Так, 4 октября 1772 года она писала московскому почт-директору Эку о необходимости направить издателю "Рейнских ведомостей" следующий текст: "Не угодно ли Вам будет, государь мой, исправить ошибку Вашего товарища иезуита, кельнского газетчика. Он извещает, что граф Орлов по возвращении из Фокшан получил повеление выдержать в своей деревне карантин. Сие справедливо. Ваш сотоварищ прибавил к сему, что за этим первым повелением последовало другое, в силу которого должен он всю жизнь провести в своих деревнях. Сие ложь". Поскольку речь идет об отставке Г. Г. Орлова с поста фаворита, то ситуация, затронутая иезуитом, была весьма щекотлива. Екатерину оскорбило, что газетчик описывал "помянутого графа с надутым красноречием, приобщая непотребные обстоятельства". Для опровержения императрица по пунктам перечислила заслуги Орлова и те щедрые пожалования, которых он был удостоен, покидая службу.
Понятно, что к разбору почты Екатерина привлекала наиболее доверенных лиц. В первой половине царствования постоянным чтецом государыни был Иван Иванович Бецкой, президент Академии художеств, управляющий Сухопутным шляхетским корпусом, главный попечитель Воспитательного общества благородных девиц. С ним императрица осуществляла образовательную реформу, задуманную в просвещенческом ключе "создания новой породы людей".
Причину дружеского расположения государыни к немолодому, вспыльчивому и порой заносчивому человеку придворные сплетники искали якобы в "тайне" происхождения самой Екатерины. В годы своей жизни при Голштинском дворе и в Париже Бецкой был близок с принцессой Иоганной Елизаветой Ангальт-Цербстской - матерью будущей императрицы, поэтому именно его за глаза называли настоящим отцом Екатерины. Та никогда гласно не опровергала подобных слухов, поскольку они протягивали живую, кровную нить между ней и Россией.
Бецкой вечно возился с подкидышами, устраивая их в воспитательные дома, и получил от Екатерины шутливое прозвище "детский магазин". Под старость Иван Иванович почти ослеп и не мог выезжать ко двору. В роли чтеца его заменяли разные лица - А. А. Безбородко, П. В. Завадовский, А. М. Дмитриев-Мамонов, В. С. Попов, А. И. Морков, а в последние годы П. А. Зубов.
Иногда во время послеобеденного чтения, если не было срочных дел, императрица позволяла себе послушать беллетристику. Из постоянных разговоров о литературе де Линь составил представление о ее вкусах: "Она очень была разборчива в своем чтении, - писал принц, - не любила ничего ни грустного, ни слишком нежного, ни утонченностей ума и чувств. Любила романы Лесажа, сочинения Мольера и Корнеля. "Расин не мой автор, - говорила она, - исключая ‘Митридата’". Некогда Рабле и Скарон ее забавляли, но после она не могла об них вспоминать. Любила Плутарха, Тацита и Монтеня. "Я северная Галла, - говорила она мне, - разумею только старинный французский язык, а нового не понимаю. Я хотела поучиться от ваших умных господ, некоторых пригласила к себе, к другим писала. Они навели на меня скуку и не поняли меня, кроме одного только доброго моего покровителя Вольтера. Это он ввел меня в моду и многому научил, забавляя". Императрица не любила и не знала новой литературы, и имела более логики, чем риторики".
Итак, вкус Екатерины тяготел не столько к новым политическим писателям, в чем ее часто обвиняли отечественные консерваторы вроде князя Щербатова, сколько к классике. Такие пристрастия нетрудно объяснить простыми житейскими обстоятельствами. В молодости при дворе Елизаветы наша героиня жила замкнуто и, чтобы не скучать, много читала модные тогда книги. Взойдя на престол, она отдавала почти все время работе, круг ее чтения изменился, в нем стали преобладать деловые бумаги и переписка. Она перестала следить за развитием литературы с прежним вниманием и лишь иногда выхватывала то, что ее особенно интересовало. Это далеко не всегда бывали современные авторы.
Так, во второй половине 80-х годов Екатерина увлеклась Шекспиром. Она познакомилась с ним, благодаря Вольтеру, в немецких переводах Эшенбурга. В отличие от своего "учителя", который находил Шекспира слишком грубым, императрица сумела оценить сценические достижения, которые предоставляли его пьесы. В России Шекспир появлялся в переводах Сумарокова, сильно переписанных под каноны классицизма. Однако Екатерину захватили как раз те особенности шекспировских текстов, которые Сумароков тщательно вымарывал. Она первой из русских писателей поняла, какие возможности в изображении человека дает "варварский" стиль Шекспира. Для Эрмитажного театра ею был создан цикл "хроник" - "Историческое представление из жизни Рюрика", "Начальное управление Олега" и незавершенная пьеса "Игорь". Все они имели характерный подзаголовок: "Подражание Шекспиру без сохранения феатральных обыкновенных правил". Любопытно, что через полвека по этому же пути пойдет А. С. Пушкин в "Борисе Годунове". Что же касается французской литературы, то вкусы Екатерины так и остались в 50-х годах XVIII века с кумирами ее молодости.
Пока императрице читали вслух, она занималась "ручной работой": вышивала, вязала или шила по канве. "Я вяжу теперь одеяло для моего друга Томаса, - писала Екатерина 3 августа 1774 года Гримму, - которое генерал Потемкин собирается у него украсть". Помимо покрывала для собачки, были и чулки и чепчики для внуков. Государыню не смущало то, что с иголкой и пяльцами в руках она напоминает простую сельскую барыню. "Что мне делать? - говорила Екатерина. - Мадемуазель Кардель более меня ничему не выучила. Эта моя гофмейстерина была старосветская француженка. Она не худо приготовила меня для замужества в нашем соседстве. Но, право, ни девица Кардель, ни я сама не ожидали всего этого".
Под "всем этим" следует понимать управление империей. Конечно же Екатерина кокетничала и трунила над собой. Позднее императрица признавалась, что именно Элизабет Кардель пристрастила ее к чтению: "У Бабет было своеобразное средство усаживать меня за работу: она любила читать; по окончании моих уроков она, если была мною довольна, читала вслух; если нет, читала про себя; для меня было большим огорчением, когда она не делала мне чести допускать меня к своему чтению".
В "Записках" государыня отдавала должное уму и сердцу своей воспитательницы: "смею сказать, образцу добродетели и благоразумия… Было бы желательно, чтобы могли всегда найти подобную при всех детях". Полагаем, что, подыскивая достойную гофмейстерину для внучек, Екатерина держала перед глазами именно образ незабвенной "Бабет", научившей ее сочетать упражнения для ума с простой домашней работой. Такую даму государыня нашла в лице Шарлотты Карловны Ливен, небогатой лифляндской дворянки, отлично воспитавшей своих детей. Впоследствии у царской семьи не было случая раскаиваться в этом выборе.
"Каменная лихорадка"
Однако всякому дамскому рукоделию Екатерина предпочитала слепки с камей. На этом многолетнем хобби следует остановиться подробнее, так как оно захватило не одну государыню, а, как водится, двор, свет и всех, кто мог себе позволить дорогое увлечение.
В детстве Екатерине очень хотелось заниматься живописью. Позднее она сожалела об упущенных возможностях: "Я охотно писала бы и рисовала; меня почти не научили рисовать за неимением учителя". В течение всего царствования императрица собирала разнообразные коллекции - книжные, живописные, минералогические. Но настоящей ее страстью стали "резные камни", что вполне соответствовало вкусу века.
Их принято было называть "антиками", вне зависимости от того, в какую историческую эпоху они создавались. Коллекция Екатерины положила начало собиранию гемм русскими вельможами. В конце XVIII - первой половине XIX века это превратилось почти в повальное, как тогда говорили "записное", увлечение аристократии. Ныне Эрмитаж включает собрания Строгановых, Шуваловых, Нелидовых, Юсуповых, заложенные именно в екатерининское время.
Еще в начале царствования, в 1763 году, в Кунсткамере хранилось всего 150 камей и им не придавали серьезного значения. Императрица даже была разочарована, приобретя в 1779 году знаменитую камею "Персей и Андромеда", которая перед этим оказалась не по карману испанскому королю. "Каким, однако, хламом восхищаются порой знатоки!" - писала Екатерина барону Гримму. Задетая за живое собственным непониманием предмета новой европейской мании, государыня занялась самообразованием. Вскоре она уже неплохо разбиралась в вопросе. В 80-е годы по ее заказу в Россию были доставлены 16 тысяч слепков с "резных камней", созданных на мануфактуре шотландца Д. Тасси. Их сопровождали научные описания Р. Э. Распе, больше известного современному читателю, как автор "Приключений барона Мюнхгаузена". Археолог и собиратель, он составил объемный труд "Каталог всех европейских кабинетов гемм", с которым и познакомилась Екатерина.
Страстными любителями "антиков" были два фаворита императрицы А. Д. Ланской и А. М. Дмитриев-Мамонов. Они во многом спровоцировали в ней азарт коллекционера. В 1782 году Екатерина, по рекомендации княгини Дашковой, купила собрание шотландского художника Д. Баэрса, 25 лет приобретавшего в Риме произведения искусства. Камеи привозились из Англии, Франции и Италии. В 80-е - начале 90-х годов коллекция значительно пополнилась за счет французского собрания д’Эннери, английского - лорда А. Перси, венского - нумизмата И. Франца, хранителя Венского кабинета древностей. В 1787 году в Россию прибыло полторы тысячи гемм - так называемая коллекция Орлеанского дома, собиравшаяся несколькими поколениями принцев. После Французской революции множество "резных камней" хлынуло в Петербург из разоренных коллекций эмигрантов. Государыня охотно приобретала их, называя свою страсть "обжорством" или "каменной лихорадкой".
Ланской обратил внимание Екатерины на то, что камни Сибири и Урала могут быть использованы для резки современных гемм. В результате были созданы Колывановская и Екатеринбургская императорские фабрики "каменного художества". Императрица собственноручно делала оттиски из папье-маше, ее невестка Мария Федоровна успешно обучилась резьбе, выполнив портреты свекрови и супруга. Известен портрет Екатерины, вырезанный Мамоновым. В медальном классе Академии художеств было открыто отделение "резьбы по крепким камням" - аквамарину, сапфиру, изумруду - им руководил немецкий мастер И. К. Эгер. Золотая брошь его работы хранится сейчас в Алмазном фонде. В нее вставлен крупный изумруд 36 карат с резным портретом императрицы.
"Одному Богу известно, - писала Екатерина барону Гримму, - сколько радости дается общением со всем этим, какой в них заключен источник всяких познаний". В 1784 году она поручила дворцовому библиотекарю А. И. Лужкову составить описание коллекции. Систематизация заняла десять лет. По завершении его труда императрица с удовлетворением сообщала корреспонденту: "Все расположено в систематическом порядке, начиная с египтян, и проходит затем через все мифологии и истории легендарные и не легендарные вплоть до наших дней". Через год не без хвастовства она добавляла: "Все собрания Европы, по сравнению с нашим, представляют собой лишь детские затеи".
Для подобной самоуверенности у Екатерины были основания. Ее коллекция к 1795 году насчитывала 10 тысяч "антиков" и еще 34 тысячи слепков. Эту "бездну", как именовала ее императрица, пришлось перевезти в новое здание Эрмитажа. Под нее отвели пять шкафов-кабинетов красного дерева по сто ящиков каждый. В "Завещании" государыня отдавала свое собрание внуку Александру. В связи с этим подарком современная московская исследовательница Е. Н. Гореликова-Голенко справедливо отмечала: "Если поверить, что человек в такие минуты думает о главном, мы можем оценить значимость для Екатерины ее камней и антиков".
Увлечение из Зимнего перекочевало во дворцы других вельмож. Одной из первых русских собирательниц была княгиня Дашкова. Во время длительного заграничного путешествия она информировала императрицу обо всех примечательных вещах, которые встретились ей по пути. Так, посетив ризницу Мадонны в Лоретто, княгиня описывала собранные там богатства: великолепные изумруды, присланные испанским монархом, драгоценные регалии шведской королевы Кристины, которые та пожертвовала Пресвятой Деве, отрекшись от престола и переехав в Италию.
Самой Дашковой принадлежал крупный опал королевы Кристины, который купил Н. И. Панин, будучи в молодые годы послом в Стокгольме, а затем подарил племяннице. По прошествии многих лет княгиня в знак дружбы передала камень Марте Вильмот. Кристина Шведская - одна из первых августейших последовательниц просветительской философии, ранний вариант "мудреца на троне". Поэтому ее вещи - драгоценности, камеи, перстни - имели в глазах образованной дамы XVIII века особый смысл.
Как и Екатерина, Дашкова увлекалась собиранием гемм. В Риме она взяла для себя и своих детей несколько уроков гравирования и вечерами много занималась с резцом. Став в Петербурге директором Академии наук, княгиня организовала общедоступные публичные лекции по основным отраслям знания. Важное место в программе занимала минералогия, которую читал профессор В. М. Севергин. Для наглядности Дашкова передала ему одну из личных коллекций минералов. Большим собранием "ископаемых минералов и раковин", найденных на Урале, владел старинный знакомец княгини - П. Г. Демидов, который даже подарил кое-что из раритетов Дени Дидро во время его приезда в Москву в 1773 году.
Прогулки
Мы уже говорили, что, изучая день Екатерины, не стоит ограничиваться "Записками" Грибовского. Он познакомился с императрицей за четыре года до ее смерти и, естественно, рассказывал о быте пожилой женщины. В частности, из воспоминаний секретаря бесследно исчезают прогулки. А ведь государыня была завзятым пешеходом и искусной наездницей.
"Нет человека подвижнее меня в этой местности, - писала она 25 июня 1772 года из Царского Села в Париж госпоже Бьельке. - Я была проворна, как птица, то пешком, то на лошади; я хожу по десяти верст как ни в чем не бывало. Не значит ли это испугать самого храброго лондонского ходока?"
В 1775 году в письме барону Гримму Екатерина рассказывала, как восемь лет назад впервые увидела село Черные Грязи, будущее Царицыно: "Однажды, устав бродить по долинам и лугам Коломенского, я отправилась на большую дорогу… Эта дорога привела меня к громадному пруду, связанному с другим, еще огромнейшим: но второй пруд, богатый прелестнейшими видами, не принадлежал ее величеству (покойной Елизавете Петровне. - О.Е.), а некоему князю Кантемиру, ее соседу. Второй пруд соединялся с третьим прудом, который образовал бесчисленное множество заливов. И вот гулявшие, проходя из пруда к пруду то пешком, то в карете, очутились за семь длинных верст от Коломенского, высматривая имение своего соседа".
Как видим, Екатерину не пугали расстояния. Верховой езде она выучилась в России, на родине это считали не вполне пристойным. В юности София посетила с родителями Варель, где познакомилась с графиней Бентинк, веселой 30-летней красавицей, ездившей верхом по-мужски, хохотавшей и певшей, когда захочется, а оставшись с девочкой вдвоем, пустившейся отплясывать штирийский танец. Этот образ пленил воображение юной Софии, и через несколько лет она рискнула сама усесться в седло. Екатерина сделала быстрые успехи, которые с удовольствием описывала в мемуарах. Она полюбила долгие прогулки с ружьем в окрестностях Царского и Ораниенбаума.