Человек XVIII века не видел ничего невозможного в том, чтобы сочетать традиционный, религиозный образ жизни и вольные привычки эры Просвещения. Из этого союза противоположностей рождался тот неповторимый быт, который невозможно спутать с нравами ни одной другой эпохи. "Марья Ивановна Римская-Корсакова, - рассказывала Янькова об одной из своих родственниц, - была хороша собой, умна, приветлива и великая мастерица устраивать пиры. Была она пребогомольная, каждый день бывала в Страстном монастыре у обедни и утрени, и, когда возвратится с бала, не снимая платья, отправляется в церковь вся разряженная. В перьях и бриллиантах отстоит утреню и тогда возвращается домой отдыхать".
Изменение часов сна и бодрствования порой создавало неловкость в отношениях "отцов" и "детей". На рубеже XVIII и XIX веков люди старшего поколения не понимали, почему молодые не хотят укладываться "в положенное время". А молодежь, напротив, страдала, но была вынуждена подчиняться. Мемуаристка Е. А. Сабанеева передавала воспоминания своей тетушки А. Е. Кашкиной, которая служила фрейлиной при императрице Марии Федоровне, супруге Павла I. "Это было летом, двор жил в Гатчине. Фрейлинам был отведен для помещения павильон в саду. Мы жили там под надзором одной весьма почтенной и строгой статс-дамы. Она была уже преклонных лет и требовала от нас, чтобы мы очень рано ложились спать; это очень нас стесняло, прелестные июньские вечера мы должны были проводить в комнатах. Раз как-то вечером она, по обыкновению, выразила нам надежду, что мы ляжем спать, следуя ее примеру… Что делать! Нам следовало бы послушаться, но мы были молоды, нам так хотелось подышать вечерним воздухом в прелестном саду гатчинского дворца. Прождав несколько времени, пока старушка перестанет кашлять, и убедившись, что она спит, мы накинули на голову косынки и тихо гурьбой вышли из павильона".
Девушки надеялись погулять по аллеям и вернуться так же тихо, как и ушли. Не тут-то было. В парке они встретили великих князей, разговорились, как вдруг со стороны павильона раздался истошный крик. Проснувшаяся статс-дама звала на помощь. Оказалось, что ее разбудила летучая мышь, попавшая в комнату через раскрытое окно и запутавшаяся в складках чепца старушки. Вскочив и сбросив чепец, испуганная женщина обнаружила исчезновение всех своих подопечных… Естественно, фрейлинам влетело.
В мемуарах провинциальной дворянки А. Е. Лабзиной рассказывается, как ее муж, получивший образование во Франции и ставший поклонником "просвещенных семейных отношений", пытался перевоспитать ее, наивную деревенскую барышню, на светский манер. Он "велел не ранее с постели вставать, как в одиннадцатом часу. И для меня это была пытка и тоска смертельная - не видеть восходу солнца и лежать, хотя бы и не спала. И эта жизнь меня довела до такого расслабления, что я точно потеряла сон и аппетит, и ни в чем вкусу не имела, сделалась худа и желта".
Конечно, трудно было привыкнуть к такому ритму, если прежде девушку воспитывали в строгости: "Будили меня тогда, когда чуть начинает показываться солнце, и водили купать на реку. Пришедши домой, давали мне завтрак, состоявший из горячего молока и черного хлеба; чаю мы не знали. После этого я должна была читать Священное Писание, а потом приниматься за работу. После купания тотчас начиналась молитва, оборотясь к востоку и ставши на колени; и няня со мною - и прочитаю утренние молитвы; и как сладостно было тогда молиться с невинным сердцем!"
Однако супругу все же удалось привить 15-летней жене некоторые из своих привычек. Уже попав в Петербург и живя в доме М. М. Хераскова, вице-президента Берг-коллегии и поэта, она с трудом вернулась к прежним правилам: "Раннее вставание было уже для меня тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай. Даже я отучена была Богу молиться, - считали это ненужным; в церковь мало ходила… Все было возобновлено. Приучили меня рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего". Как-то раз гости обсуждали новые издания, и Лабзина потихоньку осведомилась у хозяйки: "О каком она все говорит Романе, а я его у них никогда не вижу". Наивность юной дамы умиляла покровителей, и они старались держать ее подальше от светских соблазнов, среди которых поздний подъем - признак французской развращенности.
Жизнь четы Херасковых показательна. Не все светские люди разделяли новомодное стремление "проспать до полудня", а остальное время посвятить развлечениям. Михаил Матвеевич был крупным масоном, а на заседаниях лож произносилось много речей о поддержании общественной нравственности. Однако, несмотря на все старания вольных каменщиков, изменение ритма жизни вольных, согласно Манифесту 1762 года, дворян приостановить не удалось. Время званых вечеров и балов все более отодвигалось к полуночи.
Понятно, что приказ Павла I являться в присутствие к шести утра и ложиться в девять вечера стал катастрофой светской жизни. Екатерина II, хоть и поднималась на заре, как крестьянка на дойку коров, старалась не мешать приближенным украсть еще часок-другой сладкого сна. Ей было на что употребить свободное до утреннего туалета время.
Утренние часы
Императрица сама разводила камин, зажигала свечи и лампадку и садилась за письменный стол в зеркальном кабинете - первые часы дня были посвящены ее личным литературным упражнениям. Как-то она сказала Грибовскому, что, "не пописавши, нельзя и одного дня прожить". Екатерина сочиняла пьесы, либретто для комических опер, сказки, записки по русской истории, журнальные статьи, мемуары, наконец. Кроме того, она вела эпистолярный диалог с десятками корреспондентов - философами-просветителями, монархами соседних стран, содержательницами модных литературно-политических салонов в Париже, учеными, писателями, военными и государственными деятелями за рубежом и у себя на родине. Екатерина прекрасно понимала, что многие ее письма станут достоянием гласности, и умело использовала корреспонденцию как инструмент влияния на общественное мнение Европы.
Словом, утро не пропадало даром. Привычка вставать спозаранку выработалась у Екатерины еще в бытность ее великой княгиней и была связана не столько с размеренным "немецким воспитанием", сколько с необходимостью выучить русский язык. Сделать это оказалось непросто, поскольку при дворе на нем почти не говорили. Елизавета Петровна любила французский, из-за чего вся знать изъяснялась на галльский манер и даже не заботилась обучить детей родной речи.
В мемуарах граф А. Р. Воронцов очень сетовал на эту особенность русских вельмож: "Россия единственная страна, где пренебрегают изучением своего родного языка и всего, что касается страны, в которой люди родились на свет… Те жители Петербурга и Москвы, которые считают себя людьми просвещенными, заботятся о том, чтобы их дети знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им хорошо стоящих учителей танцев и музыки, но не учат их родному языку, так что это прекрасное и дорогостоящее воспитание ведет к совершенному незнанию Родины, к равнодушию и даже презрению к стране, с которой неразрывно связано наше существование, и к привязанности ко всему, что касается нравов чужих стран, в особенности Франции".
Сестра Воронцова - Е. Р. Дашкова приводила пример своей семейной немоты, когда она, аристократка, выросшая в Петербурге, приехала в Москву и не могла общаться с родными мужа. "Я довольно плохо изъяснялась по-русски, а моя свекровь не знала ни одного иностранного языка. Ее родня… относилась ко мне очень снисходительно;…но я все-таки чувствовала, что они желали бы видеть во мне москвичку и считали меня почти чужестранкой. Я решила заняться русским языком и вскоре сделала большие успехи, вызвавшие единодушное одобрение".
В качестве учителя к великой княгине Екатерине Алексеевне был назначен известный литератор Василий Евдокимович Ададуров. Но употребить на практике полученные от него знания она могла только, разговаривая с истопниками, горничными, полотерами, а позднее со своими конюхами и берейторами. Стоит ли удивляться, что речь Екатерины запестрела народными пословицами и поговорками? Судя по переписке, императрице была свойственна простая, доходчивая речь с удивительно сильными, хотя не всегда правильными оборотами. Например, "любить со всего сердца", как бегать со всех ног. От грамматических ошибок она не могла избавиться всю жизнь, но заметим, их было куда меньше, чем у многих дам ее времени. Знаменитая история со словом "ещё", которое Екатерина якобы писала как "исчо" - не более чем анекдот, она не подтверждается ее собственноручными документами.
"Ты не смейся над моей русской орфографией, - сказала она однажды Грибовскому. - Я тебе скажу, почему я не успела ее хорошенько узнать: по приезде моем сюда с большим прилежанием я начала учиться русскому языку. Тетка, Елизавета Петровна, узнав об этом, сказала моей гофмейстерине: полно ее учить, она и без того умна. Таким образом, могла я учиться только из книг, без учителей, и это есть причина, что я плохо знаю правописание". Впрочем, по свидетельству секретаря, государыня говорила по-русски "весьма чисто", то есть без акцента, и любила употреблять "простые и коренные слова, которых она знала множество".
Императрица охотно писала на языке своего нового отечества. Случалось, что к половине восьмого утра ее рука уже так уставала, что ей приходилось извиняться перед корреспондентами за плохой почерк. Тем не менее она признавалась: "Я не могу видеть чистого пера без того, чтобы не пришла мне охота обмакнуть оного в чернила; буде же еще к тому лежит на столе бумага, то, конечно, рука моя очутится с пером на этой бумаге".
Одинокие утренние занятия Екатерины не обходились без забавных происшествий. Однажды, разводя огонь, она обнаружила в трубе маленького трубочиста, который, почувствовав жар, начал кричать. Государыня немедленно залила угли, помогла мальчику выбраться из камина и наперед приказала поставить в прямой трубе решетку, чтобы предотвратить падение рабочих в пламя.
Иногда во время работы у Екатерины кончалась вода в графине и государыня звонила в колокольчик, зовя слуг. Но случалось, что ее "комнатные женщины" еще спали, и императрица терпеливо ждала их пробуждения. Однажды она звонила слишком долго и, заскучав, выглянула в смежную залу, где должны были дежурить камердинеры. Те преспокойно играли в карты, а на упрек госпожи отвечали: "Мы всего лишь хотели закончить партию".
Утренние бдения государыни далеко не всегда бывали так невинны. Судя по ее запискам к Потемкину, она посещала его в ранние часы, когда весь дворец был погружен в сон. Вечер ее не устраивал, потому что после поздних визитов она плохо себя чувствовала. "Я думаю, - писала Екатерина возлюбленному, - что жар и волнение в крови от того, что уже который вечер поздно ложусь, все в первом часу; я привыкла лечь в десять часов; сделай милость - уходи ранее вперед". Григорий Александрович исполнил просьбу, но на этом проблемы не закончились.
Все знали, что у императрицы есть фаворит, но для нее считалось крайне неприлично афишировать эту связь. Например, посещать его покои, когда там находились посторонние. "Я было пошла к тебе, но нашла столь много людей и офицеры в проходах, что возвратилась", - писала императрица Потемкину. "Я к Вам прийти не могла по обыкновению, ибо границы наши разделены шатающимися всякого рода животиной". "Я приходила в осмом часу, но нашла вашего камердинера, с стаканом против дверей стоящего". Лакеи, гайдуки, секретари, офицеры и просто посетители представляли собой непреодолимое препятствие в глазах Екатерины. Завидев их у покоев возлюбленного, она убегала "со всех ног". "Я никогда не решусь прийти к Вам, если Вы не предупредите меня", - писала императрица.
Ненароком забытые в комнатах Екатерины вещи Потемкина - табакерка или платок - могли скомпрометировать ее. Однажды подаренная Григорием Александровичем собачка, вбежав вслед за горничной в спальню государыни, учуяла там запах любимого хозяина и подняла радостный лай, чем вызвала сильное смущение монархини. "Я сегодня думала, что моя собака сбесилась. Вошла она с Татьяною, вскочила ко мне на кровать и нюхала, и шаркала по постели, а потом зачала прядать и ласкаться ко мне, как будто радовалась кому-то. Она тебя очень любит и потому мне милее. Все на свете и даже собака тебя утверждают в сердце и уме моем".
Если все преграды были преодолены, Екатерина и ее избранник могли побыть некоторое время наедине. Проще всего это было сделать на даче. А в Петербурге подчас приходилось довольствоваться обменом записок с пожеланием доброго утра. "Я пишу из Эрмитажа, - сообщала Екатерина 8 апреля 1774 года. - Здесь не ловко, Гришенька, к тебе приходить по утрам. Здравствуй, миленький издали и на бумаге, а не вблизи, как водилось в Царском Селе". Вероятно, перед работой государыня нуждалась в хорошей встряске, чтобы потом весь день трудиться, как заведенный механизм. Покинув возлюбленного, она возвращалась к бумагам.
У кофе не дамский вкус
В кабинет ей подавали кофе без сливок и поджаренные гренки в сахаре. Последними она угощала своих собачек, а кофе выпивала сама. Кофе императрицы вошел в пословицу. Его варили из одного фунта на пять чашечек, и он отличался необычайной крепостью. Лакеи добавляли в толстый осадок на дне кофейника воды и переваривали для себя, после них хватало еще истопникам. Следует учесть, что турецкий кофе того времени лишь отдаленно напоминал современные суррогаты с пониженным содержанием кофеина. Это был напиток чрезвычайной крепости, используемый как возбуждающее средство. После него действительно наступал прилив сил. Как-то зимой Екатерина, заметив, что один из ее статс-секретарей С. М. Козьмин замерз, предложила ему чашку. Едва отхлебнув, несчастный почувствовал себя дурно, у него началось сильное сердцебиение.
Обычно не замечают, что в питье Екатериной кофе по-турецки содержался определенный общественный вызов. Правда, обращен он был не к России, а к Европе и обозначал не широковещательную, а молчаливую, домашнюю позицию - так сказать, стиль жизни. Как и любая мода, кофе пришел из Парижа. В саму Францию его завезла турецкая дипломатическая миссия в 1669 году. Новый напиток околдовал пресыщенных аристократов. К середине XVIII века в Париже уже насчитывалось около трех сотен кофеен (правда, дамы предпочитали горячий шоколад). Не отставал и Лондон, однако здесь в кофейни не допускали представительниц прекрасного пола. Англичанки даже составили "Женскую петицию против кофе", уверяя, что заморское зелье лишает их мужей потенции. Итак, в Европе кофе считался скорее "мужским" напитком, чем-то вроде клубного знака.
В России XVIII века употребление чая и кофе было делом состоятельных, независимых людей. Возможно, даже слегка бравирующих своей репутацией. Недаром сложилось присловье: "Чай пьют отчаянные". Молодым незамужним девушкам приличнее было пригубить слабоалкогольного сбитня, чем чаю или кофе. Традиции русского чаепития сложились позднее. Употребляя по утрам кофе, Екатерина как бы заявляла права на несвойственное ее полу удовольствие. Подчеркивала, что не только на троне, но и в домашнем быту она может вести себя, как представитель сильной половины человечества.
Табак и табакерки
Другим возбуждающим зельем, которым "баловалась" императрица, был табак. Привычка среди дам нюхать "заморскую отраву" и даже покуривать трубочки распространилась в Европе с легкой руки фаворитки Людовика XIV Марии Анжелики де Фонтанж. Табакерки, как мужские, так и женские, стали постоянным атрибутом костюма XVIII века и порой превращались в настоящие произведения искусства. Маленькие и большие, массивные и легкие, украшенные перламутром, слоновой костью, эмалью и драгоценными камнями, они лежали у Екатерины на столах и подоконниках, чтобы в нужный момент не искать их. Усыпанная бриллиантами золотая коробочка могла быть официальным подарком, а могла содержать намек самого интимного свойства.