О наиболее грязном поступке Радека - выдаче в 1929 году Блюмкина, который после нелегального посещения Троцкого в Принкипо привез Радеку письмо от Троцкого, - оппозиционеры узнали от сотрудника секретно-политического отдела ОГПУ Рабиновича, втайне разделявшего взгляды оппозиции. Рабинович, как и Блюмкин, был расстрелян без суда. "Вина Радека по своей тяжести была равносильна тому, как если бы он сделался агентом-провокатором советских карательных органов… Старые большевики - даже те из них, кто никогда не имел ничего общего с оппозицией, - начали бойкотировать Радека и перестали с ним здороваться".
В статье, опубликованной в дни "процесса шестнадцати", Радек, похваляясь своей ролью доносчика в деле Блюмкина, внес новый нюанс в рассказ о встрече Блюмкина с Троцким. По его словам, Троцкий уговорил Блюмкина организовать транспорт нелегальной литературы в СССР. Радек рассказывал и о том, что в 1928 году Троцкий готовил побег за границу, "уговаривая меня и других сделать то же самое, ибо без заграничного центра ничего не выйдет". "Я ужаснулся, - прибавлял к этому Радек, - от мысли о действиях под охраной буржуазных государств против СССР и саботировал попытку побега".
В преддверии своего ареста Радек неоднократно обращался с письмами к Сталину, в которых заверял его в своей невиновности. Он, по-видимому, предполагал, что ему придется сыграть позорную роль в очередном процессе. Когда его уводили в тюрьму, он на прощанье сказал дочери: "Что бы ты ни узнала, что бы ни услышала обо мне, знай, я ни в чем не виноват".
На протяжении двух с половиной месяцев после ареста Радек не давал признательных показаний, хотя над ним работала целая бригада следователей, прибегавших к конвейерным допросам. На декабрьском пленуме ЦК Сталин сообщил, что получал от Радека из тюрьмы длинные письма, в которых говорилось, что совершается "страшное преступление… Его - человека искреннего, преданного партии, который любит партию, любит ЦК и прочее и прочее, хотят его подвести… Вы можете расстрелять его или нет, это ваше дело. Но он бы хотел, чтобы его честь не была посрамлена".
По свидетельству Орлова, Радек стал давать признательные показания лишь после долгой беседы со Сталиным. Отвергнув показания, написанные за него следователями, он предложил собственную версию деятельности "центра", который якобы уполномочил Троцкого на ведение переговоров с германским правительством.
Подобно Муралову и Радеку, большинство остальных подсудимых дали признательные показания далеко не сразу. От Дробниса они были получены через 40 дней после ареста, от Пятакова и Шестова - через 33 дня, от Серебрякова - через 3 с половиной месяца, от Турока - через 58 дней, от Норкина и Лившица - через 51 день. Подготовку этого процесса, как и предыдущего, Сталин взял под свой личный контроль. Сохранившиеся в личном архиве Вышинского его записи, сделанные в ходе беседы со Сталиным, показывают, что Сталин, видимо опасаясь допущения подсудимыми ляпсусов при конкретном описании вредительских актов, приказал Вышинскому: "Не давать говорить много о крушениях. Цыкнуть. Сколько устроили крушений, не давать много болтать".
Ежов и Вышинский представили Сталину три варианта обвинительного заключения. Сталин дал указания по переделке первого варианта и лично отредактировал второй вариант, вычеркнув при этом имя одного обвиняемого (Членова) и вписав вместо него другого (Турока).
Кроме известных политических деятелей (Сокольникова, Радека, Пятакова, Серебрякова, Муралова и Богуславского), в процесс были включены пять человек, работавших на предприятиях Кузбасса и прошедших через репетицию "кемеровского процесса" (Дробнис, Норкин, Шестов, Строилов и Арнольд), четыре ответственных работника хозяйственных наркоматов (Лившиц, Ратайчак, Князев и Граше) и два провинциальных хозяйственных работника (Турок и Пушин). Шестеро последних были отобраны из большого числа арестованных к тому времени хозяйственников и инженеров.
Чтобы придать большую достоверность процессу, судебный отчет о нем включал не полтораста страниц, как отчет о "процессе шестнадцати", а 400 страниц. Весь отчет был выдержан в форме диалога между прокурором и подсудимыми и освобожден от анонимных комментариев по поводу поведения подсудимых.
В судебном отчете имя Троцкого употреблялось сотни раз. Пятаков и Радек говорили о том, что подсудимые предыдущего процесса утаили самое главное: получение ими директив Троцкого о вредительстве, сговоре с фашистскими державами и подготовке поражения СССР в грядущей войне. Такие директивы, согласно показаниям Радека, содержались также в письмах к нему Троцкого, доставленными эмиссарами "центра" от Седова. Пятаков показал, что он лично встречался с Седовым (в 1931 году) и с Троцким (в 1935 году).
В ряду задач "троцкистского центра" по-прежнему назывался террор. При этом к семи именам намечавшихся жертв террористических актов, названным на предыдущем процессе, были добавлены имена Молотова, Эйхе, Ежова и Берии. Подсудимые приводили новые десятки имен лиц, входивших в группы по подготовке покушений на "вождей".
Виктор Серж, лично знавший некоторых "террористов", упомянутых на процессах, рассказывал, что одним из них был Закс-Гладнев, эрудированный старый марксист и замечательный оратор, который вел уединенную жизнь и был совершенно неспособен к каким-либо практическим действиям; другим - молодой журналист и ученый Тивель, изучавший индуизм. Еще одна группа "террористов" включала молодых историков Зайделя, Фридлянда, Ванага и Пионтковского, чьи работы не были лишены достоинств, но неизменно были выдержаны в сталинистском духе.
После убийства Кирова ни одного террористического акта не произошло. И это в стране, где при царском режиме были совершены десятки покушений на царей, их сановников и жандармов. "Нельзя же пользоваться без конца трупом Кирова для истребления всей оппозиции, - писал в этой связи Троцкий. - …Новый процесс выдвигает поэтому новые обвинения: экономический саботаж, военный шпионаж, содействие реставрации капитализма, даже покушение на "массовое истребление рабочих"".
Отмечая, что на предыдущем процессе об этих зловещих преступлениях ничего не говорилось, Троцкий писал: "Никто не мог понять до сих пор, как и почему Радек и Пятаков, уже изобличенные как "сообщники" обвиняемых по делу шестнадцати на предварительном следствии, не были своевременно привлечены (к данному делу. - В. Р.). Никто не мог понять, каким образом Зиновьев, Каменев, Смирнов и Мрачковский ничего не знали о международных планах Радека и Пятакова (ускорить войну, расчленить СССР и пр.). Люди, не лишенные проницательности, считали, что эти грандиозные планы, как и самая идея "параллельного центра", возникли у ГПУ уже после расстрела шестнадцати, чтоб подкрепить одной фальсификацией другую. Оказывается, что нет. Радек заблаговременно, еще осенью 1932 года, сообщил Ромму, что троцкистско-зиновьевский центр уже возник, но что он, Радек, и Пятаков в этот центр не вошли, а сохраняют себя для "параллельного центра с преобладанием троцкистов". Общительность Радека является, таким образом, провиденциальной. Этого не надо, однако, понимать в том смысле, будто Радек осенью 1932 г. действительно говорил Ромму о параллельном центре, как бы предвидя грядущие заботы Вышинского в 1937 году. Нет, дело обстоит проще: Радек и Ромм под руководством ГПУ строили ретроспективно в 1937 году схему событий 1932 года. И надо сказать правду: плохо строили".
Еще более нелепым судебным ляпсусом Троцкий считал сообщение Ромма о передаче им Седову от Радека "подробных отчетов как действующего, так и параллельного центров". "Отметим это драгоценное обстоятельство! - писал Троцкий. - Ни один из шестнадцати обвиняемых, начиная с Зиновьева и кончая Рейнгольдом, который знал все и доносил на всех, ничего решительно не знал в августе 1936 г. о существовании параллельного центра. Зато Ромм уже с осени 1932 года был вполне в курсе идеи параллельного центра и дальнейшей ее реализации. Не менее замечательно и то, что Радек, который не принадлежал к основному центру, посылал тем не менее "подробные отчеты как действующего, так и параллельного центров"".
Отмечая, что, согласно показаниям подсудимых, "троцкисты" беспрекословно выполняли все директивы Троцкого, Виктор Серж писал: "Левая оппозиция включала убежденных борцов, но она не имела "вождя" и выступала против самой идеи вождизма. Действительные троцкисты в сталинских тюрьмах, даже если они принимали этот ярлык из уважения к "Старику" (так они называли Троцкого. - В. Р.), тем не менее не брали ни одну из его идей на веру, а критически исследовали их. Сама идея авторитарных "директив" была продуктом извращенного воображения (сталинистов)".
В показаниях Радека, Сокольникова и Пятакова была изложена следующая версия. Троцкий вел переговоры с заместителем председателя нацистской партии Гессом. Ссылаясь на эти переговоры, Троцкий сообщил "центру", что в 1937 году планируется нападение Германии на СССР. В этой войне, как считал Троцкий, Советский Союз неизбежно потерпит поражение, при котором "в руинах советского государства погибнут и все троцкистские кадры". Чтобы уберечь эти кадры от гибели, Троцкий заручился обещанием вождей третьего рейха допустить троцкистов к власти, в свою очередь обещав им за это "компенсацию": предоставление концессий и продажу Германии важных экономических объектов СССР, поставку ей сырья и продовольствия по ценам ниже мировых и территориальные уступки в форме удовлетворения германской экспансии на Украине. Аналогичные уступки предполагалось сделать и Японии, которой Троцкий обещал передать Приамурье и Приморье на Дальнем Востоке и обеспечить нефтью "на случай ее войны с США". Чтобы ускорить поражение СССР, Троцкий поручил "центру" подготовить ряд важнейших промышленных предприятий к выводу из строя в начале войны. Радек и Сокольников "завизировали мандат Троцкого" на переговоры с фашистскими державами и в беседах с германскими и японскими дипломатическими представителями подтвердили поддержку "реальными политиками" в СССР позиции Троцкого.
Особенно словоохотливо излагал эту версию Радек, которого Вышинский аттестовал как "хранителя в антисоветском троцкистском центре портфеля по внешней политике" и "одного из виднейших и, надо отдать ему справедливость, талантливых и упорных троцкистов… Он один из самых доверенных и близких к главному атаману этой банды - Троцкому - людей" (выражение "атаман банды" Вышинский заимствовал из статьи самого Радека, опубликованной в дни "процесса шестнадцати").
В последнем слове Радек не скупился на предостережения, обращенные не только к троцкистам, но и, как он выражался, к "полутроцкистам, четвертьтроцкистам, троцкистам на одну восьмую", к людям, которые "нам помогали, не зная о террористической организации, но симпатизируя нам, людям, которые из-за либерализма, из-за фронды партии давали нам эту помощь… Всем этим элементам перед лицом суда и перед фактом расплаты мы говорим: кто имеет малейшую трещину по отношению к партии, пусть знает, что завтра он может быть диверсантом, он может быть предателем, если эта трещина не будет старательно заделана откровенностью до конца перед партией". Еще более угрожающе звучали слова Радека в адрес "троцкистских элементов" за рубежом, которых он предостерегал, что "они будут расплачиваться своими головами, если не будут учиться на нашем опыте". Эти слова были вскоре подтверждены кровавыми акциями сталинистов в Испании (см. гл. XLIII).
Вместе с тем в ответ на оскорбления со стороны прокурора Радек дважды сказал больше, чем требовалось Вышинскому. После слов Радека о мучительных сомнениях, которые он испытывал, получая директивы Троцкого, прокурор задал ему вопрос: "Можно ли… всерьез принимать то, что вы тут говорили о своих сомнениях и колебаниях?" В ответ на это Радек позволил себе огрызнуться: "Да, если игнорировать тот факт, что о программе заговорщиков и об указаниях Троцкого вы узнали только от меня, тогда, конечно, принимать всерьез нельзя".
Еще более двусмысленно выглядело заявление Радека в последнем слове, когда он коснулся характеристики Вышинским подсудимых как "банды уголовных преступников, ничем или, в лучшем для них случае, немногим отличающихся от бандитов, которые оперируют кистенем и финкой в темную ночь на большой дороге". По этому поводу Радек заявил: "Процесс показал кузницу войны, и он показал, что троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую мировую войну. Для этого факта какие есть доказательства? Для этого факта есть показания двух людей - мои показания, который получал директивы и письма от Троцкого (которые, к сожалению, сжег) и показания Пятакова, который говорил с Троцким. Все прочие показания других обвиняемых, они покоятся на наших показаниях. Если вы имеете дело с чистыми уголовниками, шпиками, то на чем можете вы базировать вашу уверенность, что то, что мы сказали, есть правда, незыблемая правда?"
Некоторые "сбои" были и в показаниях других подсудимых. Так, Муралов, признав свое участие в подготовке покушений на Молотова и Эйхе, упорно отрицал показания Шестова, согласно которым он, Муралов, давал указания о подготовке террористического акта против Орджоникидзе.
Пятакову, который был фактическим руководителем тяжелой промышленности (он намного превосходил Орджоникидзе по техническим и экономическим знаниям), было поручено подробно развить версию о вредительстве на промышленных предприятиях. Хотя он вел себя на суде достаточно сговорчиво, именно с его показаниями оказался связан просчет следствия, более существенный, чем даже эпизод с отелем "Бристоль" на предыдущем процессе.
Еще 15 сентября 1936 года Троцкий обратился к мировому общественному мнению с предупреждением: после политического крушения первого процесса Сталин вынужден будет поставить второй, на котором ГПУ попытается перенести операционную базу заговора в Осло. Как бы в исполнение этой гипотезы Пятаков показал, что в декабре 1935 года, во время своей служебной командировки, он был переправлен из Берлина в Осло на самолете, предоставленном германскими спецслужбами. О том, что данная версия выдумана от начала до конца, свидетельствовали не только разоблачения, широко распространившиеся в мировой прессе, но и секретное донесение Зборовского, который сообщал: в осторожной беседе с Седовым ему удалось установить, что после отъезда из СССР Троцкий никогда с Пятаковым не встречался.
Первые комментарии для мировой печати по этому вопросу Троцкий дал 24 января, сразу же после публикации показаний Пятакова. Спустя три дня он через телеграфные агентства обратился к московскому суду с тринадцатью вопросами, которые просил задать Пятакову по поводу обстоятельств своего мнимого свидания с ним. К этому времени в норвежской газете "Афтенпостен" было опубликовано сообщение о том, что в декабре 1935 года аэродром в Осло не принял ни одного иностранного самолета. 29 января газета правительственной партии сообщила: директор аэродрома в Осло подтвердил, что с 19 сентября 1935 года до 1 мая 1936 года ни один иностранный самолет на этом аэродроме не снижался. В тот же день Троцкий выступил с новым заявлением, в котором говорилось: "Чрезвычайно опасаюсь, что ГПУ торопится расстрелять Пятакова, чтоб предупредить дальнейшие неудобные вопросы и лишить возможности будущую международную следственную комиссию потребовать от Пятакова точных объяснений". На следующий день Пятаков в последнем слове заявил: Троцкий будет обвинять подсудимых во лжи, "вместо того чтобы здесь, на суде, с глазу на глаз опровергнуть или бросить мне эти обвинения, вместо очной ставки с нами". Однако и это нелепое заявление, явно вложенное в уста Пятакова Вышинским, не спасло Пятакова от расстрела.