Ни сном ни духом, конечно, не ведал он, что мне придется ему глаза закрывать… Н-да… Морской круг, он очень тесен. Семья. Безо всяких аллегорий… А уж такой поход, как наш, сибирский, на одной военной дисциплине не сломаешь. Тут нужно было особое товарищество, основанное не на субординации, а на братстве людей, знающих, для чего они здесь, зачем пришли сюда, в ледяную погибель.
Общность судьбы, цели и риска - это, я вам скажу, такой сплав - на всю жизнь людей вяжет…
Ну и вот, Борис Андреевич Вилькицкий, Бобочка, как мы его называли, в свои двадцать восемь лет уже капитан второго ранга и начальник такой серьезной экспедиции, как наша. Жохов - всего лишь старлей и помощник.
Бобочка-то Бобочкой, но офицер лихой был, храбрый. Хотя и не очень везучий. В Порт-Артуре вызвался подводной лодкой командовать. Одно слово, что лодка. Гроб подводный, из подручного железа склепанный, а он на нем собирался на внешний рейд выходить, мины ставить. Слава Богу, что до этого не дошло… В атаки штыковые на японца ходил. Грудь навылет прострелили. А потом Морскую академию закончил. Вот он в чине приятеля и обошел…
Рунд поймал себя на том, что слушает старика с живым интересом, хотя почти все, что он рассказывал, было очень далеко от сути порученного ему дела. Но он знал и "серебряное" правило разведчика: дай человеку выговориться, и тот сам скажет то, что тебе нужно.
Кельнер уже дважды менял кружки с пивом.
- Однако и Жохов был не лыком шит. Правнук нашей российской знаменитости - адмирала Невельского, племянник адмирала Жохова. Ну и характер тоже не сахар, даром что поэт… Он ведь на Сибирскую флотилию с Балтики под фанфары загремел. Что уж у него там в Либаве произошло, точно не скажу. Слышал, что повздорил на линкоре - он на "Андрее Первозванном" служил - со старшим офицером. Вроде бы тот унтера несправедливо цукнул, ну и наш флотский Лермонтов вызвался… Кончилось тем, что обоих с линкора списали. Ну и махнул Алексей Николаевич к нам, искать забвения, коль уж не в долинах Дагестана, так в ледяных полях Арктики, на "Таймыре". Ну и гонор, конечно: после линкора - да на транспорт… Тут у него все в одну точку сошлось - и служебный курбет, и любовный афронт… Выбрал он в невесты кузину, а отец ее, адмирал Жохов, воспротивился. Так вот и отправился на край света с разбитым сердцем. Врачевал его стихами да холодом.
В поход 13-го года фортуна нам всем улыбнулась. Открытия как из лукошка посыпались.
Вот вы, географический издатель, можете себе представить, что всего каких-то двадцать пять лет назад карта на север от Таймыра, - Новопашенный пальцем изобразил на мокром столике абрис полуострова, - являла собой чистый лист бумаги? Именно с такой картой 1912 года мы и уходили в тот рейс Белая бумага. А ведь там простиралась земля размером с Голландию! И никто об этом не знал… Когда мы ее открыли, Вилькицкии написал приказ слогом Жохова. Поэма, а не приказ…
И Новопашенньгй стал читать его, как читают белые стихи:
В поисках Великого Северного пути
Из Тихого океана в Атлантический
Нам удалось достигнуть мест,
Где еще не бывал человек
Мы открыли земли,
О которых еще никто и не думал.
Что вода на север от мыса Челюскин
Не широкий океан,
Как думали раньше,
А узкий пролив.
- Браво! - зааплодировал Рунд, поощряя старика с повлажневшими глазами.
- Тот пролив, как вы уже и сами изволили догадаться, носит имя Бориса Вилькицкого. Красные географы подчистили с карты слово "Борис", а у острова генерала Вилькицкого, отца Бориса, слово "генерал". И получилось так, будто и пролив, и остров названы в честь некоего абстрактного Вилькицкого. Ни отца, ни сына. Они эти фокусы умели делать. Остров цесаревича Алексея в Малый Таймыр переросли. Остров Колчака - в Расторгуева. Ну, тут понятно, адмирал им как кость в горле… Я, кстати, у Александра Васильевича "Вайгач" принимал. Он первым его командиром был. Вот так-то, господин хороший! Ну, мой остров, остров Новопашенного, тоже в 26-м году переименовали. Не ложится на совдеповскую карту имя белого эмигранта. Не подумайте, что в обиде на них за "свой" остров. Его как раз толково переименовали - в остров Жохова. Как-никак, а Алексей Николаевич два острова лично открыл…
* * *
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА. "В ночь на 20 августа (1913 года. - Н. Ч.), - помечал в путевых записях врач "Таймыра" A.M. Старокадомский, - вахтенным начальником на "Таймыре" был лейтенант А.Н. Жохов. В 5-м часу утра он заметил впереди и несколько левее курса небольшой, высокий и обрывистый остров и немедленно сообщил об этом начальнику экспедиции. Не прошло и трех минут, как весь экипаж был на ногах. Из кают и кубрика, одеваясь на ходу, выскакивали на палубу офицеры и матросы, чтобы собственными глазами убедиться в существовании обнаруженного Жоховым острова".
- Так из-за чего же они поссорились, Жохов с Вилькиц-ким? - не выдержал наконец Рунд.
Трудно сказать, в чем коренилась истинная причина их раздора. В любой экспедиции, особенно в затянувшейся, конфликты не редкость. Ведь и от Седова ушел штурман Альбанов, и у Русанова был раскол… Два медведя в одной берлоге не живут. А тут две такие натуры.
Повод нашелся. Где-то в конце июля четырнадцатого года мы покидали рейд Анадыря. Я вывел "Вайгач" в бухту, а "Таймыр" все еще возился с якорями. Вахтенный начальник неправильно стал фертоинг, якорные канаты за ночь перекрутило так, что хоть топором руби. И обрубили бы - каждый день дорог, вся навигация с гулькин нос, - да запасных якорей не было. Сутки провозились, пока расцепились. Потерять ходовые сутки ни за понюшку табаку! Я Вилькицкого понимаю. Всем обидно было: и мне, и последнему кочегару. На прорыв в Европу идем, а тут сутки елозим, можно сказать, на старте, еще не войдя во льды… Жохов, как старший офицер, недосмотрел, конечно, хоть и не его прямая вина была. Ну, Борис Андреевич в сердцах с должности его снял и ко мне на "Вайгач" турнул, в вахтенные начальники. А у меня забрал к себе старшего - Николая Транзе, закадычного жоховского дружка-однокашника. Для гордой души поэта это был удар. Не приведи господь зимовать во льдах с поникшим духом… Да, впрочем, мы и не собирались зимовать. Приказ был срочно пробиваться в Архангельск и всю науку ввиду военного времени отложить до лучших дней. Нам везло и с погодой, и со льдами. Можно сказать, на фукса проскочили Чукотское море, Восточно-Сибирское и море Лаптевых. Оставалось миновать Карское, а там и до Архангельска рукой подать.
Господи, как мы рвались домой, на запад! Четыре года в сибирских морях… И вдруг, как драгоценный приз, - обнять любимых, встретить Рождество в семейном кругу… Каждое утро поднимаешься с мыслью: "Льды! Где они? Не перекроют ли путь?" Каждый вечер с молитвой: "Господи, не засти нам путь льдами". Каждую вахту первый вопрос сигнальщику: "Как льды?" Считали дни, мили, тонны паршивого угля.
Кончалось лето, а мы уже оставили за кормой добрых две трети пути. Почти никто не сомневался - прорвемся. Осталось только Карское… И вот тут-то и влипли. Пролив Вилькицкого нас и не пустил Даром что имя ему свое Борис Андреевич дал. Пролив от мыса Челюскина до Земли Императора был намертво забит сплоченными ледяными полями. Отчаяние, ярость, уныние - все было на наших лицах. Вилькицкий ринулся на таран. Впервые за всю экспедицию мы крушили льды своими форштевнями, скулами, бортами. Впервые мы шли, как ледоколы. Грохот льда и скрежет железа наполняли "Вайгач" от трюмов до мостика. Корпус трясло, как на булыжной мостовой. Но заклепки держали.
Мы почти пробились сквозь пролив, а "Таймыр" на самом выходе попал, в такие тиски, что затрещал корпус, ледяная глыба вперилась под ватерлинию, как нож под ребра. В левом борту образовалась вмятина, которая в любую минуту была готова превратиться в пробоину. Пострадал и мой "Вайгач": срубились лопасть винта, оборвался штуртрос Судно трясло как в лихорадке. Мне доложили, что в трюмах появилась течь. Нечего было и думать о прорыве на запад. К середине сентября нас окончательно затерло льдами, и мы зазимовали. Ближайшим берегом было западное побережье Таймыра. Около сотни миль до него. Плохо еще и то, что "Таймыр" вмерз от нас аж за 16 миль и общались мы только искровым способом по радиотелеграфу.
Но что делать? Зазимовали. И на зимовку особый настрой души нужен. Мы же уже видели себя дома, а тут еще год из жизни вычеркивать! Год… Тогда мы не знали, проживем ли неделю. Льды сдвигались, металл стонал, того и гляди придется высаживаться на лед.
Нас ожидало то, что случилось недавно с большевистским пароходом "Челюскин". Но у них было "дальнобойное" радио. И самолеты. Они могли стоять лагерем и ждать помощи. Мы же в случае гибели судов должны были пуститься в тысячеверстный путь на запад. Не многие бы дошли… Нас ждали в конце сентября. Но мы ничего не могли сообщить о себе на Большую землю. И родным предстояло гадать, живы мы или разделили судьбу русановской "Анны" с брусиловским "Геркулесом". Для всего мира мы пропадали без вести на год. И сознавать это было мучительно. И отчаяние и черная меланхолия вползали в слабые души при одной только мысли, что крик наш о помощи не долетит отсюда до человеческого уха. И вдруг…
И вдруг радиотелеграфист докладывает мне: "Ваше высокоблагородие, слышу работу передатчика".
- Да это "Таймыр" вызывает.
- Никак нет. Чужие позывные.
- Тут, кроме нас, на тысячу верст не то что передатчика, души живой нет. Иди слушай. - И сам к нему в рубку.
Разобрали морзянку. "Эклипс". Поисковое судно. Капитан - Огто Свердруп, тот самый, что на нансеновском "Фраме" капитанил. Цель плавания - розыск пропавших без вести "Святой Анны" и "Геркулеса". Искали Русанова с Брусиловым, а нашли нас
Вилькицкий запросил: "Где вы? Укажите свое место". Бросились к карте - "Эклипс" от нас в 220 милях. Объяснили свое печальное положение. Свердруп ответил: "Иду на помощь".
С души будто глыба льда свалилась. Самое главное - судовое радио "Эклипса" хоть и маломощное, но держало связь с Югорским Шаром. И оттуда по цепочке сообщили в Питер, что с нами, и где мы. И все знают: живы. Покамест живы…
Ждем Свердрупа, как мессию.
А Свердруп тоже встал. Вмерз от нас в 280 километрах. Так втроем и зазимовали. И что самое препоганое - "Эклипс" потерял связь с Центром Далеко ушел. Меж собой переговариваемся, а что толку? Но у них там, на "Эклипсе", радист-чудодей был, король эфира - Петров Дмитрий Иванович.
* * *
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Дмитрий Иванович Петров, 1886 года рождения. Из крестьян Тамбовской губернии. Матросом учился в Кронштадтском учебном минном отряде на радиотелеграфиста. После службы окончил курсы Главного управления почт и телеграфов. Получил назначение на Север и в 1910 году прибыл на строившуюся радиостанцию в Югорском Шаре.
Отто Свердруп выбрал на свой спасатель именно его. Лучшего радиотелеграфиста в русской Арктике не было. Вот он-то и связывал нас с Большой землей, пока мы не выбрались…
- У него были жена, дети?
- Наверняка нет. Как и все истинные полярники, он был убежденным холостяком.
Рунд посмотрел на часы: беседа затянулась.
- Вам приходилось бывать на Новой Земле? - спросил он.
- Случалось… - вздохнул Новопашенный.
- Наверное, туда очень трудно добраться?
- Непросто… Зимой - на санях из Амдермы. Летом - пароходом из Архангельска… Уж не собираетесь ли вы туда на экскурсию? - засмеялся старик
- Туда бы я предпочел отправиться только вместе с вами, - серьезно ответил Рунд.
- Нет уж, увольте. Я свое и отзимовал, и отплавал. Пора на мертвые якоря становиться, ниже земной ватерлинии…
Бывший каперанг долго протирал стекла пенсне. Так трут линзы морских биноклей - кусочком замши.
Глава пятая.
ТАЙНА ЗЕЛЕНОГО МЫСА
Архангельск. 1937 год
Следователь областного отдела НКВД допрашивал сумрачного, заросшего черной с проседью бородой, сухощавого моряка. Нашивки с рукавов кителя были спороты, но фуражку, которую мял в руках подследственный, еще украшал шитый "краб" с голубым флажком Главсевморпути.
Следователь: Назовите себя.
Арестованный: Петров Дмитрий Иванович.
Следователь: Это ваша фамилия?
Арестованный: Чья же еще?
Следователь: Сегодня вы Петров, завтра Иванов, а вчера Смирнов… Слишком простая у вас фамилия.
Петров: Какая есть…
Следователь: Итак, где и когда вы вступили в связь с врагом народа Евгеновым?
Петров: Это как мы познакомились, что ль? С самого начала?
Следователь: С самого начала.
Петров: В 1910 году на Новой Земле. Я служил в Югорском Шаре начальником радиостанции. Из Либавы пришло сторожевое судно "Бакан" - для охраны русских промыслов. Штурманом на "Бакане" был мичман Евгенов. Мы были почти что погодки. Я уже северил год, а ему все в новинку. Так вот и подружились…
Следователь: Почему вы скрыли, что служили в белой армии?
Петров: Я не служил в белой армии.
Следователь: Врешь, сволочь! Учти, всякий раз, когда ты будешь врать, я буду звать тебя на "ты" и "сволочью". Итак, за что тебя, сволочь, архангельское правительство в лице белого генерала Миллера наградило чином подпоручика?
Петров. Ни за что. Просто подошел срок производства в следующий чин, и Борис Андреевич Вилькицкий написал на меня представление на подпоручика по Адмиралтейству. Да я и не гнался за чинами. Какая там карьера - подпоручик в тридцать лет.
Следователь: Предположим В каких боях, походах, операциях белой армии вы участвовали?
Петров. Ни в каких боях и операциях я не участвовал
Следователь: И снова врешь, сволочь. Вспомни 1919 год. Куда и зачем вы направлялись со своим Борисом Андреевичем?
Петров: Мы шли в устье Оби для промерных работ…
Следователь: А то, что за вами следовали английский и шведский пароходы с оружием для Колчака, - это не военная операция?!
Петров: Я был в спецотряде Константина Константиновича Неупокоева Мы выполняли чисто гидрографические задачи. По нашим картам и сейчас суда ходят. И Вилькицкий в советское время караваны водил.
Следователь: Что входило лично в вашу задачу? Ведь вы же не гидрограф.
Петров. Я должен был выбирать места для будунгих более мощных радиостанций. Адмирал Колчак считал необходимым создать такую цепь от устьев сибирских рек до побережья Белого моря.
Следователь: Значит, вы выполняли задание адмирала Колчака?
Петров: При правительстве Колчака был создан Комитет Северного морского пути. Мы работали по его плану…
Следователь: …Утвержденному Колчаком!
Петров: В итоге так. Но ведь и большевики строят порт в устье Енисея по тому же плану.
Следователь: Вы даже здесь умудряетесь заниматься контрреволюционной пропагандой! Отвечать только по существу! Нам известно, что в царское время вы служили в разведывательных органах. Какого характера работу вы выполняли?
Петров. Я служил в службе связи и наблюдения Балтийского флота Сначала простым радиотелеграфистом, а потом меня взяли в центр радиоразведки под Ревелем. В мою задачу входило перехватывать донесения немецких кораблей и передавать их на расшифровку.
Следователь: Значит, вы владеете немецким языком?
Петров: Да какое там!.. Так, с пятого на десятое…
Следователь: Ну а со Свердрупом вы на каком языке общались? На норвежском?
Петров: Он и по-русски меня понимал.
Следователь: А в каком году он предложил работать вам на норвежскую разведку? В пятнадцатом или двадцатом?
Петров: Да не было такого! Вот вам крест святой!
Следователь: Кстати, о святом кресте… Есть сигналы - вот тут у меня подшиты, - что вы отправляли религиозные обряды в Амдерме и на Новой Земле. Вы что, сектант, что ли?
Петров: В двадцать третьем году я ушел в Соловецкий монастырь и был там рукоположен в сан иподьякона. Когда монастырь закрыли, ушел в Архангельск. Был безработным. Потом Евгенов пригласил меня на службу радистом, и я согласился. Ушел в катакомбную церковь.
Следователь: Но религиозные обряды отправляли?
Петров: Да. Иногда приглашали проводить в последний путь умершего. Отпевал. На оленях приезжали. Как откажешь?
Следователь: Подпишите протокол. На каждой странице… Н-да. Белый офицер… Служитель культа… И все без регистрации… Да еще шпионаж в пользу Норвегии. Все ваши преступления, ваше благородие, виноват, ваше преосвященство, или как вас там титуловать прикажете, пожалуй, на всю катушку потянут, если честно не признаетесь… Чему это ты улыбаешься?!
Петров отвел взгляд от портрета Дзержинского.
- А ведь вы под портретом Мефистофеля сидите… Как же я сразу не догадался! - Сатана, вылитый сатана…
- Тэ-экс.. - протянул следователь. - Это святотатство тебе тоже зачтется, сволочь… Увести!
Отбывать свой двадцатилетний срок Петрова отправили в лагерный пункт на острове Вайгач.
Поселок Черский (бывш. Нижние Кресты). Июнь 1974 года
В тот год газетные дела забросили меня в низовье Колымы. Поселок Черский стоит на высоком (правом) берегу Колымы, склоны, овраги и обрывы которого завалены пустыми железными бочками, собачьими трупами, обломками самолетов.
Трубы тепло- и водомагистралей, как и всюду в заполярных городках, змеятся поверх улиц. Трубы забраны в бетонные короба, засыпаны опилками, сверху настланы доски - вот и тротуар. Как в песне: "А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы…"
В одно из летних воскресений я отправился на катере в небольшую факторию в устье Колымы. Катер должен был забрать недельный улов рыболовецкой артели, а я напросился в рейс, чтобы посмотреть берега печально знаменитой и все же величавой реки. Там, при впадении в Восточно-Сибирское море, Колыма разливается на километры. Туда прилетают из Афганистана черные лебеди…
Несмотря на разгар лета, по берегам то тут, то там лежали очажки снега, серого, как известь. А в самом устье и вовсе дохнуло холодом ледяных полей, дрейфовавших за горизонтом - неподалеку.
Артель из трех человек располагалась в бывшей караулке заброшенного лагеря. Местечко называлось Зеленый Мыс, хотя никакая особая зелень, кроме скудной тундровой растительности, глаз здесь не радовала.
Пейзаж, и без того унылый, уродовали столбы с обрывками колючей проволоки, покосившиеся караульные вышки, бескрышные бараки… Из развалин какого-то строения за мной внимательно следили глаза стаи одичавших собак, как мне потом объяснили рыбаки, потомков лагерных овчарок, брошенных здесь после ликвидации зоны и смешавшихся с волками.
Под кручей берега ржавела на осушке старая самоходная баржа с зарешеченными иллюминаторами.