Поэтому торжества и спектакли в монастыре были открыты для благородных господ обоего пола. Особенно пышно отмечалось окончание учебного года, которое было приурочено ко дню рождения императрицы 21 апреля. Тогда Смольный посещали высшие государственные сановники, иностранные послы и придворные во главе с Екатериной. В мае 1773 года для девиц старшего возраста специально была устроена прогулка в Летнем саду, чтобы показать их столичной общественности. Это событие отметили статьями "Санкт-Петербургские ведомости" и "Живописец" Н. И. Новикова, а А. П. Сумароков посвятил девушкам оду.
Екатерина даже была не против поддержать ухаживания придворных кавалеров за кем-нибудь из "монастырок". Коль скоро ей нравилась смуглая Лёвшина, то именно той и позволялось больше других. Покровительство императрицы исключало возможность недовольства со стороны начальницы Воспитательного общества француженки Софьи де Лафон. "Скажите от меня мадам Лафон, - писала государыня, - что высокая девица в белом платье с носом попугая и темным лицом, та самая, что приветствовала меня при входе в монастырь целой батареей ох и ах… совершенно в моем вкусе". Такая близость и стала причиной, по которой Екатерина прочила Лёвушку в суженые Григорию Орлову, когда их собственный роман давно был в прошлом. "Серенада, которую вам задал князь Орлов, по моему мнению, не дурная мысль. Он любит дурачиться и очень расположен к вам, известной ему от колыбели. Он также любит отечество и ваш институт, устроенный на благо его. Он в особенности любит вас, и знаете ли за что? За то, что вас нельзя не любить".
В образованной среде грань между жизнью и литературой была очень тонка. Сюжетные ходы и типы характеров перекочевывали из светских гостиных на страницы книг и возвращались обратно. Нельзя не заметить сходства между стилистикой иностранной переписки Екатерины и эпистолярным романом Ш. де Лакло "Опасные связи", что легко объяснить влиянием, которое на обоих авторов оказали популярные тогда "Письма г-жи де Севиньи". Но еще больше сюжетное сходство между треугольниками: Екатерина, Орлов, Лёвшина и маркиза де Метрей, виконт де Вальмон, Сесиль Воланж. Взрослая опытная дама подстрекает своего бывшего возлюбленного к ухаживанию за неопытной девочкой-институткой.
Другой вопрос, что Екатерина не строила планов погубить младшую подругу, Лёвшина была слишком жизнерадостна для жертвы, а Орлов хоть и годился на роль соблазнителя, но совершенно не отличался коварством. Роман был написан в 1782 году и никак не соотносился с мимолетной интрижкой в далекой России. Но участники треугольника - светская львица, ее отставной любовник и юная воспитанница монастыря - видимо, персонажи расхожие и, как оказалось, не чуждые Петербургу.
Альянс между Лёвшиной и Орловым не сложился. Александра Петровна окончила Смольный в 1776 году в первом выпуске, получив Большую золотую медаль и "знак отмены" - золотой вензель Екатерины II на белой шелковой ленте с двумя золотыми полосами, очень напоминавший фрейлинский шифр. Императрица не обманула ожидания "пилигримок". Пять лучших воспитанниц попали ко двору, но лишь "Черномазая Лёвушка" была назначена фрейлиной к самой Екатерине, остальные - в свиту великой княгини. За девушкой числилось всего 12 душ, но благодаря дружбе с государыней она сделала блестящую партию, выйдя через три года замуж за богача князя П. А. Черкасского. Их брак можно было бы назвать счастливым, если бы молодая не умерла всего двадцати четырех лет от роду.
Эрмитажные собрания
"Вечер" начинался при дворе, по современным меркам, рано - в шесть часов. Тогда к государыне собирались гости, вместе с которыми ей приятно было проводить время в беседе, карточной игре, загадывании шарад и иных нехитрых развлечениях. Иногда устраивались спектакли, балы и ужины для всех приглашенных. Пока великий князь Павел с супругой жили единым двором с императрицей, они посещали ее вечера и дважды в неделю приглашали придворных к себе. Недаром фрейлина Варвара Николаевна Головина называла первую половину 80-х годов временем "гармонии".
В мемуарах она описала вечерний распорядок тех лет: "По воскресеньям в Эрмитаже устраивалось большое собрание, на которое допускался весь дипломатический корпус и особы первых двух классов. Государыня выходила в зал, где было собрано все общество, и вела беседу с окружающими. Затем все следовали за ней в театр. Ужин после этого никогда не подавался.
По понедельникам бывали ужин и бал у великого князя Павла Петровича. По вторникам я дежурила вместе с другой фрейлиной; мы почти весь вечер проводили в так называемой Бриллиантовой комнате… Императрица играла здесь в карты со своими старыми придворными, а две дежурные фрейлины сидели у стола и дежурные кавалеры занимали их разговорами.
В четверг бывало малое собрание в Эрмитаже, бал, спектакль и ужин. Иностранные министры в этот день не приглашались, но их допускали в воскресенье вечером, так же как и некоторых дам, пользовавшихся благосклонностью государыни. В пятницу я опять дежурила, а в субботу у наследника устраивался прелестный праздник, который начинался прямо со спектакля. Бал, всегда очень оживленный, продолжался до ужина, подававшегося в той же зале, где играли спектакль. Большой стол ставился посреди залы, а маленькие столы в ложах. Великий князь и его супруга ужинали на ходу, принимая своих гостей в высшей степени любезно. После ужина бал возобновлялся и заканчивался очень поздно. Гости разъезжались при свете факелов, что производило очаровательный и своеобразный эффект на ледяной поверхности красавицы Невы.
Это время было самым блестящим в жизни двора и столицы. Во всем была гармония. Великий князь Павел виделся с императрицей-матерью каждый день и утром, и вечером, и был допущен в совет императрицы. В столице жили знатнейшие фамилии. Ежедневно общество в тридцать-сорок человек собиралось у фельдмаршалов Голицына и Разумовского, у первого министра графа Панина, у которого часто бывал великий князь с великой княгиней, у вице-канцлера Остермана. Можно было встретить множество иностранцев, явившихся лицезреть великую Екатерину. Дипломатический корпус состоял из людей очень любезных, и вообще общество производило самое благоприятное впечатление".
Есть сведения, что театральные постановки давались при дворе и чаще. В самом начале царствования увлечение сценическими действами было так велико, что спектакли следовали через день: в понедельник - французская комедия, в среду - русская, в четверг - трагедия и опера. В последнем случае гости могли являться во дворец прямо в маскарадных костюмах и масках, чтобы потом ехать на бал к кому-нибудь из вельмож. Зато к концу жизни Екатерины вечерние развлечения стали куда тише. Спектакли давались один раз - в четверг. В остальные дни немногочисленные гости собирались в покоях государыни, чтобы перекинуться в карты, любимыми играми считались рокамболь и вист.
Помимо больших собраний для всего двора были малые - для специально приглашенных друзей императрицы. На них сходилось самое тесное дружеское общество. В разные годы там бывали: Е. Р. Дашкова, П. А. Брюс, А. Н. Нарышкина, А. С. Протасова, А. С. Строганов, Е. В. Чертков, Г. А. Потемкин, принц Ш. де Линь, Л. Сегюр, Л. Кобенцель. Участники перечислялись в камер-фурьерских журналах. Первой из них часто называлась Дашкова, как старшая статс-дама: "Вечером во внутренние покои были приглашены статс-дама княгиня Катерина Романовна Дашкова и прочие знатные персоны".
Малые собрания выглядели настолько по-домашнему, что гостям позволялось брать с собой детей. Головина вспоминала, что, когда она маленькой впервые попала к императрице, ее особенно поразил механический стол. "Тарелки спускались по особому шнурку, прикрепленному к столу, а под тарелками лежала грифельная доска, на которой писали название того кушанья, которое желали получить. Затем дергали за шнурок, и через некоторое время тарелка возвращалась с требуемым блюдом. Я была в восхищении от этой забавы и не переставала тянуть за шнурок".
Инструкция, собственноручно написанная императрицей, хорошо передает атмосферу на таких вечерах. Гости должны были забыть об этикете и чувствовать себя непринужденно. Любопытно, что правила поведения висели в рамке на стене, прикрытые занавесью, чтобы лишний раз не смущать собравшихся: "1. Оставить все чины вне дверей, равномерно как шляпы, а наипаче шпаги; 2. Местничество и спесь оставить тоже у дверей; 3. Быть веселым, однако ж ничего не портить, не ломать, не грызть; 4. Садиться, стоять, ходить, как заблагорассудится, не смотря ни на кого; 5. Говорить умеренно и не очень громко, дабы у прочих головы не заболели; 6. Спорить без сердца и горячности; 7. Не вздыхать и не зевать; 8. Во всяких затеях другим не препятствовать; 9. Кушать сладко и вкусно, а пить с умеренностью, дабы всякий мог найти свои ноги для выходу из дверей; 10. Сору из избы не выносить, а что войдет в одно ухо, то бы вышло в другое прежде, нежели выступить из дверей".
За несоблюдение правил полагалась шуточная кара. Если два свидетеля уличали нарушителя, то он должен был выпить стакан холодной воды и прочитать страницу из "Телемахиды" - эпической поэмы В. К Тредиаковского, написанной старинным, исключительно трудным языком. Провинившийся "против трех статей" обязывался выучить шесть стихов из "Телемахиды" и продекламировать их собранию. Тот же, кто ухитрялся не соблюсти все десять пунктов, изгонялся навсегда.
Гости развлекались, как могли. Играли в шарады, вопросы и ответы, сочиняли шуточные истории. В те времена в моде было все китайское, поэтому мишенями для острот становились события при дворе некого "Бамбукового короля". Каждая эпоха вырабатывает свою смеховую культуру, которая в наибольшей степени ориентирована на сиюминутные проблемы общества. Поэтому часто случается так, что "смешное" в понимании отцов не вызывает у детей даже улыбки - они просто не понимают, над чем потешались родители. И даже сам стиль юмористических замечаний меняется от века к веку. В VIII главе "Евгения Онегина" Пушкин поместил портрет Ивана Ивановича Дмитриева, чьи остроты были очень популярны еще в 90-х годах XVIII столетия:
Туг был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно.
Очевидно, что хотел сказать автор: шутки Дмитриева отстали от времени и сделались так же забавны, как расшитый золотом кафтан среди модных фраков.
Благодаря школьным учебникам современный читатель худо-бедно догадывается, над чем иронизировал Д. И. Фонвизин в "Недоросле". Однако он вовсе не готов хохотать над каждой страницей. А публика того времени была от пьесы в таком неистовом восторге, что ломала стулья, не в силах иначе справиться со своими чувствами. Известен отзыв Потемкина: "Ну, Денис, теперь хоть всю жизнь пиши, ничего лучше не напишешь!" Едкие остроты из следующей комедии Фонвизина "Бригадир" абсолютно невнятны без специального комментария, именно потому что описывают нравы, незнакомые нашему современнику.
Шутки в кругу императрицы вряд ли способны нас сильно насмешить. Но они забавны, жизнерадостны и, очевидно, не имеют целью поиздеваться над присутствующими или отсутствующими. Именно такой юмор ценила Екатерина. Вспомним другую пушкинскую строку:
Под крупным градом светской соли
Стал оживляться разговор.
Светской-то соли в забавах эрмитажного общества почти нет, хотя они содержат намеки на смешные стороны в характерах или деятельности участников собраний. Например, Потемкин в первые годы службы при дворе был из-за своего высокого роста довольно неуклюж, случалось, опрокидывал гостиную мебель, а от смущения начинал кусать ногти. Именно ему адресован третий пункт правил: "ничего не портить, не ломать, не грызть". Как образчик екатерининского юмора, очень характерна записка императрицы: "О возможных причинах смерти придворных и ее самое":
"…Графиня Румянцева умрет, тасуя карты…
Г-жа Зиновьева - от смеха…
Граф Панин - если когда-либо поторопится.
Козицкий - от искания славянских слов.
Стрекалов - от усиленного питья английского пива.
Елагин - от ссадины на барабанной перепонке, что причинит ему театральная гармония.
Спиридов - перед зеркалом.
Я умру от услужливости".
Список содержал и пикантный намек, впрочем, выраженный весьма пристойно: "Двое из общества умрут от удовольствия; не называю их имен: мужчины ли то, или женщины". Одним из неназванных лиц была, вероятно, графиня П. А. Брюс, чьи романы давали богатую пищу придворным сплетникам. Был в списке смертей и один мстительный укол в адрес человека, не входившего в круг друзей Екатерины: "Г-жа Полянская умрет от сожаления". Госпожой Полянской после замужества стала Елизавета Романовна Воронцова, бывшая фаворитка Петра III, ради которой он собирался развестись с законной супругой. Не случись переворот 1762 года, она могла рассчитывать на корону. Ей было о чем сожалеть.
Популярностью пользовался юмористический набросок Екатерины под названием "Леониана" - краткий конспект глав несуществующего романа-путешествия Л. А. Нарышкина в Турцию. Некоторые его фрагменты способны вызвать улыбку и сейчас. Например, причины поездки объяснены так: "Удовольствие, которое испытает его дорогая супруга, вновь увидев своего мужа после долгого отсутствия". Каждая из глав описывает какой-нибудь забавный эпизод: "Гл. 8. Самые верные слуги относят господина Леона в карету вслед за другими вещами. Гл. 9. Лошади понесли, закусив удила, и были счастливо остановлены столбом перед трактиром". Такие вот нехитрые шутки развлекали честную компанию, однажды задавшуюся глубокомысленным вопросом, что же именно ее смешит.
Сохранились ответы гостей Екатерины: "Что меня смешит? Иногда это я сама"; "Муж мой часто смешит меня до слез"; "Меня смешит господин обер-шталмейстер (Нарышкин. - О.Е.)"; "Смешны ленивцы, потому что они по доброй воле скучают"; "Я смеюсь над людьми, которые смеются из угождения". Как видим, в приведенных заметках простосердечность соединена с нравоучительностью. Смех в XVIII веке воспринимался как лекарство от пороков: безделья, тщеславия, лести - и потому нес не только развлекательную, но и дидактическую функцию. Эта-то дидактика и кажется нам теперь тяжеловесной. Например, в ответе самой императрицы: "Я смеюсь над гордым человеком, потому что он как две капли воды похож на индийского петуха" - нет, на наш взгляд, ничего остроумного. Но для своего времени такие ремарки были в порядке вещей и сыграли роль в назидании общественных добродетелей.
Собрание заканчивалось около десяти вечера. Сама императрица уходила к себе в начале десятого, а гости еще некоторое время оставались, заканчивали разговоры и чинно разъезжались. "В одиннадцатом часу она была уже в постели, и во всех чертогах царствовала глубокая тишина", - вспоминал Грибовский.
Тихий вечер с оргией
Так проходили дни Екатерины, насыщенные и вместе с тем удивительно размеренные в своем течении. Она исключительно много успевала. Записки близко знавших ее лиц не содержат никаких следов рассеянности, погруженности императрицы в бесконечные чувственные удовольствия, той самой скандальности, которой переполнена бульварная литература о "Северной Мессалине".
Этот парадокс давно озадачивал исследователей. Рассматривая заметки статс-секретаря Храповицкого, А. Г. Брикнер, крупнейший биограф Екатерины II позапрошлого столетия, писал: "Общее впечатление, производимое личностью государыни при чтении и разборе дневника, нисколько не соответствует той характеристике, которая встречается в сочинениях историков-памфлетистов Массона, Гельбига, Сальдерна, Кастера. Она выигрывает в наших глазах; мы можем составить себе весьма благоприятное мнение не только об умственных, но также и о душевных качествах императрицы".
Брикнеру вторил польский писатель-эмигрант Казимир Валишевский, работавший в конце XIX века во Франции: "Те, кто представляет себе жизнь Екатерины вечной оргией, будут в большом затруднении указать хотя бы на один такой факт… Но дворцы Петербурга и Царского Села не скрывали ли укромных уголков, располагавших к менее похвальному времяпрепровождению? Мы этого не думаем по причинам, зависящим как от характера, так и от уклада частной жизни императрицы, скандальной внешнею, показною стороной, чересчур всегда откровенною… Фавориты, конечно, занимали большое место… в ее жизни, но в ней было место и для семейной женщины - тихой и кроткой, какою была Екатерина".
Тем не менее шлейф скандальных слухов тянулся за императрицей всю жизнь. Завсегдатай малых эрмитажных собраний с 1785 года граф Сегюр писал: "Кроме праздничных дней, обеды, балы и вечера были немноголюдны, но общество в них было не пестрое и хорошо выбранное; они не были похожи на пышные наши рауты, где царствует скука и беспорядок". Именно эти собрания французский памфлетист Ш. Массон называл "оргиями". Хотя само участие в них членов царской семьи, иностранных дипломатов и таких строгих блюстителей нравственности, как княгиня Дашкова, должно было бы послужить гарантией соблюдения приличий.
Массон писал о пожилой Екатерине буквально следующее: "Между тем ее похотливые желания еще не угасли, и она на глазах других возобновила те оргии и вакхические празднества, которые некогда справляла с братьями Орловыми. Валериан, один из братьев Зубова, младший и более сильный, чем Платон, и здоровяк Петр Салтыков, их друг, были товарищами Платона и сменяли его на поприще, столь обширном и нелегком для исполнения. Вот с этими-то тремя развратниками Екатерина, старуха Екатерина проводила дни, в то время, когда ее армии били турок, сражались со шведами и опустошали несчастную Польшу, в то время, как ее народ вопиял о нищете и голоде и был угнетаем грабителями и тиранами.