Была еще одна важная причина, заставлявшая берлинских и венских политиков непримиримо бороться с влиянием великого князя на царский двор. Николай Николаевич не допускал даже мысли о заключении какого-либо сепаратного мира с Германией и Австро-Венгрией и решительно отклонял всякие попытки следовать этому курсу. Кронпринц Германии летом 1915 года по этому поводу высказался прямо и откровенно: "Главное затруднение заключалось в том, что великий князь Николай Николаевич находится еще у власти". Весь этот год дипломаты Берлина и Вены искали пути к сепаратному миру с Россией, и на этом поприще велись не менее ожесточенные схватки, чем на полях сражений. Графиня Васильчикова была лишь одной из связных императоров трех дворов - германского, австрийского и русского, искавших путь к сепаратному миру с Россией. Свои услуги враждующим сторонам для заключения мира предлагали и королевские дворы Европы, потому что война приносила бедствие всем европейским странам, даже нейтральным.16 февраля 1916 г. шведский король предложил свои посреднические услуги стать миротворцем в конфликте воюющих стран, а датский король Христиан X, родной брат вдовствующей императрицы Марии Федоровны, побывал в Берлине и Петербурге, ратуя за эти же предложения. С такими же предложениями выступал и представитель правящей Гогенцоллерновской династии Германии герцог Эрнест Людвиг, брат императрицы Александры Федоровны, в письме сестре предлагавший "начать строить мост для переговоров".
Эти закулисные переговоры стали известны французскому и британскому правительствам, и, чтобы удержать Россию в составе Антанты, 12 марта 1915 г. Лондон уведомил царское правительство, что Великобритания согласилась "предоставить России контроль (над проливами), которого она так жаждала".Франция такое согласие дала через два месяца.
Помимо этого, заключению сепаратного мира препятствовал страх царя вызвать этим непопулярным шагом волнения в стране и возмущение армии, за которым могла последовать революция. Всем были еще памятны крупные волнения в городах империи и в армии на Дальнем Востоке - после заключения мира с Японией. Но тогда все эти события происходили далеко от столицы, а сейчас они могли разразиться рядом, и подвергать себя такому риску никто не хотел. К тому же в окружении царя знали ненависть великого князя Николая Николаевича к немцам, и никто не решался заговаривать с ним о возможности заключения сепаратного мира с Германией.
В начале августа Николай II под воздействием своего окружения и советов императрицы и Распутина принял решение лично возглавить Ставку и сообщил об этом военному министру Поливанову. На заседании правительства 6 августа сообщение об этом военный министр предварил словами: "Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России - это решение императора взять на себя Верховное командование". Большинство членов правительства было потрясено услышанной новостью, которая, как они полагали, вела страну к военным неудачам и внутренним осложнениям. Члены правительства отчетливо сознавали, что у Николая II нет никаких военных способностей, что могло привести к потере управления армией и крушению ее силы, но еще больше пугала их потеря управления империей из-за постоянного отсутствия монарха в столице, функции которого, в чем они нисколько не сомневались, возьмет на себя императрица и Распутин, а истинными хозяевами русской империи станут прусские вельможи. Министры большинством голосов ходатайствовали перед Государем провести заседание Совета министров под его председательством со следующей повесткой дня: 1) о Верховном главнокомандующем, 2) о эвакуации Петрограда и 3) о будущей внутренней политике. На следующий день в Царском Селе такое заседание состоялось, в котором царь отмалчивался, а Фредерикс и Горемыкин не дали возможности министрам высказаться, и все расходились в обстановке гнетущей и тяжелой атмосферы и в предчувствии непоправимой беды.
21 августа восемь министров (Харитонов, Кривошеин, Сазонов, Барк, князь Щербатов, Самарин, граф Игнатьев и князь Шаховский) обратились с письмом к императору, в котором они вновь повторили просьбу оставить на своем посту Верховного главнокомандующего армией великого князя Николая Николаевича и указывали на "коренное разномыслие" между подписавшими письмо и председателем Совета министров, недопустимое во всякое время, а "в настоящие дни гибельное. Находясь в таких условиях, мы теряем веру в возможность с сознанием пользы служить Вам и родине". Это был вопль отчаяния государственных мужей, пытавшихся спасти страну и династию от гибели.
Никакие предостережения, высказанные Николаю II министрами-"бунтовщиками", что у Государя есть более важные обязанности, чем ответственность за судьбу сражений на полях войны, не остановили царя от его пагубного решения возложить на себя обязанности Верховного главнокомандующего русской армией. Печальные примеры из недалекой русской истории, когда императоры Петр Великий и Александр I терпели поражение в Прутском походе и в сражении под Аустерлицем, не стали предостережением для упрямого царя. К тому же фанатично верившему в искупление молитвой царю в одну из таких минут "почудился голос, призывающий его к воинству", что было расценено вездесущим "старцем" как предопределение Бога и знак судьбы. Председатель Государственной думы Родзянко не сумел добиться встречи с императором, чтобы отговорить его не принимать на себя обязанности Верховного, но он отправил Николаю II письмо, в котором открыто выразил общее мнение, бытовавшее в русском обществе: "Народ не иначе объяснит ваш шаг, как внушенный вам окружающими вас немцами, которые в понятии народном связываются с нашими врагами и изменою русскому делу".
23 августа Николай II назначил себя Верховным главнокомандующим и убыл в Ставку. Это было началом конца. Государственный корабль остановился, в его капитанской рубке не было капитана и не было штурмана, которые должны были проложить курс среди бушующих волн, не было и механиков, способных запустить остановившиеся двигатели. Приняв решение возглавить Ставку, Николай II оставил правительство без всяких указаний, без каких-либо советов, как оно должно работать в его отсутствие. Похоже было, что царь уезжал из столицы под принуждением своего двора, и его больше беспокоила собственная судьба и судьба семьи, а не империи. Бездействовало и правительство, совершенно самоустранившись от руководства экономикой страны и делами по обеспечению действующей армии всем необходимым для ведения войны. История государств не знает подобных примеров, когда бы правительство своей страны работало в интересах чужой страны. Не было связи у правительства и с Государственной думой, заседания которой во время премьерства Горемыкина проходили крайне редко, так как он был убежден, что во время войны "невозможна законодательная работа", и депутаты думы собирались на короткий срок только для принятия росписи. Все ветви власти в царской России существовали и жили, как живут водоросли в озерах, обособленно и борясь друг с другом. Отсутствие контроля за деятельностью правительства со стороны монарха и невозможность осуществить такой контроль со стороны парламента и общественных организаций поставили министров в исключительное положение. Они быстро отошли от решения важных государственных дел и занялись множеством мелких, ничтожных дел, создавая вокруг себя дутый эффект значимости их работы. Свободное обращение с законом и расходованием денежных средств привело к повальному их хищению и растратам, восполнить которые со временем стало невозможным. Злоупотребление лиц, облеченных властью, стало модным и повсеместным явлением, и их никто не мог остановить в невоздержанности, прихотях и алчности. Прочное здание русского самодержавия стало трещать, и многовековая мудрость русского народа не могла спасти его. Бесконтрольная правительственная власть быстро разлагалась и становилась опасной для государства, и во всех слоях общества стала зарождаться идея свержения этой власти, нашедшая распространение в широких народных массах.
Вместе с царем отбыли министр двора граф Фредерикс со своей бесчисленной императорской свитой, насчитывающей несколько тысяч человек, с полками охраны и конвоя, так что штаб в Ставке разросся до таких размеров, что из города Могилева пришлось отселять добрую половину всех его жителей, чтобы в их домах разместить обслуживающую прислугу. Ставка стала походить на большой постоялый двор, где утрачивалась мысль о войне и где придворные сплетни царедворцев были опаснее сводок с фронтов. По прибытии царя в Ставку его встречал там мрачный, ссутулившийся, в забрызганных сапогах великий князь Николай Николаевич. Здесь же был вновь назначенный начальник штаба Ставки генерал Алексеев, который ознакомил императора с обстановкой на фронтах. Великого князя игнорировали и ждали его отъезда на Кавказский фронт. В кармане императора лежало письмо Александры Федоровны, в котором она писала, что не будет спокойна до тех пор, пока Николай Николаевич не покинет Ставку.
Царь по прибытии в Ставку ни во что не вмешивался, ничего не менял и ничего не предлагал - он словно кого-то все время боялся и в присутствии министра графа Фредерикса всегда молчал или задавал самые безразличные вопросы, которые никак не соотносились с обсуждаемой проблемой. Всем военным хозяйством руководил начальник штаба Ставки генерал Михаил Алексеев, который умело уводил войска из окружения в Прибалтике и на западе Украины и не позволял прусскому окружению императора вмешиваться в работу штаба, который он возглавлял. Это было труднее сделать, чем сражаться в бою, но он добивался сокрытия замыслов подготавливаемых наступательных операций и мест нахождения резервов от близких сановников царя, но не мог их скрыть от императора, и потому они все равно становились известны германской разведке.
С приездом Николая II в Ставку, после того, как он назначил себя Верховным главнокомандующим, работа Союзов земств и городов была парализована. Царь не хотел иметь никакого дела с лидерами земского и городского движения, а организовывать работу правительства по мобилизации экономики страны для нужд войны ему не позволяло его прусское окружение. Это же окружение заставляло императрицу поддерживать взгляды императора на земское движение. "Никому не нужно их мнение, - писала царица Николаю II по поводу постановления Петроградской городской думы, в котором говорилось о необходимости обновления правительства. - Пусть они лучше всего займутся вопросами канализации… Мы Богом поставлены на трон и должны сохранить его крепким и передать непоколебленным нашему сыну".
В такой обстановке русская буржуазия встала в оппозицию как к императору, так и к правительству и заменила свой старый лозунг "единения с царским правительством" лозунгом "создания министерства доверия". Депутаты Государственной думы поощрили создание в июне военно- промышленных комитетов, перед которыми была поставлена задача мобилизации промышленности страны для работы на войну. Предполагалось, что они сосредоточат в своих руках руководство крупной и средней промышленностью, а союзы земств будут развивать мелкую кустарную промышленность.
В августе основными фракциями думы был сформирован "Прогрессивный блок", поставивший своей целью обновить и укрепить разлагавшийся аппарат царской власти, провести реформы в стране и создать кабинет министров, который бы пользовался доверием всех слоев русского общества. Одновременно буржуазия сделала попытку дело руководства промышленностью и мобилизации ее мощностей на нужды войны взять в свои руки, но сделать ей это было очень трудно, так как на ее пути встал царский двор и правительство, не желавшие менять свое отношение к войне, которое было с самого начала пораженческим. С таким курсом не хотело мириться земство и большинство депутатов Государственной думы. Само отношение правительства к характеру войны заставило земства сделать свои союзы политическими объединениями, в которых сплотились передовые слои русской буржуазии, дворянства и интеллигенции. В своей политической борьбе с царским правительством буржуазия стремилась усилить свое влияние на экономическую и политическую жизнь страны двумя методами. Во-первых, с помощью промышленных комитетов и союзов земств и городов взять управление народным хозяйством в свои руки, чтобы военные заказы, распределение металла и топлива, организация транспорта и разрешение продовольственного дела проводилось без участия правительства Горемыкина, которое поддерживало вредительство в этой области и бросило страну на произвол врагов внутренних и внешних. Во-вторых, буржуазия прямо и открыто поставила вопрос об укреплении аппарата царской власти путем привлечения ее представителей к управлению страной, требуя, чтобы самодержавная монархия была заменена на конституционную, по типу Великобритании, и создания буржуазного правительства, подотчетного Государственной думе. Царь и его двор не хотели идти ни на какие уступки, и после отъезда Николая II в Ставку выступление буржуазии, и прежде всего представителей земства, стали носить враждебный характер по отношению к царской власти. На осенних съездах союзов земств и городов князь Г. Львов заявил, что царское правительство "противодействует единению общественных сил с властью". Резолюция съезда требовала обновления власти, "которая может быть сильнее только при условии доверия страны и единения с законным ее представительством". Обобщив требования русской буржуазии царскому правительству, два видных ее представителя, князь Львов и Челноков, хотели донести их лично императору Николаю II, но он отказался их принять. Не был принят и председатель Государственной думы Родзянко, поднимавший важные вопросы единства власти и парламента для отпора врагу. Тогда Союзы земств и городов послали царю письмо, в котором говорилось, что "те представители общественного порядка, которые хотят управлять страной одной властью приказаний, не слушая ее голоса и не считаясь с ее желанием, суть злейшие враги России и ее престола".
С этого времени в стране, во всех классах общества, открыто заговорили об измене лиц, стоящих у кормила власти, с требованиями перемен. "Армия отступает, - говорил видный кадет Н. Астров, - из-за предательства, отсутствия снарядов, ружей… потому что власть, привыкшая к безответственности, воспитавшая в себе извращенное представление о стране, народе, которым управляет, боится России, не верит ей и в своем безумном неверии оказывается в руках у злобных, угасающих старцев, у шутов, предателей, распутных проходимцев".
Земский союз продолжал работать и свою главную роль видел в том, чтобы оказывать помощь армии в выполнении ею ее великого ратного подвига. Князь Львов однажды воскликнул: "Страшно подумать, что было бы, если бы не было земства".
Правительство пошло по пути запрещения проведения съездов всех партий и движений, и борьба с царской властью стала носить нелегальный характер со стороны знати, буржуазии и интеллигенции. "Страна едина, - заявляли земцы, - едина в земских силах, едина в народном представительстве". Но вне страны стоит власть, которая "делает все, чтобы только не вести страну к победе, но мешать достигнуть этой победы".
Если русское правительство боролось с земством запретительными мерами и всячески противодействовало его патриотическим инициативам, то германское правительство грозило ему карами. В разбрасываемых над русской территорией листовках немецкие каратели обещали "подвергнуть повешению всех представителей Всероссийского Земского Союза, ибо союз этот, по их заявлению, снабжает армию боевыми припасами".
После отъезда царя в Ставку стала стремительно возрастать роль Распутина, и он становился главным распорядителем государственных должностей в империи. Через общение со "старцем" и по его просьбе министерство императорского двора, которое в отсутствие Фредерикса возглавлял граф Бенкендорф, назначало на должности министров, руководителей департаментов и на другие высокие государственные должности людей, лично отобранных Распутиным в своей компании, никогда не оставлявшей его в одиночестве.