слабостей не просматривается. Как на ринге, так и по жизни Миклашевский – боец. С таким, как он, можно идти в разведку, – заключил Самойлов.
– А что для него дороже всего? – уточнил Ильин.
– Н-у, Родина.
– С ней понятно, а что еще?
– Семья.
– Чем подтверждается? – допытывался Ильин.
– Материалами перлюстрации его переписки. В письмах Миклашевский вряд ли станет кривить душой.
– Весомый аргумент, – признал Куприн и отметил: – А для нас хороший якорь, что не переметнется к фрицам.
– Михаил Семенович, а чем подтверждаются политические убеждения Миклашевского – преданность Родине и товарищу Сталину? Есть примеры? – продолжал допытываться Ильин.
– Есть, и не один, – уверенно заявил Самойлов.
– Например?
– Позавчера агент Консул сообщил мне о пораженческом разговоре среди дежурного расчета прожекторной станции. Обсуждалось тяжелое положение на фронте. Рядовой Горохов допустил резкое антисоветское суждение о том, что товарищ Сталин… – Самойлов замялся.
– Да ладно, говори, Миша, тут все свои! – разрешил Куприн.
– В общем, Горохов клеветал, будто бы товарищи Сталин и Молотов, чтобы спасти свои шкуры, специально не посылают войска на спасение Ленинграда. И что…
– К черту Горохова! Что Миклашевский сказал? – торопил Куприн.
– Ничего, Павел Тихонович.
Ильин переглянулся с Маклярским и спросил:
– Михаил Семенович, так что же это получается? Миклашевский ничего не ответил на враждебный выпад Горохова?!
– Ответил, и еще как. Потом Горохов ползал по земле и собирал зубы.
– Молодец боксер! Лучшей проверки не придумать, – заключил Куприн.
Но Ильин не спешил с окончательными выводами и снова обратился к Самойлову.
– Михаил Семенович, а как Миклашевский отнесся к тому, что совершил его дядя – Блюменталь-Тамарин?
– Осудил. На комсомольском собрании так и заявил: "Задушил бы гада своими руками".
– А как к этому отнеслись в семье Миклашевского?
Вопрос Маклярского вызвал замешательство у Самойлова. Ему на помощь пришел Куприн и пояснил:
– Михаил Борисович, такой информацией мы не располагаем. Ваша шифровка на Миклашевского поступила неделю назад. Поэтому оперативные позиции в окружении его семьи не созданы, но в ближайшие дни они появятся.
– К сожалению, Павел Тихонович, на это уже не осталось времени, – посетовал Маклярский.
– И что ты предлагаешь, Михаил Борисович?
– Действовать, Павел Тихонович.
– Каким образом?
– По нашему плану. Он жесткий по исполнению, но, я полагаю, позволит ответить на главный вопрос: насколько надежен Миклашевский.
– Тогда чего мы тут рассусоливаем, показывай, что там у тебя! – потребовал Куприн.
Маклярский положил на стол портфель, достал пакет, сорвал с него сургучную печать и передал план Куприну.
Прочитав, тот покачал головой и подвинул документ к Самойлову. Тот бросил взгляд на подпись и невольно подтянулся. В правом верхнем углу плана стояла подпись заместителя наркома НКВД СССР комиссара госбезопасности 3-го ранга Круглова. Уже одно это говорило Самойлову о важности предстоящего задания. И чем дальше он вчитывался в проверочные мероприятия, через сито которых предстояло пройти Миклашевскому, тем все большие сомнения испытывал. Они отразились на лице Самойлова. Это не укрылось от Маклярского, и он подчеркнул:
– Михаил Семенович, проверку Миклашевского провести по самому жесткому варианту. У нас нет права на ошибку, слишком велика цена операции.
– Михаил Борисович, но если строго следовать мероприятиям плана, то получается, мы создадим ему невыносимые условия. И как он в них себя поведет, только одному черту известно.
– А по-другому нельзя. Условия, в которых предстоит действовать Миклашевскому, причем в одиночку, будут еще сложнее.
– Так, товарищи, давайте не будем гадать! Раз надо, значит, надо! – положил конец спору Куприн и распорядился: – Михаил Семенович, даю тебе четыре дня на подготовку исполнителей!
– Павел Тихонович, что с трибуналом, сбоя не будет? – уточнил Ильин.
– Его я беру на себя! Сделает так, как скажу! – заверил Куприн.
– Все, больше вопросов нет, остальное решим в рабочем порядке с Михаилом Семеновичем, – подвел черту Ильин.
– В таком случае за дело, товарищи! – закончил совещание Куприн.
В этот и последующие три дня ничего не подозревавший Миклашевский исправно нес службу и с нетерпением ждал, когда заступит на дежурство новый расчет и у него появится несколько часов, чтобы заглянуть домой и передать семье то, что удалось сэкономить от продпайка.
Ранним утром 3 мая старенькая полуторка, натужно гудя изношенными металлическими внутренностями, с трудом преодолела ручей и въехала на позицию станции отдельного прожекторного батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка. Ее звук вырвал из полудремы часового. Он встрепенулся, сорвал с плеча карабин, взял на изготовку и завертел головой по сторонам, но ничего не увидел. Со стороны Ладожского озера волнами наплывал туман, косматыми языками стелился по берегу и скрадывал развороченный последней бомбежкой фашистской авиации причал Дороги жизни, обугленные остовы сгоревших машин и подвод, распухшие туши убитых животных и иссеченную осколками березовую рощу.
– Стой! Кто идет? – окликнул часовой и передернул затвор карабина.
Двигатель полуторки заглох. Под чьей-то ногой хрустнул сучок, и в ответ прозвучало:
– Свои!
Из пелены тумана вынырнула коренастая фигура. Часовой направил на нее карабин и предупредил:
– Стой! Стрелять буду!
– Стою! Я начальник штаба батальона 189-го зенитно-артиллерийского полка капитан Синцов, – представился он.
– Пароль! – потребовал часовой.
– "Онега"! – назвал Синцов.
Часовой закинул карабин за плечо и отступил в сторону. Синцов стремительно прошел к землянке, распахнул дверь и гаркнул:
– Воздушная тревога. Расчеты в ружье!
Миклашевсий и его подчиненные слетели с нар, на ходу оделись и, прихватив из оружейной пирамиды карабины, выскочили из землянки и разбежались по позиции. Действовали они слаженно и быстро, перекрыв норматив занятия боевых постов на 23 секунды. Синцов остался доволен, перед строем объявил благодарность всему личному составу и отдельно поощрил тремя сутками отпуска сержанта Миклашевского и начальника первого расчета младшего сержанта Рогова. Дважды повторять предложение подвезти их до Ленинграда ему повторять не пришлось. Прихватив вещмешки с самым ценным, что могло быть в блокадном городе, – продуктами, они забрались в кузов полуторки. Синцов высадил их в Всеволожске, а сам направился в штаб полка. На перекладных они добрались до Московского вокзала и там были задержаны комендантским патрулем.
Его начальник, лейтенант, придирчивым взглядом прошелся по ним – их форма не отличалась чистотой – и потребовал:
– Товарищи сержанты, с какой целью вы находитесь в городе?
– Командование предоставило нам отпуск, – доложил Миклашевский.
– Отпуск?! – не мог скрыть удивления лейтенант.
– Да, объявил начальник штаба батальона капитан Синцов.
– Подтверждающие документы есть?
– Так точно! – в один голос ответили Миклашевский с Роговым и предъявили увольнительные записки, подписанные Синцовым.
Лейтенант повертел их в руках, обратно не вернул, и в его голосе зазвучал металл:
– А почему нет печати?
– Так это капитан объявил отпуск на позиции, – пояснил Миклашевский.
– И почему не отправил оформляться в штаб? Странно…
– А че странного, товарищ лейтенант? На передке – не то, шо тут, там по канцеляриям ходить некогда, – завелся с полоборота Рогов.
– Че-че? Ты на кого тянешь? – набычился начальник патруля.
– Товарищ лейтенант, извините Васю, у него контузия, – Миклашевский поспешил сгладить неуклюжий выпад Рогова.
– У него не контузия, а язык больно длинный! – отрезал начальник патруля.
– Ага, язык длинный. Посмотрел бы я на тебя на передке, – огрызнулся Рогов.
– Вася, прекрати! – пытался остановить его Миклашевский.
Но тот уже не выбирал выражений:
– Летеха, та хто ты такой, шоб нас, фронтовиков, мурыжить? Мы че, шпионы? Я жену и детей почитай месяц не видел! Я…
– Молчать! – рявкнул лейтенант и потребовал: – Предъявить личные документы!