Отдельно необходимо рассказать о распространении фальшивых ассигнаций. Так, еще до похода Наполеон задумал организовать экономическую диверсию в России. Тогда в секретной парижской типографии началось изготовление фальшивых ассигнаций достоинством 25, 50 и 100 рублей. Их распространением в Москве занимался исполняющий должность главного интенданта П. Дарю. Он пытался наладить выпуск фальшивых ассигнаций и в самой Москве, во дворе старообрядческой церкви у Рогожской заставы. Общий объем выпущенных французами ассигнаций до сих пор точно не известен. Большая часть фальшивых денег попадала в Россию из-за рубежа, в первую очередь, через банкиров герцогства Варшавского. Организовать полномасштабное производство фальшивых денег в Москве так и не удалось, и, во многом, благодаря противодействию Лессепса. Тем не менее, солдаты и офицеры Великой армии довольно часто расплачивались с местными крестьянами фальшивыми ассигнациями. Соответственно, когда в октябре российские войска вступили в Москву, одной из первых мер стало изъятие фальшивых ассигнаций. В общей сложности их было изъято на сумму около 5 тыс. рублей.
Находясь в Москве, Бонапарт почти каждый день объезжал верхом различные районы города и посещал окружающие его монастыри. Среди прочего он посетил Воспитательный дом и беседовал с его начальником генерал-майором Тутолминым. На просьбу Тутолмина о дозволении написать рапорт о Воспитательном доме императрице Марии Наполеон не только позволил, но вдруг неожиданно прибавил: "Я прошу вас при этом написать императору Александру, которого я уважаю по-прежнему, что я хочу мира". В тот же день, 18 сентября, Наполеон приказал пропустить через французские сторожевые посты чиновника Воспитательного дома, с которым Тутолмин послал свой рапорт в Санкт-Петербург.
Известно, что Наполеон сделал три попытки донести до сведения царя свои миролюбивые намерения, но так и не получил на них ответа. Бытует мнение, что, овладев Москвой, он рассматривал это как важную политическую победу. Поэтому он начал обсуждать дальнейший план военной кампании, в частности поход на Петербург. Следует указать, что этого похода опасались при петербургском дворе и в царской семье. Но маршалы Наполеона выступили против, так как они считали этот план невыполнимым – "идти навстречу зиме, на север" с уменьшившейся армией, имея в тылу Кутузова, невозможно. Исходя из этой позиции, французский император не стал отстаивать этот план и предпринял несколько попыток заключить мир с Александром I.
Первая попытка, как уже указывалось, была произведена через начальника Воспитательного дома генерал-майора Ивана Тутолмина. При этом Наполеон по-прежнему намерен был требовать отторжения Литвы, подтверждения блокады Великобритании и военного союза с Францией. На донесение Тутолмина ответа от российского императора не последовало.
Вторая попытка была предпринята через два дня. Письмо с предложением мира было доставлено Александру через И. Яковлева (отца А. Герцена). Последний, как уже указывалось, был вынужден с малолетним сыном и его матерью остаться в Москве, занятой французами.
Третья попытка состоялась 4 октября – Наполеон направил генерала Лористона к Кутузову в Тарутино для пропуска к Александру I с предложением мира: "Мне нужен мир, он мне нужен абсолютно во что бы то ни стало, спасите только честь". На следующий день состоялось получасовое свидание Лористона с фельдмаршалом Кутузовым, после чего князь Волконский был отправлен к Александру I с донесением о предложении Наполеона. На это предложение также не последовало ответа.
Некоторые советские историки полагали, что в качестве последнего средства воздействия на Александра I Наполеон планировал освободить от крепостной зависимости крестьян. Этого, как известно, не могло допустить российское дворянство. Тем не менее, точных сведений о таких планах не имеется. Раздумывал Наполеон и о попытках поднять повстанческое движение на национальных окраинах России – среди казанских татар и в Украине.
Отдельного внимания заслуживает поведение французских солдат во время пребывания в Москве. В частности, они не церемонились с православными святынями – в ряде храмов были устроены конюшни. Поскольку оконными рамами топили печи, под потолком зданий свили гнёзда птицы. Также в некоторых церквях были устроены плавильные горны для переплавки золотой и серебряной утвари. Известно, что уже после возвращения русской армии Успенский собор Московского Кремля был опечатан, чтобы население не видело учиненного внутри бесчинства. Вот как об этом писал А. Бенкендорф: "Я был охвачен ужасом, найдя теперь поставленным вверх дном безбожием разнузданной солдатчины этот почитаемый храм, который пощадило даже пламя, и убедился, что состояние, в которое он находился, необходимо было скрыть от взоров народа. Мощи святых были изуродованы, их гробницы наполнены нечистотами; украшения с гробниц сорваны. Образа, украшавшие церковь, были перепачканы и расколоты".
Даже французский врач императорской гвардии де ла Флиз в своих мемуарах следующим образом оценивал отношение Наполеона к православным святыням во время пребывания в Москве: "Он вступил войной в страну, не имея понятия ни о нравах, ни о характере русских. В Египте, например, он оказывал столько почтения магометанству, что можно было ожидать его перехода в эту веру. В Италии, Австрии и Испании – везде он покровительствовал местному духу религии и казнил святотатцев. Но в Москве он точно не знал, что и русские привязаны к своей вере, он не обратил внимания на то, как глубоко почитали русские своих святых, как дороги для них церкви и важен сан священника. Едва ли он признавал их за христиан. И что же вышло? Не предупредив войска строгими приказаниями иметь должное уважение к церквам, иконам и духовенству, он навлек этим упущением ненависть народа на французов. В глазах русских они хуже мусульман, потому что обращали церкви в конюшни. Зато уже горе французу, когда он попался в руки народа, жаждущего мести! Таких жертв было множество. Следовательно, не лучше ли было бы внушить своему войску верные понятия о русском народе и об их вере, столь схожей с нашей?".
Вместе с тем, русский мемуарист, князь А. Шаховской, отмечал, что слухи о действиях французов в отношении православных святынь были преувеличены молвой, ибо "большая часть соборов, монастырей и церквей были превращены в гвардейские казармы" и "кроме гвардии никто не был впускаем при Наполеоне в Кремль".
Особо почитаемые святыни удалось спрятать перед оставлением города: "В Чудове монастыре не оставалось раки св. Алексея, она была вынесена и спрятана русским благочестием, так же как мощи св. царевича Димитрия, и я нашел в гробнице его только одну хлопчатую бумагу". Разумеется, гвардейцы не следили за порядком в храмах: "в Архангельском соборе грязнилось вытекшее из разбитых бочек вино, была набросана рухлядь, выкинутая из дворцов и Оружейной палаты, между прочим две обнаженные чучелы, представлявшие старинных латников".
А. Шаховской приводит единственный случай умышленного оскорбления чувств православных верующих: "в алтарь Казанского собора втащена была мертвая лошадь и положена на место выброшенного престола".
А вот как описывал отношение французских солдат к местному населению коллежский асессор А. Карфачевский: "Пожары продолжались целые 6 суток, так что нельзя было различить ночи от дня. Во все же сие время продолжался грабеж: французы входили в дома и производили большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапоги, белье и, смешнее всего, рясы, женские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом. Нередко случалось, что идущих по улицам обирали до рубахи, а у многих снимали сапоги, капоты, сюртуки. Если же находили сопротивление, то с остервенением того били и часто до смерти, а особливо многие священники здешних церквей потерпели большие мучения, будучи ими пытаемы, куда их церковное сокровище скрыто. Французы купцов и крестьян хватали для пытки, думая по одной бороде, что они попы… Осквернение же ими храмов Божиих ясно доказывает, что они не имеют никакой веры в Бога… С 2-го сентября по 12-е октября в Москве никаких торгов не было, а потому жители, лишены будучи от грабления запасенного хлеба, претерпевали ужаснейший голод".
Очень быстро для Наполеона окончательно стала понятна бесперспективность заключения мирного договора с российским императором и невозможность надлежащего обеспечения продовольствием своих войск, которые были расквартированы в Москве и окрестностях. Причиной последнего было активное противодействие попыткам наладить снабжение как со стороны российской армии, так и со стороны гражданского населения. Исходя из этого, Наполеон принял решение оставить город. Среди дополнительных причин принятия такого решения французским императором следует назвать и ухудшение погоды с ранними заморозками.
Историк Тарле указывал: "Оставаться зимовать в Москве было, конечно, возможно, и некоторые из маршалов и генералов это советовали". При этом у русской армии, наоборот, были серьезные проблемы с зимними квартирами, для примера: генерал Коновницын вынужден был ночевать в обычном сарае.
До сих пор ведутся споры относительно причин, по которым Наполеон отказался от своих первоначальных планов провести зиму в Москве. К примеру, помимо проблем с фуражировками и теплой одеждой, беспокойство французского императора вызывали также мародерство и пьянство его Великой армии, ее моральное разложение при отсутствии реальных боевых перспектив и достижений. Поэтому вместе с климатическим фактором такое состояние армии сыграло свою роль в отказе от идеи похода на Санкт-Петербург.
"Пришло время думать только о спасении армии": отступление Наполеона
"Не умели мы поутру взять Мюрата живым": Тарутинский бой
Когда Кутузову стало ясно, что отстоять Москву наличными силами невозможно, он решил оторваться от противника и занять такую позицию, которая прикрывала бы русские базы снабжения в Туле и Калуге и угрожала бы операционной линии наполеоновских войск, чтобы выиграть время и создать условия для перехода в контрнаступление. Именно этот маневр вошел в историю войны 1812 года как Тарутинский маневр. Так, еще вечером 5 (17) сентября главнокомандующий отдал приказ отступающей русской армии свернуть с Рязанской дороги и идти к Подольску. Никто из командующих корпусами не знал, куда и зачем сворачивает армия, и только к вечеру следующего дня армия вышла к Тульской дороге близ Подольска. Далее российские войска отправились по старой Калужской дороге на юг к Красной Пахре, пройдя которую остановились у села Тарутино.
Военный историк и адъютант Кутузова А. Михайловский-Данилевский детально описывал преимущества, которые получила русская армия от этих перемещений: "Став твердою ногою на Калужской дороге, князь Кутузов имел возможность:
1) прикрыть полуденные губернии, изобиловавшие запасами;
2) угрожать пути неприятельских действий от Москвы через Можайск, Вязьму и Смоленск;
3) пересекать отрядами растянутые на чрезмерном пространстве сообщения французов и
4) в случае отступления Наполеона к Смоленску предупреждать его по кратчайшей дороге".
Этот марш-маневр, который считали гениальным как сторонники, так и противники Кутузова, завершился успешно. Действительно, он позволял российским войскам прикрыть от неприятеля одновременно и провиантские запасы в Калуге, и оружейные заводы в Туле, и литейные дворы в Брянске. Также Наполеону был отрезан путь в плодородные украинские губернии. И именно такое расположение лишило французов возможности осуществить так называемый "осенний план" похода на Петербург.
Французский генерал А. Жомини признавал, что в истории войн с античных времен "то отступление, которое совершила русская армия в 1812 году от Немана до Москвы… не допустив себя расстроить или частично разбить такому неприятелю, как Наполеон… конечно, должно быть поставлено выше всех прочих" не столько по "стратегическим талантам" генералов, сколько "в отношении удивительной уверенности, стойкости и твердости войск".
Отдельно необходимо указать, что Тарутинский маневр остался незамеченным для французов. Так, Кутузов писал в донесении императору: "Армия, делая фланговое движение, для скрытности сего направления вводила неприятеля на всяком своем марше в недоумение. Направляясь сама к известному пункту, она маскировалась между тем фальшивыми движениями легких войск, делая демонстрации то к Коломне, то к Серпухову, за коими и неприятель следовал большими партиями".
Реакцию самих французов в своих воспоминаниях описывал немецкий врач Мюрат Г. фон Роос: "Мы поехали, сопровождаемые дымом, который гнало на нас со стороны города. Солнце светило сквозь дым, окрашивая все видимые предметы в желтый цвет. Совсем близко перед нами были казаки, однако в этот день мы не обменялись даже пистолетными выстрелами… На следующий день, 16 сентября, мы потянулись дальше по дороге, ведущей на Владимир и Казань. Своих противников мы увидели лишь вечером, когда приблизились к деревянному городку Богородску, стоявшему вправо от дороги". После этого французы еще день двигались в том направлении, в котором исчезли казаки. И только на третий день "ранним утром, – писал Роос, – я нанес визит своему командиру полковнику фон Милькау. Он встретил меня словами: "Мы потеряли врага и всякий его след; приходится оставаться здесь и ждать новых приказаний".
По сути, Мюрат, двигаясь по Рязанской дороге, упустил фланговое движение российских войск, и когда 10 (22) сентября казаки рассеялись вместе с туманом, он обнаружил перед собой пустую дорогу. Настроение французских войск в это время довольно красочно описывал маршал Б. де Кастеллант: "Наш авангард в двенадцати милях. Неаполитанский король, стоя в грязи в своих желтых сапогах, со своим гасконским акцентом разговаривал с офицером, посланным императором, в таких выражениях: "Скажите императору, что я с честью провел авангард французской армии дальше Москвы, но мне надоело, надоело все это, слышите ли вы? Я хочу отправиться в Неаполь заняться моими подданными".
Сам Кутузов был очень доволен реализацией своего замысла. В очередном донесении императору Александру I он отметил: "До сих пор получаю я сведения об успехе своего фальшивого движения, ибо неприятель последовал частями за казаками (то есть за отрядом, оставленным на Рязанской дороге). Это дает мне ту удобность, что армия, сделав завтра фланговый же марш в 18 верст на Калужскую дорогу и послав сильные партии на Можайскую, весьма озаботить должна тыл неприятельский. Сим способом надеюсь я, что неприятель будет искать дать мне сражение, от которого на выгодном местоположении равных успехов, как и при Бородине, ожидаю".
Через некоторое время, как писал Роос, французы "снова обрели русских, которые словно канули в пропасть с того момента, когда… видели их на вершине холма у Богородска. Снова началась кровавая военная потеха; все виды оружия приведены были в действие, ежедневно, нередко с утра до вечера, происходила пушечная пальба…"
Таким образом, после отхода из Москвы российская армия к началу октября 1812 года расположилась в укрепленном лагере близ села Тарутино за рекой Нарой (к юго-западу от Москвы). Солдаты получили отдых, а армия в целом возможность пополнения материальной части и живой силы.
В начале октября главнокомандующий отправил императору Александру I официальный рапорт, в котором сообщал, что привел в лагерь 87 035 человек при 622 орудиях. Имеются сведения, что сразу после прибытия в Тарутино Кутузов объявил: "Теперь ни шагу назад!".
В Тарутинском лагере произошло официальное переименование войск. С этого времени 1-я и 2-я Западные армии слились в Главную армию, которой командовал М. И. Голенищев-Кутузов. Первые дни пребывания армии в лагере сопровождались определенными трудностями: не хватало как продовольствия и боеприпасов, так и организованности. О недостатке провианта писал Радожицкий: "Приближаясь к опустошенной дороге, мы сами начали терпеть нужду, особенно лошади наши: фуража вовсе не было, и бедные животные кормились только гнилою соломою с крыш. Еще у меня был небольшой запас овса от Тарутинского лагеря; будучи хозяином в Фигнеровой роте артиллерии, я весьма экономил овес и только лакомил им лошадей. День ото дня становилось тягостнее; исправность артиллерии зависела от лошадей, а потому я старался сберегать их, покрывая попонами; канонеры же кормили их иногда сухарями".
В Тарутинском лагере обострился затихший на время конфликт между М. Кутузовым и М. Барклаем-де-Толли. В письме Александру I Кутузов объяснял сдачу Москвы плохим состоянием войск после потери Смоленска, таким образом, фактически свалив всю вину на Барклая-де-Толли. Последний же прекрасно понимал, что армия оказалась в запустении после Бородина, а от Смоленска она отходила в полном боевом порядке. Соответственно, помнил Барклай-де-Толли и тот факт, что на военном совете в Филях он выступил сторонником отступления без боя, раскритиковав при этом диспозицию, предложенную Беннигсеном. Известно, что в Бородинском сражении Барклай-де-Толли демонстрировал небывалую отвагу и персональную храбрость. Несмотря на то, что это было отмечено многими, ему не удалось избавиться от репутации "немецкого предателя". В результате, 4 октября Барклай-де-Толли написал Кутузову записку, в которой просил "по болезни" освободить его от должности. Эта просьба была удовлетворена, и бывший командующий 1-й Западной армией покинул войска.
Находясь в Тарутинском лагере, Кутузов особо заботился о материальной составляющей армии. При наличии проблем для перевозки сохранившегося снабжения в Риге, Пскове, Твери, Киеве и Калуге он требовал от властей всех ближайших губерний деятельного сотрудничества в этом вопросе, постоянно получая от них боеприпасы, хлеб, сапоги, полушубки и даже гвозди для подков. Об этом фельдмаршал писал калужскому и тульскому губернаторам следующее: "Я не нахожу слов, коими бы выразить мог, сколь величайшая польза произойти может оттого, ежели пожертвованный провиант беспрерывно настигать будет армию и удовлетворять потребностям для безостановочного ее продовольствия; и, напротив, не могу без величайшего прискорбия изъяснить, что медленное доставление к армии продовольствия в состоянии остановить движение армии и прекратить совершенно преследование бегущего неприятеля".
Кроме официальных властей российским войскам помогали также и местные жители. В совокупности все принятые Кутузовым меры привели к тому, что к 21 октября русская армия уже имела провианта больше, чем ей требовалось.
Вместе с тем Наполеон, занявший Москву, оказался, как мы уже говорили, в очень затруднительном положении – его войска не могли полностью обеспечить себя необходимым в городе. К тому же активизировавшаяся партизанская война препятствовала нормальному снабжению армии. Для фуражирования французам приходилось отправлять значительные отряды, которые не часто возвращались без потерь. При этом для облегчения сбора провизии и охраны коммуникаций Наполеон был вынужден держать крупные войсковые соединения далеко за пределами Москвы.
Действительно, используя эти обстоятельства, Кутузов воздерживался от активных боевых действий и прибегнул к "малой войне с большим преимуществом" – войне партизанской. В частности, российские войска даже угрожали тракту Москва – Смоленск, по которому французы получали подкрепление и продовольствие.