Дело, конечно, не в бухгалтерии, а в реальной власти. Бирон, братья Левенвольде, Остерман, Миних находились на ключевых местах в управлении империей. Но ведь все они, кроме Бирона, жили в России со времен Петра Великого. Нужно учесть, что Анна, столкнувшись в начале своего царствования с попыткой "бояр" и дворянских прожектеров ограничить ее власть, быстро сообразила, что не сможет чувствовать себя уверенно, пока не наберет команду только из надежных людей – таких, на которых она может положиться. Это так естественно для каждого правителя. Но в первых рядах оказалось и немало русских: Ягужинский, Феофан Прокопович, Волынский, Ушаков, Черкасский.
Никакой особой "немецкой партии" при дворе не было. Немцы никогда не были едины. В борьбе за привилегии, пожалования, власть ольденбуржец Миних, вестфалец Остерман, лифляндцы Левенвольде готовы были перегрызть друг другу горло. "Клубок друзей" у подножия каждого трона всегда безнационален, циничен, продажен и беспринципен. Вот как испанский посланник характеризует одну из ключевых фигур начала аннинского царствования графа К. Г. Левенвольде: "Он не пренебрегал никакими средствами и ни перед чем не останавливался в преследовании личных выгод, в жертву которым готов был принести лучшего друга и благодетеля. Задачей его жизни был личный интерес. Лживый и криводушный, он был чрезвычайно честолюбив и тщеславен, не имел религии и едва ли даже верил в Бога". То же самое можно сказать о многих, будь то русский или иностранец, тесной толпой окружавших трон. Теперь остановимся на попрании национальных интересов во времена Анны Иоанновны и Бирона.
Империя на марше
Внешняя политика при Анне Иоанновне в сравнении со временами Петра Великого не претерпела существенных перемен и уж никак не была отступлением от его имперских принципов.
Наоборот, можно говорить лишь о развитии этих принципов. В 1726 году благодаря усилиям Остермана Россия заключила союз с Австрией. Ось Петербург – Вена придала устойчивость внешней политике России: в основе союза лежали долговременные интересы войны с Турцией на юге, а также общность интересов в Польше и Германии. Так было нащупано центральное направление внешней политики, и Россия следовала ему весь XVIII век. Аннинская эпоха не выпадала из этого ряда.
Именно в 1730-е годы был сделан серьезный шаг к будущим разделам Польши. 1 февраля 1733 года умер шестидесятичетырехлетний король Август II. В Польше началось "бескоролевье" – отчаянная борьба за власть. Эта борьба контролировалась согласованными действиями России и Австрии. Союзники "оберегали" дворянскую демократию Речи Посполитой, чтобы не дать усилиться королевской власти, а значит, и польской государственности. Ситуация осложнялась тем, что в борьбу за престол ввязался некогда изгнанный из Польши Петром Великим экс-король Станислав I Лещинский. Заручившись поддержкой своего зятя – французского короля Людовика XV, он приехал в Польшу.
Россия отреагировала решительно и бескомпромиссно: "По верному нашему благожелательству к Речи Посполитой и к содержанию [в] оной покоя и к собственному в том натуральному великому интересу [избрания Станислава] никогда допустить не можем". "Без упущения времени" к польской границе двинулась армия. 31 июля русские войска с двух направлений вторглись в Польшу, а в августе их примеру последовали австрийцы – "друзья" польской вольности были на месте. Союзникам не удалось предотвратить выборы Станислава на рыцарском Коле – собрании всей польской шляхты, но почти сразу же вновь избранный король бежал в Гданьск: к Варшаве подошли войска русского генерала П. П. Ласси. Вольный город дал убежище Станиславу, рассчитывая на приход французской эскадры с десантом. Это была авантюра – превосходство русских и австрийцев было подавляющим. Началась осада Гданьска. Ласси был заменен Минихом. В мае 1734 года французы высадились на берег и почти сразу же были смяты русскими войсками, после чего французский флот покинул Балтику. В конце июня Гданьск сдался. Лещинский же накануне сдачи бежал в крестьянском платье за границу.
К этому времени в Польше полыхала гражданская война. Сторонники России, взбодренные деньгами, поспешно избрали на польский трон сына покойного короля – Августа III, и он, поддержанный русским корпусом, начал борьбу со сторонниками Станислава. Противники жгли, разоряли города и села, убивали и грабили их жителей. К осени 1734 года, опираясь на русские штыки, Август III взгромоздился на польский трон. Отныне стало ясно, что судьба польской государственности уже мало зависит от поляков. Россия и Австрия в войне "за польское наследство" нашли общий язык и впервые соединили оружие.
Результатом успешной польско-русской войны 1733–1735 годов стало еще одно "приращение" к империи. Война резко ослабила Польшу – сюзерена Курляндии, и Бирон, несмотря на ворчание Пруссии, спокойно прибрал к рукам курляндскую корону. С этого момента Курляндия перестала быть спорной территорией – для всех стало ясно: ее хозяева сидели в Петербурге. И когда к власти пришла Екатерина II, она вернула герцогскую корону Бирону – за его лояльность России не приходилось волноваться: Курляндия была "наша".
Война на юге
Осенью 1735 года Россия неожиданно начала войну против Турции. В XVIII веке это была вторая – после Прутского похода 1711 года – русско-турецкая война. А всего же два века противостояния, с 1676 по 1878 год, турки и русские проливали кровь друг друга в одиннадцати войнах в общей сложности тридцать лет. Это была борьба за господство над Черным морем, Балканами, Кавказом, за победу одних религиозных принципов над другими. Борьба с "неверными" за расширение земель ислама была для другой стороны борьбой с "басурманами", за изгнание их из Константинополя, который уже для десяти поколений турок был родным Истамбулом.
Главнокомандующий русской армией Миних составил план войны, которая через четыре года должна была закончиться торжественным вступлением русских войск в Константинополь и водружением креста на Святую Софию – поруганную святыню православия. Как и много раз позже, жизнь показала нереальность подобных планов, хотя начало войны было успешным: весной 1736 года сдался Азов и в мае наступил черед вассала Турции – Крымского ханства. Русские войска через Перекоп вторглись на Крымский полуостров. Так начался последний акт драмы русско-крымских отношений. Ему предшествовали жестокие набеги татарских орд на южные пределы России, годы достаточно мирного соседства, но никогда эти отношения не становились дружественными. Крым воспринимался в России как "гнездо разбойников", и теперь Миних получил указ разорить его дотла. Русские войска беспрепятственно углубились в Крым, татары отступили в горы, запылали крымские аулы и города, был разграблен и сожжен великолепный ханский дворец в Бахчисарае. Но вскоре повальная смертность от дизентерии, жары, недоедания стала опустошать ряды русской армии, и она поспешно покинула Крым, устилая путь трупами своих солдат. Впоследствии в ходе войны русские еще дважды вторгались в Крым, уничтожая все, что не удалось уничтожить в первый раз.
В военных действиях против Турции, которые развернулись в Причерноморье и Молдавии, преимущество было на русской стороне: в 1737 году был взят Очаков – важнейшая турецкая крепость в Причерноморье, в 1739 году турки потерпели поражение под Ставучанами, сдали Хотин и Яссы. Но война все же шла не по плану Миниха. Потери были огромны – не менее ста тысяч человек, причем люди чаще гибли не под пулями турок и стрелами татар, а от болезней, непривычно жаркого климата. Ведение боевых действий было не продуманным, снабжение армии – из рук вон плохим. Миних не сумел приспособиться к особым условиям войны на юге, не щадил солдат, которые, повинуясь указам фельдмаршала, двигались по степи в огромном каре и от жары, пыли, усталости и голода замертво падали прямо в строю.
Но самым серьезным недостатком Миниха было полное неумение использовать результаты достигнутых побед. Все завоеванные крепости (кроме Азова) пришлось оставить, каждая кампания начиналась не с завоеванных рубежей, а из глубокого тыла. Не были согласованы военные действия со вступившей в войну Австрией.
Неудачной была и дипломатическая работа правительства Анны Иоанновны. На Немировском мирном конгрессе 1738 года туркам были предъявлены чрезмерные территориальные требования, не обеспеченные соответствующими им победами оружия, и переговоры сорвались. Белградский мир 1739 года, заключенный от имени России французскими дипломатами, не был победоносным. Россия получила лишь Азов, некоторые территории на Украине и надежды на будущий успех в новой войне за Черноморское побережье, так как южное направление с той поры стало наиболее перспективным и многообещающим для имперской политики России.
Дела внутренние, царице скучные
Если рассказ о внешней политике времен так называемой "бироновщины" не оставляет сомнений в том, что в царствование Анны Иоанновны имперские интересы Российской империи оставались в центре внимания правительства, как и в другие времена, то теперь нужно коснуться дел внутренних, для императрицы скучных. Эта политика была сформулирована под сильным влиянием событий начала 1730 года, точнее – под влиянием дворянского движения. Пойти на политические уступки дворянам и поделиться с ними властью царица, разумеется, не могла, но и не учитывать их многочисленные претензии к самодержице также не решилась. Это и определило направление внутренней политики на 1730-е годы. Именно тогда российскому дворянству, которое – если следовать за обличителями "бироновщины" – должно было стонать под игом иностранных эксплуататоров, начинают делать такие послабления, о которых при Петре Великом было трудно и помыслить.
Для начала в 1732 году по инициативе немца Миниха русские офицеры были уравнены в жалованье с иностранцами – до "бироновщины" русские на тех же должностях получали в два раза меньше. В 1736 году вышел указ, который, по мнению С. М. Соловьева, "составил эпоху в истории русского дворянства". Указ отменял прежние, петровские условия пожизненной службы дворян. Теперь дворянин мог до двадцати лет прохлаждаться дома, а не тянуть солдатскую лямку с четырнадцати-пятнадцати лет. По новому закону срок службы дворянина был ограничен двадцатью пятью годами, более того – дворянин мог оставить одного из своих сыновей дома "для содержания экономии". Это была подлинная революция в служилых обязанностях русского дворянина.
Теперь дворянин мог поступить в организованный в 1731 году Минихом Кадетский корпус и по окончании его выйти офицером, не проходя долгого и мучительного солдатства в гвардии.
Еще более важными для дворян стали указы 1730 и 1731 годов. Они отменяли петровский указ о единонаследии, по которому право получать отцовское наследство имел только один – старший – сын, а все остальные должны были искать пропитание на службе. Теперь, при Бироне, этот крайне тягостный для дворян петровский закон был отменен. Тем самым были сняты важные ограничения с распоряжения земельной собственностью. Эти указы расширяли права дворян, приближали их к знаменитой грамоте о вольности российского дворянства 1762 года.
В 1730-е годы не пошатнулось и экономическое положение России. Наоборот, во времена "бироновщины" оно продолжало улучшаться, и о нанесении какого-то ущерба национальной экономике не могло идти и речи. Если в 1720 году Россия выплавила 10 тысяч тонн чугуна (а Англия – 17 тысяч), то в 1740 году выплавка возросла до 25 тысяч тонн (а в Англии – до 17,3 тысячи). Выплавка чугуна на Урале с 1729 по 1740 год выросла с 253 до 416 тысяч пудов, вывоз железа за аннинское время увеличился более чем в пять раз, а хлеба – в 22 раза. Резко увеличились и объемы торговли через Петербург и другие порты.
В 1739 году было принято новое горно-промышленное законодательство – Берг-регламент, над которым работал саксонский горный специалист Шемберг. Этот закон резко стимулировал промышленное предпринимательство, началась массовая приватизация казенной промышленности – путь, по которому в конце своего царствования пошел Петр Великий.
В целом экономика, построенная Петром на преимущественном использовании крепостного труда, в аннинское время продолжала развиваться, укрепляя самодержавный режим и всю структуру социальных отношений.
Наша резиденция
1730-е годы были временем оживления Петербурга: державность всегда была не только его внешней чертой, но и стимулом его процветания. В аннинское время строительству столицы уделялось внимания не меньше, чем при Петре Великом. Для Анны Иоанновны город стал тем же, чем и для других царей, – резиденцией, парадным въездом в империю. И денег, и сил для его украшения не жалели.
Ныне мало что осталось от аннинского Петербурга. Уже давным-давно снесены Летний и Зимний дворцы императрицы, и уже нельзя взойти по белокаменной лестнице в тронный зал Зимнего с плафоном, расписанным Луи Караваком, изящными хрустальными люстрами и голубыми изразцовыми печами. Здесь, сидя на троне, Анна Иоанновна принимала послов, устраивала торжественные приемы и праздники. Исчез, будто растворился в воде, Подзорный дворец, построенный на крошечной косе в устье Фонтанки. Он казался сказочным замком, выплывающим из водных глубин. Его зеркальные окна ярко горели золотом на закате.
Но кое-что все же сохранилось. Летом 1733 года освятили Петропавловский собор, и великий основатель города под полом его нашел, наконец, вечный покой. Были открыты Кунсткамера, а затем и здание Двенадцати коллегий работы Доменико Трезини. Иван Коробов построил новое Адмиралтейство, и на нем засверкал золотой шпиц с корабликом.
В 1736 и 1737 годах два сильных пожара уничтожили петербургский "шанхай" – хаотичную слободу у Адмиралтейства. Специальная комиссия под началом Петра Еропкина – талантливого ученика итальянского архитектора Чиприани – разработала новый проект застройки центра города. Именно Еропкин придумал трехлучевой "каркас" материковой части города: три длинные першпективы – Невская, Вознесенская и Средняя (Гороховая) "вытекали" из единого центра – Адмиралтейства, а их расходящиеся "лучи" были связаны цепью улиц, проспектов и площадей, так что, двигаясь, например, по Садовой, и до сих пор можно трижды увидеть золотой кораблик Адмиралтейства.
Владимирский и Царскосельский (Московский) проспекты, Сенатская площадь и многие другие площади и улицы сошли с чертежей Еропкина и воплотились в камень мостовых и домов блистательного Петербурга. Строгий и стройный вид городу придавали его регулярные улицы и набережные. Для приплывающего из Кронштадта иностранца город разворачивался чудесной панорамой. "По обеим сторонам Невы, – вспоминает датчанин П. Хафен, – стояли отличные дома, все каменные в четыре этажа, построенные на один манер и выкрашенные желтой и белой краской". Потом путешественник поражался удивительной гладкости мостовых, чистоте и порядку на улицах столицы.
Царицу можно было часто видеть на улицах города, особенно зимой. Гулянье на санях по Невской першпективе особенно нравилось Анне Иоанновне, а легкий морозец и быстрая езда улучшали самочувствие и аппетит. Летом же город пустел – двор выезжал в Петергоф, зато особенно оживленной была Нева – ее заполняли сотни судов и суденышек. Сверху, с Ладоги, везли в столицу бесчисленные товары – богатство России, а с запада в Неву входили суда разных стран, чтобы пристать к причалам торгового порта на Стрелке Васильевского острова.
Здесь неподалеку, в треугольнике между Стрелкой, Петропавловской крепостью и Зимним дворцом, устраивались зимой на льду Невы молебны у проруби в день Водосвятия, парады армии, фейерверки. Столица пышно отмечала утвержденные законом календарные празднества, и небо над городом, и так часто озаряемое северным сиянием, блистало от фейерверочных огней. Особую забаву составляло кормление народа за казенный счет. Как писал Эрнст Миних, "народ по данному сигналу бросился на выставленного на площади жареного быка и другие съестные припасы, равно как и на вино, и на водку, которые фонтаном били в нарочно сделанные большие бассейны". С высокого балкона на народное веселье, огненное великолепие в небе, на весь этот город благосклонно смотрела высокая, тучная женщина в роскошной царской шубе. Ее жизнь была уже навсегда связана с этим городом, с этими берегами.
Академия де сианс
Академия наук была украшением Петербурга. В принципе самой Анне Иоанновне наука была не нужна. Она отлично обошлась бы и без Академии наук, или, как тогда ее называли, Академии де сианс. Но Академию завел Петр Великий, ее существование прибавляло престижа монархии, наконец, от ученых тоже бывала польза: они могли наладить лесопильную мельницу на верфи, составить новую ландкарту России, найти полезные ископаемые или "сочинить" фейерверк. Вот, например, академик Жозеф Никола Делиль, или, по-русски, – Осип Николаевич. От него была очень большая польза – недаром астронома известнее в Европе тогда не было. Он регулярно доставлял во дворец "невтонианскую трубу длиною 7 футов" и другие инструменты, и императрица самолично наблюдала кольца на Сатурне и "объявила о сем всемилостивейшее удовольствие". Делилю принадлежит идея знаменитого полуденного сигнала пушки: по точнейшим астрономическим часам он отмечал полдень, давал сигнал из башни Кунсткамеры – и с бастиона крепости палила пушка. Так и стреляет она ровно в полдень по сей день.
С огромным удовольствием Анна Иоанновна посещала Кунсткамеру, дивясь хитроумным станкам личного токаря Петра – Андрея Нартова, рассматривала восковую персону своего грозного "батюшки-дядюшки". Крутилась для нее и сфера гигантского Готторпского глобуса. Удивлялась она и коллекциям сибирской экспедиции академика Г. Д. Мессершмидта, который целых десять лет путешествовал по Сибири (заметим – добровольно!) и собрал уникальные экспонаты. Вероятно, показывали Анне Иоанновне и типографию академии, где стали выходить первые отечественные научные журналы и газета – "Санкт-Петербургские ведомости".
Но для Анны Иоанновны, как и для многих ее современников, наука имела преимущественно прикладное и развлекательное значение, на ученых смотрели как на чиновников специфического ведомства. Сама императрица вряд ли разделила бы гелиоцентрическую концепцию мироздания Коперника, если бы она, конечно, смогла ее понять. Наука наукой, кольца Сатурна – одно, а по поводу пойманной волшебницы бабы Агафьи Дмитриевой подписала указ: собрать комиссию и учинить ей "пробу" – сможет ли она, как говорили, обернуться козой или собакой.
Между тем в академии работали незаурядные, талантливейшие ученые. За знаменитым круглым столом академического собрания рядом с гениальным математиком Леонардом Эйлером сиживал Герард Фридрих Миллер. Всю свою жизнь он собирал и изучал материалы по истории России, и без его коллекции – знаменитых "Портфелей Миллера" – была бы бедна наша наука. В России ученым открывался простор для выбора научных занятий и тем, перед ними лежала практически не исследованная земля – ни точных карт, ни гербариев, ни необходимых коллекций, ни даже приблизительных знаний о ее истории, географии, этнографии, природных богатствах. Гениальный математик Леонард Эйлер был искренен, когда писал впоследствии, что он благодарен счастливому случаю, который его, студента-физиолога, занес в Россию. Иначе в Европе, продолжал ученый, "я бы вынужден был заниматься другой наукой, в которой, судя по всем признакам, мне предстояло бы стать лишь кропателем". И так думали многие академики, основав новые школы, сделав выдающиеся открытия.