Первая волна настигла нас. Плот развернуло кормой на гребень волны, которая разбилась под ним, и мы проплыли сквозь бушевавшую по обеим сторонам плота пену и почувствовали, что волна прошла под нами. Волна прошла, нос опустился, и мы соскользнули в широкий провал между волнами. Но уже следующая стена была готова броситься на нас. Но мы так же изящно поднялись на гребень волны, и, как и в первый раз, масса воды обрушилась на корму. Плот стал против волны. Я отчаянно боролся, чтобы повернуть его, но уже следом шла третья гигантская волна. Ее гребень навис над плотом, и огромная стена воды обрушилась на нас. В последнюю минуту я уцепился за выступающий на крыше хижины бамбуковый шест и, сдерживая дыхание, почувствовал, что нас подбросило вверх и все вокруг исчезло в круговороте бушующей пены. В следующее мгновенье мы и "Кон-Тики" вынырнули снова из воды и медленно соскользнули в провал между волнами. После этого море приняло обычный вид. Три гигантские волны понеслись дальше, впереди нас, а за кормой, покачиваясь на волнах, плыли освещенные лунным светом кокосовые орехи.
Последняя волна с такой силой ударила по хижине, что Турстейн полетел кувырком и приземлился в радиоуголке, а остальные проснулись в испуге от шума, когда вода ворвалась между бревнами и через стены. В бамбуковой палубе слева была большая пробоина, похожая на маленький кратер, водолазная корзина сплющилась о носовую часть, но в остальном все было в порядке. Откуда взялись эти три волны, осталось для нас навсегда загадкой. Возможно, что они явились следствием сдвигов морского дна, которые случаются нередко в этом районе Тихого океана.
Через два дня нам пришлось пережить первый шторм. Пассат внезапно перестал дуть, а легкие перистые облака, плывшие над нашими головами высоко в голубом небе, внезапно сменились грядой темных, тяжелых туч, которые очень быстро заволокли с юга весь горизонт. Затем появился порывистый ветер, дувший попеременно с самых неожиданных направлений, и вахтенный просто был не в состоянии справиться с рулем. Только мы успевали с большим трудом поставить корму навстречу новому направлению ветра и парус успевал наполниться, как ветер снова менялся, сжимал надутый парус, вывертывал его и бил им так, что мы могли ожидать самого худшего и для груза и для команды. Затем ветер вдруг принялся дуть прямо с юга, на нас поползли черные тучи, свежий бриз сменился сильным ветром, который перешел в настоящий шторм.
В невероятно короткое время волны около нас достигли высоты 5 метров. Были гребни, которые возвышались на 6-7 метров над бороздой между двумя волнами. Они были на одном уровне с верхушкой мачты, когда мы находились между волнами. Все мы цеплялись за палубу, став на четвереньки, а ветер потрясал бамбуковые стены, выл и свистел во всех штагах. Для защиты радиоуголка мы накрыли снаружи парусиной заднюю и левую стены хижины. Весь груз был накрепко привязан к палубе, парус снят и обернут вокруг бамбуковой реи. Облака скоро скрыли все небо, море стало темным и грозным. Насколько хватал глаз. оно было покрыто вздымающимися волнами с белыми гребнями. Пена лежала полосами с наветренной стороны длинных гряд волн, и повсюду, где гребни разбивались и рассеивались, долго оставались в черно-синем море зеленые пятна, похожие на раны. Ветер сносил верхушки волн, и брызги пены разлетались над морем соленым дождем. Затем на нас полил бурный тропический ливень, падавший косыми полосами и, как кнутом, хлеставший по морю. Кругом ничего не было видно; вода, струившаяся с наших волос и бород, имела солоноватый вкус, и мы, голые и замерзшие, передвигались по палубе, согнувшись пополам, следя за тем, чтобы все на плоту было в порядке. С честью мы выдержали надвигающийся шторм. Когда он перевалил через горизонт и впервые налетел на нас, наши глаза были полны напряжения, ожидания и тревоги. Но когда он вовсю разбушевался над нами, а "Кон-Тики", несмотря ни на что, весело и легко продолжал свой путь, шторм превратился для нас в волнующий вид спорта. Мы стали восхищаться неистовством стихий, с которыми так мастерски справлялся бальзовый плот, старавшийся все время, подобно пробке, быть на верхушке волны, оставляя все беснующиеся массы воды несколько ниже себя. В такую погоду океан имеет много общего с горами. Казалось, что шторм застал нас на голой скале в высоких горах. Несмотря на то, что мы находились в центре тропиков и плот нырял вверх и вниз по волнующемуся океану, наши мысли все время возвращались к тем дням, когда мы скатывались на санках со снежных склонов между скалами.
В такую погоду рулевой был все время настороже. Когда гребень волны приходился как раз под серединой плота, бревна кормы полностью высовывались из воды, но в следующее мгновенье они проваливались во впадину между волнами, чтобы затем снова взобраться на следующий гребень. Волны все время набегали так быстро одна за другой, что нос плота еще торчал из воды, а следующая волна уже с грохотом обрушивалась на корму, и рулевой исчезал в бурлящем потоке воды. Но в следующую минуту корма вновь поднималась, и вода быстро исчезала, как в решете.
Мы высчитали, что период между двумя волнами в обычную тихую погоду равнялся приблизительно семи секундам, и тогда на корму обрушивалось около 200 тонн воды в сутки - это происходило почти незаметно, вода спокойно проходила под ногами у рулевого и исчезала между бревнами. Но во время шторма на корму обрушивалось свыше 10 тысяч тонн воды в сутки, и каждые пять секунд на нас выливалось от нескольких литров до 2-3 кубических метров воды. Когда же волны с грохотом ударялись о борт, рулевому приходилось стоять по пояс в воде, напрягать все силы так, как будто он шел против течения по большой бурной реке; и пока тяжелый груз не исчезал, разбрасывая вокруг себя каскады воды, плот, весь дрожа, на несколько секунд замирал.
Герман был все время на палубе и измерял своим анемометром силу порывов шторма, продолжавшегося двадцать четыре часа.
Шторм затих, и за ним поднялся ветер с порывами шквального дождя, от которого бурлило все море. Попутный ветер быстро понес нас на запад. Для более точного определения силы ветра в непогоду Герман, когда это было возможно, взбирался со своим прибором на верхушку раскачивающейся мачты, прилагая все усилия, чтобы удержаться.
Погода наконец стала потише. Но крупная рыба, сновавшая вокруг нас, совершенно взбесилась. Вода кишела акулами, тунцами, золотыми макрелями, ошалевшими бонито. Все они теснились к бревнам или плавали вокруг плота. Шла непрерывная борьба за существование, спины крупных рыб изгибались дугой под водой, и они выскакивали, как ракеты, преследуя друг друга, а вода вокруг плота в море снова и снова окрашивалась густой кровью. Сражения происходили главным образом между тунцами и золотыми макрелями. Золотые макрели подходили большими косяками, передвигались быстрее и были бдительнее, чем обычно. Тунцы нападали, и, несмотря на свои 70-80 килограммов веса, они подпрыгивали высоко в воздух с окровавленной головой золотой макрели в пасти. Однако, хотя на некоторых золотых макрелей набрасывалось по несколько тунцов и многие сильно пострадали и плавали с открытыми ранами, стая макрелей не покидала поле боя и храбро оказывала сопротивление. То тут, то там появлялись акулы, совершенно слепые от ярости; они схватывались с крупными тунцами, и тем приходилось признавать в акуле превосходящего противника.
Нигде не было видно ни одной миролюбивой рыбки-лоцмана. Или их сожрали бешеные тунцы, или же они попрятались в щели под плотом, а может быть, просто-напросто заблаговременно покинули поле битвы, Во всяком случае, мы не отваживались сунуть голову в воду, чтобы посмотреть, что с ними случилось.
Мне пришлось пережить однажды сильное потрясение, хотя затем я немало посмеялся над собственной незадачливостью. Дело было так. Я находился на корме в укромном местечке для известной надобности. Мы, конечно, привыкли к тому, что в нашем гальюне немного продувает, но я совершенно неожиданно неизвестно от кого получил сильный удар чем-то большим, холодным и очень тяжелым, словно в меня ткнулась головой акула. Вообразив, что я действительно имею дело с акулой, я мигом бросился к мачте и взобрался уже до половины, когда наконец пришел в себя. Герман от хохота лежал на кормовом весле; кое-как ему все-таки удалось рассказать, что на меня налетел огромный, 70-килограммовый тунец, и эта рыбина со всего размаха нанесла мне удар по обнаженному телу. Позже, во время вахты Германа и Турстейна, этот же тунец дважды пытался прыгнуть на корму, но оба раза эта громадина соскальзывала обратно в море, прежде чем мы успевали схватить ее скользкое туловище. Однажды волна выбросила нам на палубу совершенно ошалевшего бонито, а накануне мы поймали тунца и тогда решили заняться рыбной ловлей, чтобы навести порядок в окружавшем нас кровавом хаосе.
В нашем вахтенном журнале записано:
"Первой попалась на крючок 6-футовая акула, которая была вытащена на палубу. Мы снова закинули крючок, и попалась 8-футовая акула, которую мы тоже втащили на борт. Забросив крючок в третий раз, мы поймали опять 6-футовую акулу, но подняли ее лишь до края плота, так как она сорвалась и исчезла. Снова забросили крючок, на него попалась 8-футовая акула, которая затеяла с нами настоящую драку. Мы втащили уже на бревна ее голову, когда она перекусила леску из четырех стальных тросиков и исчезла в морских глубинах. Снова закинули, и снова акула на палубе. Стало опасно продолжать ловлю на скользких бревнах, потому что три лежавшие на них акулы вскидывали головы и норовили цапнуть нас за ногу еще долгое время после того, как мы сочли их мертвыми. Поэтому мы стащили их за хвосты на бак и сложили там в кучу. Сразу же после этого мы поймали большого тунца, и он задал нам работы больше, чем любая акула, прежде чем нам удалось втащить его на палубу. Он был такой жирный и тяжелый, что никто из нас не смог поднять его за хвост.
Море по-прежнему кишит взбесившейся рыбой. Поймалась еще одна акула, но ей удалось вырваться, не попав на плот. Затем благополучно втащили на борт еще одну 6-футовую акулу. После этого поймали 5-футовую акулу. Забросив еще раз крючок, поймали еще одну 7-футовую акулу".
Представьте себе палубу, на которой валяются под ногами огромные акулы; они судорожно колотят хвостами о бревна или бьются о стены бамбуковой хижины и хватают все вокруг. Мы принялись за ловлю рыбы после штормовых ночей уже достаточно усталыми и измотанными. Теперь же совершенно выбились из сил и не разбирали, какие акулы были уже мертвы, какие лежали в предсмертных судорогах, все еще норовя нас цапнуть, а какие были совсем живые и выслеживали нас своими зелеными, кошачьими глазами. И вот по всему плоту было разбросано девять больших акул, а мы так умаялись от бесконечного вытаскивания тяжелых тросиков и борьбы с непокорными акулами, что после беспрерывного пятичасового тяжелого труда сдались.
На следующий день было уже меньше золотых макрелей и тунцов, но по-прежнему много акул. Мы принялись было снова ловить рыбу, но скоро прекратили: запах свежей крови привлекал все новых и новых акул. Мы выбросили всех мертвых акул за борт и начисто отдраили палубу от крови. Бамбуковые цыновки, порванные зубами акул и исцарапанные их шкурой, мы выбросили за борт, заменив их новыми, золотисто-желтыми, запас которых хранился у нас на баке.
Всегда, когда мы вспоминали те вечера, перед нашими глазами вставали прожорливые открытые пасти акул и кровь. И мы ощущали запах мяса акулы. Мясо акулы пригодно для еды, и по вкусу оно напоминает пикшу , но предварительно, чтобы избавиться от привкуса аммиака, нужно держать его в течение суток в морской воде.
Мясо бонито и тунцов, конечно, вкуснее акулы.
В один из тех вечеров я впервые услыхал, как кто-то с тоской в голосе заметил, что неплохо бы растянуться на траве под пальмами на каком-нибудь острове; хотелось бы, конечно, посмотреть еще на что-нибудь, кроме рыбы и бурного моря.
Погода опять стала хорошей, но уже не такой постоянной и надежной, как раньше. Несчетные бурные порывы ветра приносили с собой сильные ливни, которые мы радостно приветствовали, потому что большая часть наших запасов воды начала портиться и скверно запахла болотом. Когда ливень был очень сильным, мы собирали дождевую воду с крыши хижины, а сами стояли голые на палубе и смывали с себя соль пресной водой, наслаждаясь этим редким удовольствием.
Рыбки-лоцманы резвились на своих обычных местах, но были ли то наши старые друзья, вернувшиеся после кровавого побоища, или новые спутники, приобретенные в разгар боя, - этого мы не могли узнать.
21 июля ветер снова внезапно стих. Было ужасно душно, наступил полный штиль. Что это означало, нам было известно с прошлого раза. И действительно, после нескольких резких порывов ветра с востока, с запада и с юга задул свежий ветер с юга, где над горизонтом, точно так же как в прошлый раз, заворочались черные, грозные тучи. Герман был все время на палубе с анемометром, показывавшим скорость ветра 14-15 метров в секунду и больше. И вдруг спальный мешок Турстейна перелетел за борт. То, что случилось потом, произошло гораздо быстрее, чем я рассказываю.
Герман попытался схватить мешок на лету, но сделал лишний шаг и упал вниз головой за борт. Среди шума волн мы еле услыхали слабый крик о помощи, увидели Германа, размахивавшего рукой, а также что-то зеленое и непонятное, кружившее около него в воде. Он стремился к плоту, борясь изо всех сил с огромными волнами, отбрасывавшими его от левого борта. Турстейн, стоявший на корме у рулевого весла, и я, находившийся в носовой части плота, первыми заметили Германа и похолодели от ужаса. Мы заорали изо всей мочи; "Человек за бортом!" - и бросились к ближайшим спасательным средствам. Остальные не слышали крика Германа из-за шума моря, но теперь все забегали и засуетились на палубе. Герман был первоклассным пловцом, и хотя мы прекрасно понимали, что на карту поставлена его жизнь, каждый из нас был полон надежды, что ему удастся в последний момент взобраться на плот.
Турстейн, стоявший ближе всех к лебедке с канатом, к которому мы привязывали лодку, бросился к ней, но единственный раз за все время плавания канат заело. Герман плыл вровень с кормой, на расстоянии нескольких метров, и его последней надеждой было ухватиться за лопасть кормового весла и повиснуть на нем. Ему не удалось схватить задние концы бревен, и он бросился к лопасти кормового весла, но оно ускользнуло, и Герман оказался в кильватере плота, как многие другие предметы, следовавшие за нами на расстоянии, которые мы никогда не могли достать. В то время как Бенгт и я спускали на воду резиновую лодку, Эрик и Кнут бросили в воду спасательный пояс. Он всегда висел на углу хижины с привязанной к нему длинной веревкой. Однако ветер был настолько силен, что, несмотря на все их старания, спасательный пояс прибивало обратно к плоту. Герман сделал несколько безуспешных бросков, но с каждым порывом ветра он все больше и больше отставал от кормового весла, хотя плыл изо всех сил. Он, естественно, понимал, что расстояние будет все увеличиваться и увеличиваться, но, несмотря на это, надеялся, что мы подберем его, когда спустим резиновую лодку на воду. Без связывающего лодку с плотом и тормозящего ее движение каната мы, быть может, и смогли бы подойти к упавшему в море пловцу, но вопрос был в том. как мы добрались бы обратно до "Кон-Тики"?
Тем не менее у трех человек в резиновой лодке все же были кое-какие шансы, а у человека в море никаких шансов не было.
И вдруг Кнут разбежался и нырнул головой вниз в море. Он держал в руке спасательный пояс и заметно продвигался вперед. Каждый раз, когда на гребне волны показывался Герман, Кнут исчезал между волнами; и каждый раз, когда появлялся Кнут, исчезал Герман. Наконец мы увидели обе головы рядом. Им удалось встретиться, и теперь оба держались за спасательный пояс. Кнут махал рукой. Резиновую лодку мы уже подняли, и теперь все четверо ухватились за веревку спасательного пояса и тащили изо всех сил, не спуская глаз с огромной тени, видневшейся сейчас же за спинами обоих мужчин. С Кнутом, когда он плыл к Герману, чуть было не случился удар, когда он внезапно увидел над поверхностью воды огромный зелено-черный треугольный плавник таинственного зверя. Только один Герман знал, что этот плавник не принадлежал ни чудовищу, ни акуле и вообще никакому животному. Это был угол непромокаемого спального мешка Турстейна. Но спальный мешок недолго плавал после того, как Герман и Кнут здравыми и невредимыми были наконец водворены на борт. Кто-то, упустив более солидную добычу, утянул в морскую пучину спальный мешок.
- Хорошо, что меня там не было, - сказал Турстейн, продолжая управлять плотом.
Однако в тот вечер было мало шутливых замечаний. После этого происшествия мы еще долго чувствовали, как по спине пробегают холодные мурашки. Но мрачное чувство смешивалось с чувством теплой благодарности за то, что нас было по-прежнему шестеро на борту.
Кнуту было сказано в этот день много хороших слов; говорили их и Герман и мы.
Однако у нас было мало времени на размышления о случившемся. Небо над нашими головами заволакивалось черными тучами. Порывы ветра становились все сильнее, и с наступлением ночи разразился новый шторм. Мы решили оставить спасательный пояс на длинной бечевке в море за плотом, чтобы можно было ухватиться за него в случае, если кто-нибудь из нас окажется поело резкого порыва ветра за бортом. С наступлением ночи густая, непроницаемая мгла опустилась на плот и океан, нас швыряло во тьме то вверх, то вниз, и мы чувствовали и слышали шторм, завывавший в мачтах и штагах. Иногда сильный порыв ветра яростно бросался на упиравшуюся бамбуковую хижину, и мы опасались, как бы ее не снесло. Но она была укрыта парусиной и тщательно принайтована. Мы чувствовали, как "Кон-Тики" то поднимало, то бросало, и его бревна двигались, как клавиши пианино, Мы каждый раз удивлялись, что через широкие щели между бревнами проникала не вода, а свежий воздух; они действовали, как кузнечные мехи, нагнетавшие сырой воздух.
В течение пяти суток многобалльный шторм чередовался со свежим ветром, море было покрыто широкими ложбинами, заполненными брызгами пенящихся серо-синих волн, гребни которых под натиском ветра стали длинными и плоскими. Наконец на пятый день облака сперва пропустили клочок голубого неба, а затем зловещие черные тучи исчезли вместе со штормом и победило голубое небо. Мы выяснили, что у нас сломалось кормовое весло, лопнул парус и все килевые доски свободно болтались, так как удерживавшие их под водой тросы лопнули. Но мы и груз были совершенно невредимы.