Источники показывают, что почитание Иверской иконы Богоматери в России утверждалось, с одной стороны, благодаря ее прославлению и созданию многочисленных копий для царской семьи, с другой – вместе с сооружением Валдайского Иверского монастыря, обустройством его московского подворья, освящением там новой церкви. На валдайском подворье в Москве Портаитисса патриарха Никона находилась вплоть до ее отправки на Валдай. Архидиакон Павел свидетельствует, что в конце 1655 г. икона уже имела драгоценный оклад ценою в 60 000 динаров. Может быть, поэтому образ, предназначенный для Валдайской обители и украшенный золотом, серебром и драгоценными камнями, патриарх Никон не отпустил из Москвы снова в поход. Косвенным подтверждением тому служит указ Никона старцам Валдайского монастыря, в случае опасного приближения к ним военных действий, отправить икону в Новоиерусалимский Воскресенский монастырь. История создания второго списка Портаитиссы, его дальнейшее прославление и бытование в Московском царстве не позволяют усомниться в том, что инициатором заказа первой копии иконы Иверской Богоматери мог выступить кто-либо, кроме будущего патриарха Никона. По архивным документам известно, что Никон, будучи еще архимандритом Новоспасского монастыря, стал собирать греческие иконы, привезенные в Москву с христианского Востока, в том числе и из Ивирона.
Появление Влахернской иконы Божией Матери и главы Григория Богослова в русской столице отмечалось как всенародное торжество. 17 октября 1653 г. реликвии были торжественно встречены царем и патриархом "на Лобном месте со кресты". На следующий день состоялось празднование принесения чудотворного константинопольского образа. Икона Богоматери Влахернской не выписывалась русским правительством с Востока специально. О ней стало известно в Москве благодаря представителям греческого клира, в частности, вселенскому экс-патриарху Афанасию Пателару, который находился в столице с апреля по декабрь 1653 г. В "Слове понуждаемом" бывший константинопольский предстоятель особо отмечал роль иконы Влахернской Богоматери и других реликвий, подающих помощь русскому государю в борьбе с врагами православной веры. По всей вероятности, Афанасий Пателар имел доверительные беседы с царем и патриархом, во время которых мог привлечь их внимание к константинопольской святыне. Как пишет Павел Алеппский, Влахернская икона участвовала в литургии Успенского собора в воскресенье перед мясопустной неделей 1655 г. Кажется, это первое упоминание об использовании образа во время богослужения в Кремле. Весной того же года (во вторую неделю Великого поста) икона, поставленная в санях напротив царя, была отправлена в ставку государя.
В поход 1656 г. царские войска шли в бой под сенью не только Влахернской иконы Божией Матери, но и Креста царя Константина, принесенного к Алексею Михайловичу летом 1655 г. вместе с главой Иоанна Златоуста, когда царь находился в военном стане под Шкловом. Во время победоносного возвращения в декабре того же года его встречали видные представители знати и духовенства во главе с московским патриархом Никоном и антиохийским предстоятелем Макарием. Павел Алеппский писал, что, когда государь вышел из саней и пошел с непокрытой головой навстречу патриархам, архиепископ Тверской держал крест царя Константина в киоте с серебряно-вызолоченными дверцами, один из архимандритов нес главу Иоанна Златоуста в серебряно-вызолоченном ковчеге, другой архимандрит нес Влахернскую икону Владычицы. Перед началом военной кампании 1656 г. в войска были снова отосланы Влахернская икона Богоматери и Крест царя Константина под присмотром митрополита Крутицкого Иосифа.
Крест царя Константина сопровождал русские войска во главе с князем
B. В. Голицыным в Крымских походах. Неудачные с точки зрения официальной историографии войны с крымским ханом оценивались современниками не столь однозначно. Участников второго похода (февраль-июль 1689 г.), в результате которого удалось отвоевать Перекоп, встречали в Москве как победителей. По указу правительницы Софьи на подходах к столице Крест и иконы, находившиеся в войсках ("образы всемилостиваго Спаса и пресвятые Богородицы, нарицаемые Донские, и пресвятые же Богородицы Знамения и преподобнаго отца Сергия Радонежскаго чюдотворца"), было приказано отправить вперед и поставить в Донском монастыре. На следующий день царевна вышла навстречу священным реликвиям и вместе с ними направилась к Успенскому собору. В Кремле Крест и иконы встретил патриарх Иоаким. После торжественного богослужения цари Иоанн, Петр и государыня Софья святыни "изволили проводить к себе великим государем в верх".
В сентябре 1687 г. Крест царя Константина выносили в Успенский собор по случаю именин правительницы Софьи. Таким образом, в последней трети XVII в. Крест царя Константина хранился в царских палатах, был включен не только в политическую жизнь страны, но едва ли не в повседневный обиход государей.
Образ Богоматери Влахернской и Животворящий крест Господень оказались не только оберегом русского оружия на поле брани, но и одним из главных аргументов в пользу условий мира, предложенных Россией на переговорах с Речью Посполитой летом-осенью 1656 г. В тайном наказе великому посольству во главе с Н. И. Одоевским говорилось: "Изволением всесильного и всемогущего Бога и заступлением крепкие помощницы Пречистые его матери Пресвятые владычицы нашея Богородицы честнаго ея образа, иже (в) Влахерне и пришествием непобедимаго оружия Честнаго и Животворящего креста Господня к нам, великому государю, во ополчение и в поможение, сопостатом же нашим в победу и одоление… та брань наша с полским королем прекращается и к миру обращается". Далее в 1-й статье было еще раз подчеркнуто упование русского государя на Животворящий крест в борьбе за восстановление позиций православия, подорванных польской короной: "Послом великим объявлять упования нашего непобедимаго Честнаго и Животворящего креста Господня доброе и крепкосильное военство и победу на них за их многое поругание ко святым Божиим церквам и ко всем православным християном за многие их неправды".
Об особом пристрастии русских государей к древним христианским реликвиям было хорошо известно не только на Востоке, но и при европейских дворах. Так, австрийский посол, принятый Алексеем Михайловичем после его возвращения из похода в декабре 1655 г., привез царю от цесаря Фердинанда "маленькую шкатулку с драгоценными каменьями и в великолепном сосуде миро от мощей св. Николая Мирликийского, коего мощи… находятся в стране немцев".
В русской книжности XVI в. после утраты государственности Византийской империей распространились представления о том, что Христос отнял всю чудесную силу икон и храмов и взял их к себе на небо, "но на время, не до веку". Схожую мысль позднее выразил Арсений Суханов, связав ее напрямую с перенесением в Россию многочисленных реликвий. Однако его высказывания не следует смешивать с позицией русских властей, для которых восточнохристианские святыни служили важным фактором в деле сближения русской и греческой церквей, обоснованием ведущего положения московского царя в православном мире. Еще более безосновательно отождествлять взгляды А. Суханова и деятелей греческого просвещения, которые отстаивали идею возрождения Нового Рима. Подобное смешение двух тенденций в русской политической мысли отмечается у некоторых современных авторов.
Царь, московский патриарх, а также лидеры греческой православной общины, ориентированные на Россию как главного партнера в борьбе против османов, мечтали об освобождении Константинополя "из агарянских рук" и о возрождении Греческой империи. Официально мысль о спасении реликвий от "нечестивых" впервые сформулировал Алексей Михайлович в связи с Крестом царя Константина, остававшимся в Москве вопреки настояниям афонитов. Его преемники и наследники Иоанн Алексеевич и Петр Алексеевич позднее подтвердили решение отца.
Византийские образы власти в России
В середине XVII в. в России наряду с литературной традицией существовала иконографическая программа, которая воссоздавала образ Константина Великого и проводила параллели между византийским императором и самодержцем российским. Примером могут служить иконы, написанные для покоев московского патриарха, к большому кипарисному кресту, где на одной доске помещались изображения императора Константина, царя Алексея Михайловича и патриарха Никона, а на другой – императрицы Елены, царицы Марии Ильиничны и государя-наследника. Образ Кийского креста с царем, царицей, их сыном и московским патриархом, поклоняющимися ему, повторялся неоднократно на протяжении XVII–XIX вв.
В 60-70-е гг. XVII в. и даже после кончины Алексея Михайловича в Кремле поновлялся и создавался вновь ряд произведений изобразительного искусства с аналогичной идеино-художественнои концепцией. Среди них следует отметить живописное полотно "Видение царя Константина, когда ему явися крест на небеси" работы Ивана (Богдана) Салтанова. Оно было поставлено в царских покоях, "у Золотого крыльца на площади у деревянной преграды". Образ Константина Великого был написан на стенах и в других теремных помещениях, например, в покоях правительницы Софьи Алексеевны.
К тому же ряду художественных произведений принадлежат несколько парадных портретов царей Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, созданных, по мнению исследователей, в 1670-1680-х гг. Конные изображения первых Романовых с крестом в руках, особенно образ Алексея Михайловича, воздевшего к небу руку с распятием Христовым, трактуется специалистами как символ защитника вселенского православия или как отклик на борьбу между царем и патриархом Никоном. По всей видимости, портреты царственных героев создавали облик Нового Константина, с именем которого в православном мире связывали царей Михаила и Алексея.
Рис. 16. Конный портрет царя Алексея Михайловича. Россия, 1670–1680 гг.
Музеи Московского Кремля.
Новая концепция царской власти нашла также отражение в появлении "византийской" золотой монеты. В начале 50-х гг. XVII столетия на монетном дворе был выпущен уникальный "византийский золотой" Алексея Михайловича. В это время в Московском государстве из-за дефицита драгоценных металлов золотые монеты не имели хождения в качестве денег. Они играли роль царской награды и жаловались в особых случаях. "Византийский золотой" был единственным "парсунным" типом монеты, на которой, с одной стороны изображался царь в виде святого с нимбом вокруг головы, на другой – Христос Пантократор. На монете привлекает внимание вид царского венца, который существенно отличался от традиционных шапок-корон русских царей. Возможно, именно так в Москве представляли "венец царя Константина". Эта монета подражала византийским золотым X–XI вв. и представляла собой явление ярко выраженного идеологического характера. Облик Константина возникает на царских знаменах.
Константинопольские регалии русских царей
Новые тенденции в политической мысли вызвали видоизменение символов высшей власти в России. Еще в 1627 г. по приказу отца Алексея Михайловича, царя Михаила Федоровича, был изготовлен царский головной убор, который в отличие от шапок назывался венцом. Венец имел завершение, подобное коронам, использовавшимся в Европе с XI в. Возникновение такого рода царской короны исследователи справедливо объясняют необходимостью укрепить международный престиж русских государей после длительного периода политической смуты. Возможно также, что придание царским шапкам сходства с коронами западноевропейских правителей имело целью подчеркнуть символический характер головного убора царей, имевшего непривычный для иноземцев вид.
В 1672 г. был сделан заказ на царский венец в византийском стиле. Среди литературных произведений газского митрополита ЕІаисия Лигарида, написанных в России, сохранились стихи, воспевающие Московскую державу и ее главу:
"Московия царица, Мосох град, град царей ромейских
Надежде, радуйся ж, здравствуй вельми…
Гряди, иди, великосердый Алексее, сыне Михайлов,
Крепоствуй, мужайся, буди победоносен,
Исполни отцев богоречения, яко ты носиши
Венец самодержавцев, знамя Палеулогов".
Было ли упоминание венца Палеологов только поэтическим образом, или Паисий подразумевал конкретные царские регалии, пока остается неясным.