- Я нуждаюсь в вашей дружбе. В прошлом году городской совет доверил мне опасную должность. Вместе с двумя другими дворянами моих лет меня сделали хранителем ссудной казны. По причине карнавальных увеселений случилась у нас нужда в деньгах, и мы позаимствовали некую толику из кассы, надеясь вернуть все прежде, чем придется держать ответ. Надежды наши были напрасны. У двух моих товарищей отцы были побогаче моего и, немедля уплатив, вызволили их, я же заплатить не мог и решился бежать. Г-жа Мандзони посоветовала мне броситься к вам в объятия и велела отвезти шкатулку: сегодня же она будет у вас. Прибыл я вчера, с лионским дилижансом; осталось у меня всего два луи, рубашки есть, а платье только то, что на мне. Мне двадцать пять лет, у меня железное здоровье, я полон решимости сделать все, чтобы жить, как подобает честному человеку; но я ничего не умею делать и нет у меня никаких дарований, разве что для своего удовольствия играю на флейтраверсе; других языков, кроме родного, я не знаю, о литературе не имею понятия. Что вам со мною делать? И еще скажу вам, что не тешу себя надеждой получить от кого-нибудь поддержку и менее всего от отца, каковой, дабы спасти честь семьи, распорядится моей долей наследства; о ней мне придется забыть.
Недолгая эта повесть подивила меня, но искренность понравилась. Я велел ему тотчас доставить свои пожитки в соседнюю со мной комнату, что была свободна, и сказать, чтобы принесли поесть.
- Платить вам за это не придется, дорогой граф, а я пока подумаю, что могу сделать для вас. Завтра поговорим. Я у себя никогда не обедаю. А теперь прощайте, у меня много дел; если же отправитесь гулять, берегитесь дурных знакомств, а главное, ничего о себе не рассказывайте. Полагаю, вы любите карты?
- Ненавижу, в них одна из причин моего разорения.
- А была и другая?
- Женщины.
- Женщины? Они для того и созданы, чтобы платить вам.
- Дай мне Бог встретить хоть одну такую. У нас там сплошь оборванки.
- Если вы не слишком щепетильны, в Париже вас ждет успех.
- Что значит щепетилен? Я никогда не стану сводником.
- Ну разумеется. Щепетильным я именую того, кто нежен только по любви, кому претит обнимать какую-нибудь старую развалину.
- Если дело только в этом, то я не щепетилен. Я готов полюбить богачку, и пусть она будет страшна, как смертный грех.
- Браво. Вы на верном пути. Собираетесь ли вы отправиться к послу?
- Боже меня сохрани.
- Весь Париж теперь в трауре. Поднимитесь на третий этаж, там найдете портного. Закажите у него черный фрак и передайте от моего имени, что он вам нужен к завтрашнему утру. Прощайте.
Возвратившись к полуночи, я обнаружил в комнате шкатулку, где хранил письма и любезные сердцу миниатюры. Никогда во всю жизнь не отдал я в залог табакерки, не вынув из нее портрета. На другой день Тирета явился ко мне весь в черном.
- Вот видите, - сказал я, - как быстро все делается в Париже?
В эту минуту докладывают мне об аббате де ла Косте. Имени этого я не помнил, но велел звать. Предо мною тот самый аббат, что приметил меня у аббата де Лавиля. Я прошу извинить, что по недостатку времени не явился с визитом сам. Он хвалит мою лотерею и говорит, что слышал, будто бы я распродал в отели Келана билетов на две тысячи экю.
- Да, у меня в карманах их всегда на тысяч восемь иль десять.
- Я тоже возьму на тысячу экю.
- Когда вам будет угодно. В моей конторе вы можете выбрать номера.
- Да мне все равно. Дайте, какие есть.
- Охотно. Прошу вас, выбирайте. Он выбирает и просит у меня бумаги и чернил, чтобы оставить расписку.
- О расписке не может быть и речи, - говорю я с улыбкой и отнимаю назад билеты, - я продаю только за наличные.
- Я вам принесу деньги завтра.
- Завтра же вам будут и билеты: они все записаны в конторе, и я не могу поступать иначе.
- Дайте тех, что нигде не записаны.
- Таких нет - ведь если они выиграют, мне придется платить из собственного кармана.
- Полагаю, вы могли бы рискнуть.
- А я так не полагаю.
Тут он заговаривает с Тиретой по-итальянски и предлагает представить его г-же де Ламбертини, вдове папского племянника. Я говорю, что поеду с ним, и мы отправляемся.
Мы выходим у дома ее на улице Кристин. Передо мною женщина на вид моложавая, но я даю ей лет сорок: худощавая, черноглазая, живая, взбалмошная, очень смешливая, в общем, вполне еще привлекательная. Разговорив ее, я тотчас понимаю, что никакая она не вдова и не папская племянница, а искательница приключений из Модены. Тирете, как я вижу, она приглянулась. Она желает пригласить нас на обед, но мы просим нас извинить. Остается один Тирета. Высадив аббата на набережной Ферай, я отправляюсь обедать к Кальзабиджи.
После обеда он отвел меня в сторону и сказал, что г-н дю Верне велел предупредить меня, что распродавать билеты от себя не дозволено.
- Стало быть, он держит меня за дурака либо за мошенника. Я буду жаловаться г-ну де Булоню.
- И напрасно; предупредить еще не значит обидеть.
- Вы сами оскорбляете меня, передавая подобные вещи. Но больше этому не бывать!
Он успокаивает меня и убеждает пойти вместе с ним к г-ну дю Верне. Честный старик, увидав, что я в гневе, просит у меня прощения и говорит, что некий аббат де ла Кост сообщил, будто бы я позволяю себе подобные вольности. Больше мне не доводилось встречать этого аббата; он был тот самый, которого спустя три года отправили до конца его дней на галеры за то, что он продавал билеты лотереи Треву, никогда не существовавшей.
На другой день после аббатова визита зашел ко мне Тирета, только вернувшийся домой. Он сказал, что провел ночь с папской племянницей и что та, по всему судя, осталась им довольна, ибо предложила приютить его и содержать, при условии, что он скажет г-ну ле Нуару, ее любовнику, что доводится ей кузеном.
- Она уверяет, - прибавил он, - что господин этот найдет мне службу по откупам. Я отвечал, что я ваш близкий друг и не могу решиться, не испросив у вас совета. Она заклинала пригласить вас на обед в воскресенье к ней.
- Приду с удовольствием.
Я обнаружил, что женщина эта без ума от моего друга и окрестила его граф де Шестьраз; с тех пор в Париже его звали только так. Признав в нем господина подобного ленного имения, каковое слывет во Франции невероятным, она пожелала стать его госпожою. Живописав ночные его подвиги, как если б я был давнишний ее друг, она объявила, что хочет поместить юношу у себя и что г-н ле Нуар согласен и даже рад будет видеть ее кузена. Она ждала его к вечеру, и ей не терпелось представить Тирету.
После обеда она вновь завела разговор о достоинствах моего соотечественника, начала с ним заигрывать, и он, желая убедить меня в своей доблести, отдал ей должное в моем присутствии. Зрелище это не произвело на меня ни малейшего впечатления, но, увидав необычайное телосложение моего друга, я признал, что он может рассчитывать на успех повсюду, где только водятся любострастные женщины.
В три часа приехали две престарелые дамы, завзятые картежницы. Ламбертини представила им г. де Шестьраза, своего кузена. Знатное сие имя пробудило к нему особый интерес, тем паче, когда выяснилось, что бормочет он слова, какие никак нельзя разобрать. Хозяйка не преминула поведать на ушко подругам, каково происхождение сего прекрасного титула, и похвалиться необыкновенными богатствами его обладателя. "Невероятно!", восклицали матроны, лорнируя Тирету, а тот всем видом своим говорил: "Сударыни, и не сомневайтесь".
Подъезжает фиакр. Я вижу полную немолодую уже даму, племянницу, донельзя хорошенькую, и бледного человека в черном костюме и круглом парике. После объятьев и поцелуев Ламбертини представляет им своего кузена Шестьраза, они дивятся подобному имени, но от суждений воздерживаются; замечают только, что весьма редко увидишь человека, который осмеливается жить в Париже, не зная ни слова по-французски, да еще непрестанно что-то лопочет, хотя никто его не понимает и все смеются. Ламбертини усадила всех за брелан; меня она не слишком уговаривала, но пожелала, чтоб дорогой кузен сидел рядом и играл с ней на пару. В картах он ничего не смыслит, но не беда, научится, она будет его наставницей. Прелестная барышня ни во что играть не умеет, и я предлагаю составить ей компанию у камелька. Тетка, смеясь, говорит, что вряд ли я найду такой предмет для беседы, чтобы заинтересовать девушку, но я должен быть снисходителен - она только месяц, как покинула монастырь.
Итак, едва игра началась, я уселся напротив нее у камина. Она первой нарушила молчание, спросив, кто тот красивый господин, что не знает по-французски.
- Он дворянин, мой соотечественник и покинул родину из-за дела чести. По-французски он станет говорить, как только выучится, и тогда уже никто не станет над ним потешаться. Я сожалею, что привел его сюда, мне его испортили меньше чем за сутки.
- Каким образом?
- Не смею сказать, вашей тете это может не понравиться.
- Я не собираюсь ни о чем ей докладывать, но, верно, любопытство мое неуместно.
- Мадемуазель, я виноват перед вами, но раскаиваюсь и потому скажу вам все. Г-жа Ламбертини переспала с ним и наградила его дурацким именем Шестьраз. Вот так. Мне досадно, ибо прежде он шалопаем не был.
Мог ли я предполагать, что в доме Ламбертини встречу девицу честную, благородную и совсем неопытную? К моему удивлению, лицо ее покрылось краской стыда. Я не верил своим глазам. Спустя две минуты она задает мне поразительный вопрос - такого я никак не ожидал:
- А что общего между Шестьразом и тем, что он переспал с госпожой?
- Он проделал шесть раз подряд то, чего от честного мужа дождешься только раз в неделю.
- И вы думаете, я настолько глупа, что стану все это пересказывать тете?
- Но есть и другая причина моей досады.
- Подождите, я сейчас вернусь.
Выйдя на минутку - по всему судя, от милой этой истории ей приспичило, она вернулась и постояла за тетиным стулом, разглядывая нашего героя, а потом, вся пылая, села на прежнее место.
- Так что еще, вы говорили, вас удручило?
- Смею ли я быть до конца откровенным?
- Вы уже столько сказали, что, мне кажется, вам нечего стесняться.
- Так знайте, что сегодня после обеда она принудила его проделать это в моем присутствии.
- Но раз вам это не понравилось, значит, вы приревновали.
- Отнюдь нет. Я почувствовал себя униженным из-за одного обстоятельства, о котором не смею упомянуть.
- Вы, верно, смеетесь надо мною, говоря "я не смею".
- Боже упаси, мадемуазель. Я увидал, что друг мой длинней меня на два дюйма.
- Мне кажется, совсем напротив, это вы выше его на два дюйма.
- Речь не о росте, а о совсем ином размере, каковой вы можете себе вообразить: у друга моего он чудовищный.
- Чудовищный! А вам какое дело? Что хорошего быть чудовищем?
- Истинная правда, однако ж многие женщины в этом отношении на вас не похожи, им по нраву чудовища.
- Я не вполне ясно представляю сей предмет и не могу взять в толк, какой размер называете вы чудовищным. К тому же мне странно, что вы могли из-за этого испытать унижение.
- Разве по мне скажешь?
- Когда я вошла и увидала вас, я ни о чем таком не думала. На вид вы сложены превосходно, но если вы сами знаете, что это не так, мне вас жаль.
- Пожалуйста, судите сами.
- Да это вы чудовище, я вас боюсь.
Тут она ушла и встала за тетиным стулом, но я не сомневался, что она вернется - не хватало еще, чтобы я и впрямь почел ее дурочкой или невинной! Я полагал, что она только притворяется, и, не желая вникать, хорошо или скверно играет она свою роль, был в восторге, что так удачно этой ролью воспользовался. Она пыталась меня одурачить, я наказал ее и, поскольку она мне приглянулась, был доволен, что наказание мое, очевидно, пришлось ей по душе. Мог ли я сомневаться в ее уме? Весь наш разговор вела она, мои слова и поступки проистекали из внешне благовидных ее замечаний.
Пятью-шестью минутами позже толстуха тетка, проиграв, объявила племяннице, что та приносит ей несчастье и не умеет себя вести, раз оставила меня одного. Та ничего не отвечала и с улыбкою воротилась ко мне.
- Когда бы тетя знала, что вы натворили, - сказала она, - она бы не стала упрекать меня в невежливости.
- Если б вы знали, как я удручен! В знак своего раскаяния я даже готов покинуть вас. Вы довольны?
- Если вы уйдете, тетя скажет, что я дурочка, что я вам наскучила.
- Тогда остаюсь. Так вы и впрямь прежде не представляли себе того, что я решился вам показать?
- Только очень смутно. Всего месяц, как тетя забрала меня из Мелена, - я воспитывалась в монастыре с восьми лет, а теперь мне семнадцать. Меня уговаривали принять постриг, но я не согласилась.
- Вы не сердитесь на меня за то, что я сделал? Если я согрешил, то по простодушию.
- Мне не на что обижаться, я сама виновата. Прошу вас только никому ничего не рассказывать.
- В моей скромности вы можете не сомневаться, это в моих интересах.
- Ваш урок пригодится мне на будущее. Но вы опять за свое! Прекратите или я уйду.
- Останьтесь, уже все. Глядите, здесь, на платке, верный знак моей услады.
- Что это?
- Вещество сие, попав в надлежащую печь, спустя девять месяцев выйдет из нее мальчиком либо девочкой.
- Понимаю. Вы отличный наставник. И излагаете все с таким видом, будто вы школьный учитель. Должна ли я благодарить вас за усердие?
- Вовсе нет. Вы должны простить меня, ибо я никогда бы не совершил ничего подобного, когда б не влюбился в вас с первого взгляда.
- Как мне это понимать - как объяснение в любви?
- Да, ангел мой. Пусть оно дерзко, зато не оставляет места сомнению. Когда б не страстная моя любовь к вам, я был бы негодяй и заслуживал смерти. Смею ли я надеяться на взаимность?
- Я ничего не знаю. Знаю только, что теперь должна ненавидеть вас. Менее чем в час заставили вы меня пройти путь, каковой, я думала, совершают лишь после замужества. Я стала как нельзя более сведущей в том, о чем прежде боялась и думать. И раскаиваюсь, что позволила себя соблазнить. А отчего случилось, что теперь вы покойны и благостны?
- Оттого, что мы ведем разумные беседы. Любовь же после буйства страсти успокаивается. Глядите.
- Опять! Урок продолжается? Но теперь вы совсем не такой страшный. Огонь сейчас потухнет.
Она подбрасывает полено в камин и становится на колени, дабы подгрести угли. Она слегка нагибается, я решительно протягиваю руку и под платьем немедля обнаруживаю, что дверь на запоре и придется взломать ее, чтоб обрести счастье. Но она в тот же миг поднимается, садится и говорит чувствительно и нежно, что она дочь благородных родителей и полагала, что может требовать уважения к себе. Тут я тысячу раз прошу у нее прощения и под конец успокаиваю ее. Я сказал, что дерзновенной рукою удостоверился, что она еще ни с кем не познала счастья. Она ответила, что один только законный муж может сделать ее счастливой, и в знак прощения позволила осыпать ее руку поцелуями. Я бы продолжил, если б кто-то не вошел. То был г. ле Нуар, каковой, получив записку, приехал узнать, чего хочет от него Ламбертини.
Я вижу мужчину средних лет, простого и скромного; самым учтивым образом он просит всех не вставать и продолжать игру. Ламбертини представила меня, и, услыхав мое имя, он осведомился, не художник ли я. Узнав, что я старший из братьев, он с похвалой отозвался о лотерее и сказал, что г. дю Верне весьма ценит мою особу, но особенное его внимание привлек кузен, которого Ламбертини на сей раз представила как графа де Тирету. Я объяснил, что его мне рекомендовали и что он принужден был покинуть отчизну из-за дела чести. Ламбертини добавила, что хотела устроить его у себя, но не осмелилась, не испросив дозволения. Г-н ле Нуар отвечал, что она в своем доме хозяйка и ему будет приятно общество кузена. Он совершенно изъяснялся по-итальянски, и Тирета вздохнул с облегчением. Он отстал от игры, и мы вчетвером уселись у камина; милая барышня в свой черед принялась весьма рассудительно беседовать с г-ном ле Нуаром. Он стал расспрашивать ее о монастыре, а когда она назвала свое имя, заговорил о почтенном ее отце, которого знавал когда-то. Отец ее был советник руанского парламента. Прелестная эта девица была высокого роста, белокурая от природы и с правильными чертами лица, на котором читалось чистосердечие и скромность. Большие голубые глаза навыкате, неизъяснимо нежные, светились огнем желаний, вспыхнувших в ее душе. Платье на пуговицах, подогнанное по фигуре, подчеркивало ее изящество и позволяло любоваться ее высокой грудью. Я видел, что г. ле Нуар, хотя и не говорил ничего, но, подобно мне, восхищался ее прелестями. Но у него не было случая выказать своего восхищения, как сделал это я. В восемь часов он уехал. Спустя полчаса удалилась и г-жа XXX со своею племянницей, каковую звали де ла М-р, и сопровождавшим их бледным мужчиной. Потом уехал и я вместе с Тиретой; он обещал перебраться сюда завтра же и сдержал слово.
Тремя или четырьмя днями позже переслали мне письмо, отправленное на адрес конторы. Оно было от м-ль де ла М-р. Вот список его:
"Г-жа XXX, моя тетка, сестра покойной моей матери, - ханжа, картежница, богачка, скряга и неправедница. Она не любит меня и, поскольку не сумела уговорить постричься в монахини, хочет выдать меня замуж за торговца из Дюнкерка, которого я совсем не знаю. Сама она, заметьте, тоже с ним не знакома: его расхваливал сват. Он готов получать от нее при жизни 1200 ливров в год, ибо уверен, что после ее смерти я унаследую пятьдесят тысяч экю. Но согласно завещанию моей матери она должна дать мне в приданное 25 т. Если после того, что случилось меж нами, вы не презираете меня, предлагаю вам свою руку и - 25 т. экю, а другие - 25 т. по смерти тетки. Не отвечайте мне, ибо я не знаю ни как, ни через кого, ни где получить ваше письмо. Ответ вы мне дадите сами в воскресенье у г-жи Ламбертини. Так у вас будет целых четыре дня на раздумье. Не знаю, люблю ли я вас, но знаю, что самолюбие велит предпочесть вас кому-либо другому. Я обязана снискать ваше уважение и заставить вас снискать мое. Впрочем, не сомневаюсь, с вами не будет мне жизнь в тягость. Если вы сочтете, что можете разделить счастье, о каком я мечтаю, то спешу уведомить - вам понадобится адвокат, ибо тетка моя скряга и сутяжница. Как только вы решитесь, вам надобно будет подыскать монастырь, где я укроюсь, прежде чем что-либо предпринять; иначе меня станут терзать всякую минуту, а я об этом даже думать не желаю. Если же предложение мое вам не подходит, я прошу оказать мне одну услугу и буду весьма признательна, если вы в ней не откажете. Потрудитесь не искать встреч со мною и избегать тех мест, где, по вашему разумению, я могу оказаться. Так вы поможете мне забыть вас. Знаете ли вы, что я могу обрести счастье, лишь выйдя за вас замуж или позабыв? Прощайте. Не сомневаюсь, что увижу вас в воскресенье".