Литература
Волошинские чтения. М., 1981.
Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990.
Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры: В 2 т. Т. 2, М., 2000.
Куприянов И. Судьба поэта. Киев, 1978.
Максимилиан Волошин – художник. М., 1976.
Цветаева А. Воспоминания. М., 1971.
Скоропанова И.С. Поэзия в годы гласности. Мн., 1993. С. 9-14.
Марина Цветаева
Марина Ивановна Цветаева (1892, Москва – 1941, Елабуга) – самый искренний поэт XX в., чье художественное наследие вызывает всевозрастающий читательский интерес. Ее судьба воплощает трагизм истории русской культуры XX в. Творчество Цветаевой свидетельствует о силе таланта, выдержавшего самые большие испытания, – ее стихи запечатлели переплетение невыносимого давления безжалостной судьбы и трепетно живого дыхания прекрасной и возвышенной героини, не расстающейся со своим божественным даром и своей бессмертной и свободной душой. Основные темы поэзии Цветаевой – Россия, любовь, творчество.
Первый сборник "Вечерний альбом" с подзаголовком "Детство. – Любовь. – Только тени" (1910)^посвященный памяти талантливой, но рано ушедшей из жизни художницы М. Башкирцевой, обратил на себя внимание М. Волошина, В. Брюсова и Н. Гумилева. Дочь И. Цветаева, ученого-филолога, основателя Музея изобразительных искусств в Москве и рано ушедшей из жизни М. Мейн, Марина Цветаева в юности часто бывала в Западной Европе. В Москве познакомилась с Эллисом, который ввел ее в кружок поэтов, собиравшихся в издательстве "Мусагет", где уважали А. Белого, боготворили А, Блока, спорили о В. Брюсове.
Не желая принадлежать ни к одному направлению или течению, будучи натурой страстной, не подчиняющейся никаким правилам, Цветаева создала свой индивидуальный поэтический стиль, доминантами которого были исповедальность, диалогичность, страстность, яркое личностное начало в ощущении мира и слова, свобода собственного "Я". Она верила в истинность закона: "Единственная обязанность на земле человека – правда всего существа". Уже в первом сборнике проявилась цветаевская натура: "Я жажду сразу всех дорог!" – заявлено со всей категоричностью. С тем же чувством она просит Создателя: "Ты дал мне детство лучше сказки/И дай мне смерть – в семнадцать лет". Отчасти такой эмоциональный максимализм был рожден остро пережитыми книжными впечатлениями, духом немецкого романтизма, близкого цветаевской натуре. В первых сборниках критика отмечала "хорошую школу стиха", его музыкальную выразительность. Модная тогда напевная декламация отразилась в звукописи и синтаксисе стихотворений: приемы синтаксического параллелизма, лексические повторы, кольцевое строение, восклицания.
В мае 1911 г. Цветаева приезжает в Коктебель, в дом М. Волошина. Встреча с С. Эфроном определила всю ее жизнь. За ним она последует в эмиграцию, вослед ему вернется в СССР. Последующие сборники Цветаевой – "Волшебный фонарь" (1912), "Версты" (1921), стихотворения "Стихи к Блоку" – отличают высокая культура, богатство образов, смысловой и звуковой параллелизм, суггестивность смысла, синтез народных, древнерусских элементов языка и высокорафинированного современного литературного языка. Ее строки о любви и творчестве приобретают черты классичности и строгой соразмерности:
Как правая и левая рука -
Твоя душа моей душе близка.Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
Диалектику чувств и внезапный разрыв возлюбленных уравновешивают смирение вдохновенного труда и безусловная готовность к творчеству:
Я – страница твоему перу.
Все приму. Я белая страница.
Я – хранитель твоему добру:
Возвращу и возвращу сторицей.Я – деревня, черная земля.
Ты мне – луч и дождевая влага.
Ты – Господь и Господин, а я -
Чернозем – и белая бумага!
В трех циклах сборника "Версты" – "Стихи о Москве", "Стихи к Блоку", "Стихи к Ахматовой" и в стихотворениях, обращенных к О. Мандельштаму, поэтом воссоздаются противоречивые черты народной души, которой присущи разгул и кротость, молитва и кабацкая песня, тяга к стихии, вольнице, странничество, "выпадение" из быта и память о Страшном Суде. Все это объединяется образом Москвы с сорока сороками церквей, святынями, иконами, мощами, праздниками, особым стилем речи.
У меня в Москве – купола горят!
У меня в Москве – колокола звонят!
И гробницы в ряд у меня стоят, -
В них царицы спят, и цари.
Б. Пастернак писал: "За вычетом Анненского и Блока и с некоторым ограничением Андрея Белого ранняя Цветаева была тем самым, чем хотели быть и не могли все остальные символисты, вместе взятые. Там, где их словесность бессильно барахталась в мире надуманных схем и безжизненных архаизмов, Цветаева легко носилась над трудностями настоящего творчества, справлялась с его задачами играючи, с несравненным техническим блеском" . В дальнейшем поэтика Цветаевой претерпевает изменения. Основой становится логически акцентированное слово, используются шрифтовые, пунктуационные средства, знак ударения, тире и переносы приобретают смысловую функцию. Новые интонации восходят к частушкам, заклятиям, заговорам.
К октябрьскому перевороту отнеслась отрицательно. Разруха, голод, общая неустроенность привели к утрате ребенка. В 1920 г. в приюте умерла дочь Цветаевой Ирина. Была больна и вторая дочь, Ариадна. В память умершей дочери создается реквием:
Две руки, легко опущенные
На младенческую голову!
Были – по одной на каждую -
Две головки мне дарованы.Но обеими – зажатыми -
Яростными – как могла! -
Старшую у тьмы выхватывая,
Младшую не уберегла.<…>
– Светлая – на шейке тоненькой -
Одуванчик на стебле!
Мной еще совсем не понято,
Что дитя мое в земле.
В поисках С. Эфрона – белого офицера, оказавшегося за границей, в 1922 г. – Цветаева последовала в эмиграцию. Еще до отъезда в письме к И. Эренбургу она писала, пророчески предчувствуя свою гибель: "Чует мое сердце, что там, на Западе, люди жестче. <…> Примут за нищую и погонят обратно – тогда я удавлюсь. Но поехать все-таки поеду, хотя бы у меня денег хватило ровно на билет" . Накануне поэт создает загадочное стихотворение о бездне, затягивающей в свою воронку, некой вертикали неотвратимой судьбы, о тайне рока и "цветке" смерти, страшном предчувствии:
Без самовластия,
С полной кротостью,
Легкий и ласковый
Воздух над пропастью.Выросший сразу, -
Молнией – в срок -
Как по приказу
Будет цветок.<…>
Он ли мне? Я – ему?
Знаю: потщусь…;
Знаю: нечаянно
В смерть отступлюсь…
Отклик на события Гражданской войны и сочувственное отношение к Белой армии отразились в цикле стихов "Лебединый стан" (1917–1921), опубликованных на родине лишь в 1990 г. , поэме "Перекоп" (1928–1929). Контекст стихотворений "Юнкерам, убитым в Нижнем", "Корнилов", "Дон", "Кто уцелел – умрет, кто мертв – восстанет" из цикла "Лебединый стан" – народный плач об убитых сыновьях. Цветаева создает образ России-мученицы, России, обманутой самозванцем, над ней кружат вороны, а лебеди улетели.
Идет по луговинам лития.
Таинственная книга бытия
Российского – где судьбы мира скрыты -
Дочитана и наглухо закрыта.И рыщет ветер, рыщет по степи:
– Россия! – Мученица! – С миром – спи!
(1918)
Народные мотивы, фольклорные образы и преображенные авторским сознанием образы "Слова о Полку Игореве", ритм и настроение "Плача Ярославны" пронизывают стихотворения 1920 г.: "Буду выпрашивать воды широкого Дона", "Плач Ярославны", "Лжет летописец, что Игорь опять в дом свой…". Себя Цветаева называет "летописцем" разгромленного Белого похода.
Воссоединенная семья поселяется в предместье Праги. В пражский период Цветаева создает "Поэму Горы" и "Поэму Конца" (обе – 1924). В опубликованный в Берлине сборник "Ремесло" (1923) вошли стихотворения, написанные еще в России. В конце 1925 г. Цветаева переезжает в Париж. Парижский период творчества отражен в сборнике "После России" (1928, Париж). В эмиграции написаны также "Поэма воздуха", лирическая сатирическая поэма "Крысолов", драмы в стихах на античные темы – "Тезей" и "Федра" (1927).
Характерен диалог между Цветаевой и Маяковским о России и эмиграции, записанный ею через шесть лет: "28-го апреля 1922 г., накануне моего отъезда из России, рано утром, на совершенно пустом Кузнецком я встретила Маяковского.
– Ну-с, Маяковский, что же передать от Вас Европе?
– Что правда – здесь.
7-го ноября 1928 г., поздним вечером, выходя из Cafe Voltaire, я на вопрос:
– Что же скажите о России после чтения Маяковского? – не задумываясь ответила:
– Что сила – там" .
Ее позиция не устраивала враждебно настроенные к Советской России круги русского зарубежья. Позже оправдавшиеся подозрения о причастности С. Эфрона к просоветской деятельности увеличили изоляцию Цветаевой. Сборник "После России (1922–1925)" (Париж, 1928) – последняя прижизненная книга Цветаевой. Она состоит из двух "Тетрадей". В "Тетрадку первую" вошли стихотворные циклы, написанные в Берлине и Праге в 1922–1923 гг., – "Сивилла", "Деревья", "Заводские", "Скифские", "Федра", "Провода", "Ариадна", "Поэты", "Ручьи". "Тетрадку вторую" составили стихотворения 1924–1925 гг, циклы "Час Души", "Магдалина", "Двое", "Жизни". Всего 170 стихотворений. Сборник заканчивался стихотворением:
Русской ржи от меня поклон,
Ниве, где баба застится, Друг!
Дожди за моим окном,
Беды и блажи на сердце…Ты в погудке дождей и бед
То же, что Гомер – в гекзаметре.
Дай мне руку – на весь тот свет!
Здесь – мои обе заняты.
Автор тяготеет к эпическому охвату современности, что отразилось и в циклизации стихотворений, и в созданных поэмах "Крысолов", "Попытка комнаты", "Лестница", "Новогоднее" , "Поэма воздуха", "Красный бычок". "Поэма Горы" и "Поэма Конца" образуют дилогию, объединенную темой любви и разлуки. Это история любви, оставившая след на всю жизнь в душах героев. Поэмы строятся на контрасте "земли" и "неба", "дома" и "любви", реальности и мечты. "Герой поэмы, – писала Цветаева в одном из писем, – хотел бы любви "по горизонтали" – любви обычной, земной, с домом и счастьем в доме. Для героини такая любовь неприемлема. <…> Любовь, в ее понимании, всегда вертикаль: вознесение и очищение" .
Сборник "После России" экспрессивно эмоционален, он поражает философской и духовной глубиной. Цветаева достигает острого психологизма, ее поэзия большого дыхания и сильных чувств раскрывает трагедию любви и одиночества в мире. Поэт и интуитивно проникает в суть вещей, и обладает глубинной философской мудростью, позволяющей заново называть предметы бытия, по-новому видеть повторяющийся из века в век любовный сценарий. Она не страшится кризисов, разлук, смерти, напротив, ей свойственно тяготение к пределу, но не зацредельности. Ее поэзия воплощает пограничные состояния личности и душевные переживания в моменты максимального эмоционального напряжения. Для передачи в художественном слове и образе этих состояний и переживаний Цветаева создает свой индивидуальный поэтический язык и синтаксис, с большим количеством тире, эмбажементов (переносов). Она прибегает к изобразительным звуковым повторам, контрастной звуковой инструментовке, аллитерации, ритмической изобразительности, авторским словообразованиям, чаще всего окказионализмам, реализует эстетические возможности неологизмов. Слова, создаваемые Цветаевой, "вновь и вновь подтверждают семантику личностного отношения к языку и свободу от его власти" .
Анализируя "Поэму воздуха", М. Гаспаров сделал интересные выводы о ее поэтике: "Разорванность; отрывистость; восклицательно-вопросительное оформление обрывков; перекомпоновка обрывков в параллельные группы, связанные ближними и дальними перекличками; использование двусмысленностей для создания добавочных планов значения; использование неназванностей, подсказываемых структурой контекста и фоном подтекста, – таковы основные приемы, которыми построена "Поэма воздуха". Отчасти это напоминает (не совсем ожиданно) технику раннего аналитического кубизма в живописи, когда объект разымался на элементы, которые перегруппировывались и обрастали сложной сетью орнаментальных отголосков. Для Цветаевой это не только техника, но и принцип: ее этапы перестройки объективного мира в художественный мир или "мира, как он есть" в "мир, каким он должен быть…" по [божьему?] замыслу – это (1) разъятие мира на элементы, (2) уравнивание этих элементов, (3) выстраивание их в новую иерархию. Работа, которая проследила бы средства, применяемые Цветаевой в этой последовательности, могла бы состоять из разделов: "Поэтика эллипса", "Поэтика парцелляции", "Поэтика анаколуфа", "Поэтика параллелизма", "Поэтика градации"" .
В первые годы эмиграции Цветаева активно участвовала в культурной жизни русского зарубежья, состояла в дружеских отношениях и переписке с Л. Шестовым, Д. Шаховским, Вл. Ходасевичем, В. Буниной, Ю. Иваском, А. Штейгером. Печаталась в "Верстах", "Ковчеге", "Числах" и других изданиях, но в наиболее авторитетных журналах русского зарубежья – "Современных записках" и "Последних новостях" ее стихи, как правило, не принимались. Книга стихов "После России" вызывала разные реакции. Положительно о ней отозвались М. Слоним, Вл. Ходасевич. Слоним определил цветаевский стиль как "кинетический", построенный на движении чувств и столкновении смыслов. Резко отрицательные отзывы принадлежали сторонникам классической школы стиха. Цветаеву упрекали в словесной и эмоциональной расточительности, анархичности, избыточной страстности. По разным причинам она оказалась в полной изоляции. В письме к писательнице А. Тесковой Цветаева писала в 1031 г.: "Все меня выталкивает в Россию, в которую – я ехать не могу. Здесь я не нужна. Там я невозможна". Внутренний драматизм передан в "Стихах к сыну" (1932) – "Нас родина не позовет!". Убеждая себя, что "тоска по родине" – "Давно разоблаченная морока", поэт испытывает невыразимое чувство боли:
Так край меня не уберег
Мой, что и самый зоркий сыщик
Вдоль всей души, всей – поперек!
Родимого пятна не сыщет!Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все – равно, и все – едино.
Но если по дороге – куст
Встает, особенно – рябина…
(1934)
Одиночество, бедность, тоска по родине, забота о сыне, верность мужу вынудили Цветаеву вернуться в 1937 г., в самое неблагоприятное для этого время, время разгула геноцида, репрессий и идеологического давления. С. Эфрон как участник одного из террористических актов за границей, организованных по указке ГПУ, по возвращении в Россию был расстрелян. Дочь Ариадна была сослана в лагеря. Но "Родина, – считала Цветаева, – не есть условность территории, а непреложность памяти в крови. Не быть в России, забыть Россию – может лишь тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри – тот потеряет ее вместе с жизнью" . Судьба поэта, возвращение на родину стали поступком, реализующим смысл многих стихотворений, посвященных России. Цветаева не имела в Москве ни пристанища, ни работы, зарабатывала на жизнь литературными переводами. Однако она создает сильные антифашистские "Стихи к Чехии" (1939), проникнутые личным чувством неприятия этого (такого) мира в целом.
О, слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О, Чехия в слезах!
Испания в крови!О, черная гора,
Затмившая – весь свет!
Пора-пора-пора
Творцу вернуть билет.Отказываюсь – быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь – жить.
С волками площадейОтказываюсь – выть.
С акулами равнин
Отказываюсь – плыть -
Вниз – по теченью спин.Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один – отказ.
Ее поэтический мир включает в преображенном виде мир русской классики, особенно Ф. Достоевского (тема "возвращения билета" Творцу заимствована из романа "Братья Карамазовы") и А. Пушкина ("Стихи к Пушкину", статьи и проза "Мой Пушкин", "Пушкин и Пугачев").
В начале 1941 г. вместе с другими московскими писателями Цветаева эвакуировалась в Елабугу. После тщетных и унизительных попыток найти работу, она покончила с собой. Сын Георгий погиб на войне в 1944 г.
Даже ранней лирике Цветаевой было присуще напряжение силовых линий между двумя полюсами – жизни и смерти. Она обладала пророческим даром и без боязни заглядывала по ту сторону бытия. В декабре 1920 г. Цветаевой были написаны исповедально-трагические строки, которые в 1941 г. воплотятся в трагическую явь добровольно выбранной ею смерти:
Знаю, умру на заре! На которой из двух,
Вместе с которой из двух – не решить по заказу!
Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух!
Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу!Пляшущим шагом прошла по земле! – Неба дочь!
С полным передником роз! – Ни ростка не наруша!
Знаю, умру на заре! – Ястребиную ночь
Бог не пошлет по мою лебединую душу!Нежной рукой отведя нецелованный крест,
В щедрое небо рванусь за последним приветом.
Прорезь зари – и ответной улыбки прорез… -
Я и в предсмертной икоте останусь поэтом!