В настоящий сборник включены работы Л. Н. Гумилева, посвященные одной из наиболее острых исторических проблем – проблеме предвзятого отношения к народам Великой степи, о которых сложилось представление как об изначально диких, жестоких и отсталых. В книге раскрываются исторические корни этого мифа, названного Л. Н. Гумилевым "черной легендой", развенчиваются преувеличенные представления об ужасах татаро-монгольского ига на Руси, показаны истинные взаимоотношения Руси и Орды и их последствия. Объективному читателю станут понятны и истоки европейской русофобии, выражающейся фразой: "поскреби русского – и найдешь татарина".
Завершает книгу панорама мнений, высказанных по обсуждаемому "больному" вопросу историками и мыслителями разных, в том числе и прямо противоположных друг другу направлений.
Содержание:
"Черная легенда": имя идеи и символ судьбы 1
Часть первая - Происхождение "черной легенды" 5
Часть вторая - Черная легенда о народах Евразии 35
Часть третья - О людях, на нас непохожих 82
Приложение - Панорама мнений - Выдержки из различных источников, характеризующие отношение к России, русским и степным народам Евразии 100
Вместо послесловия - Л.Η. Гумилев Сила предвзятости 131
Библиография 132
Примечания 134
Лев Николаевич Гумилев
Черная легенда: Друзья и недруги Великой степи
"Черная легенда": имя идеи и символ судьбы
Сборники научных статей – не самый ходовой книжный товар в эпоху становления рыночной экономики. Покупая такую книгу, будущий читатель должен быть, как минимум, уверен в двух вещах. Во-первых, в том, что по названию он правильно понимает, о чем идет речь в содержательной части. Во-вторых, в том, что сама содержательная часть представляет для него хотя бы ограниченный интерес. Ну а если и имя автора знакомо читателю, значит, книга имеет все шансы быть не только купленной, но и прочитанной.
Думается, что у сборника статей Л. Н. Гумилева "Черная легенда" такие шансы есть. Имя нашего знаменитого современника и сегодня, спустя полтора года после его кончины, у всех на слуху. Написанные им книги, посвященные этногенезу и этнической истории народов нашей Родины, получившие известность еще при его жизни, переиздаются обильно, хоть и не всегда умело и добросовестно. Гумилева читают, о Гумилеве спорят. Можно сказать, сбылась заветная мечта Льва Николаевича: он не только навсегда остался в первом ряду театра отечественной истории, но и сам теперь стал его действующим лицом.
Впрочем о ценности этой книги говорит не только имя ее автора. На первый взгляд, словосочетание "черная легенда" может показаться завлекающей приманкой, этаким литературным изыском, скрывающим скучноватые научные сюжеты. (Нельзя не признать, что для опасений такого рода наука дает все основания). Научное изложение почти всегда сухо и подчеркнуто сдержанно. Научные идеи принадлежат к сфере рационального и потому, как правило, не имеют художественных и м е н: у них есть только служебные наименования. И все же у этого жесткого правила бывают и исключения. Иногда научная идея получает имя. Такое событие следует признать экстраординарным. Ведь появление у научной идеи литературного имени является зримым свидетельством того, что сама научная идея стала общественно значимой. Следовательно, ее содержание затрагивает так или иначе умы и чувства множества людей, иной раз весьма и весьма далеких от споров внутри научного сообщества. Именно так обстоит дело с "Черной легендой" Л. Н. Гумилева. История появления этого имени у научной идеи заслуживает более подробного автобиографического и научного экскурса.
Все имеет свое начало – есть оно и у "Черной легенды". Имя идее дал автор, и потому истоки имени "Черная легенда" в буквальном смысле слова совпадают с истоками научного творчества Льва Николаевича Гумилева. Он не раз говорил, что интерес к истории и географии проявился у него еще в детстве. Едва научившись читать, маленький Лев с жадностью прочитывал те книги из домашней библиотеки, в которых описывалась экзотическая природа далеких стран и диковинные нравы их обитателей: североамериканских индейцев, негров экваториального Конго, аборигенов Австралии. Наверное, в этом предпочтении значительную роль сыграла "генетическая память", пример отца – знаменитого путешественника, подлинного поэта романтических странствий. И хотя Лев Николаевич был далек от поэтического романтизма, его детское пристрастие определило практически весь характер его интеллектуальных исканий и трудов.
Переходя к разговору о научных работах Л. Н. Гумилева, мы вынуждены сразу сделать одну оговорку. Масштаб деятельности любого человека может быть верно оценен лишь в контексте той общественной обстановки, в которой человек жил. Эта банальная истина куда как справедлива применительно ко Льву Николаевичу. "Знамения времени" принесли ему тяжелые личные испытания. В 1921 году по сфабрикованному обвинению за участие в мифическом "таганцевском" заговоре расстрелян отец, Николай Степанович Гумилев. В 1935 году впервые арестовывают Льва Николаевича, но чуть погодя выпускают. Через 4 года – новый арест и приговор к 5 годам заключения. Освободившись, Л. Н. Гумилев в 1944 добровольцем уходит на фронт и возвращается победителем, дойдя до Берлина. Но вскоре после "ждановского" Постановления ЦК ВКП(б) "О журналах "Звезда" и "Ленинград", где было подвергнуто большевистской критике творчество матери Льва Николаевича А. А. Ахматовой, Л. Н. Гумилева опять арестовывают. По приговору Особого совещания НКВД он получает на сей раз 10 лет. Лишь в 1956 году Л. Н. Гумилев окончательно обретает свободу. В момент освобождения ему исполнилось уже 43(!) года.
Для живущих в "постперестроечное" время, когда
"Багровым огнем догорает эпоха,
А мы наблюдаем за тенью и светом",
перечисленные выше факты воспринимаются несколько бледновато. Небольшая выдержка из мартиролога 70-летних репрессий уже никого не потрясает. Однако многим хватило и меньших неприятностей, чтобы отказаться от дорогостоящей роли возмутителей общественного спокойствия. На этом фоне мужество Льва Николаевича, который не только не перестал заниматься любимым делом, но и рискнул высказывать свое мнение, безусловно, находится на уровне личного и научного подвига. Поистине трудно назвать по-иному ту целеустремленность и верность, с которой Л. Н. Гумилев всю жизнь вопреки обстоятельствам работал над избранной в юности темой – этнической историей степных кочевников Евразии.
Приведенная цитата из разговора, несмотря на ее поневоле беллетризованную форму, прекрасно характеризует состояние дел в отечественной номадистике на момент прихода Л. Н. Гумилева в официальную науку. Действительно, не только в 30-е годы, но и еще тридцать лет спустя, в начале 60-х годов, история кочевых тюрко-монгольских народов освещалась недостаточно и осмыслялась крайне примитивно. Взгляд на кочевников степной Евразии как на периферию Китая считался аксиомой [54, стр. 18].
Вместе с тем существовали и реальные предпосылки для переосмысления проблемы. Добросовестные труды русских (Н. Я. Бичурин – о. Иакинф) и французских (R.Grousset) ориенталистов XIX века свидетельствовали, что "…исторические закономерности развития середины континента, его западной и восточной окраин, лесной и степной зон, имеют общие черты, точнее свою специфику культуры, которая резко отличает этот регион и от "Запада" и от "Востока"" [54, стр. 18].
Еще до поступления в Университет, в 1930 году, начал Л. Н. Гумилев собирать первые материалы по истории степных народов Евразии [54, стр. 19]. Но его желание продолжить эту работу в процессе учебы на историческом факультете натолкнулось на неожиданное препятствие. К моменту окончания Гумилевым средней школы, в начале 30-х годов, исторического факультета в Ленинградском университете просто не существовало: его закрыли за ненадобностью в связи с полной заменой истории обществоведением. И потому молодой Лев Гумилев в 20 лет начал свою научную работу не на студенческой скамье, а в экспедициях. Вот как он сам позже напишет об этом периоде своей жизни: "В молодости, еще в 1932 г., мне довелось работать в Таджикистане малярийным разведчиком. Работа заключалась в том, что я находил болотца, где выводились комары, наносил их на план и затем отравлял воду "парижской зеленью". Количество комаров при этом несколько уменьшалось, но уцелевших вполне хватало, чтобы заразить малярией не только меня, но и все население района. Однако я извлек из этой работы максимальную пользу, потому что освоил глазомерную съемку и разговорный таджикский язык" [44, стр. 19].
Разумеется, экспедиции в молодые годы лишь укрепили Л. Н. Гумилева в его научных интересах. Он уже не по книгам, а наяву открыл для себя красочный экзотический мир природы и культуры Азии. Не случайно сразу же после поступления в 1934 году на вновь открытый исторический факультет Ленинградского университета Лев Гумилев начинает писать свою первую научную статью "Удельно-лествичная система у тюрок в VI–VIII веках". После войны, в краткий миг свободы 1945–1949 годов, он сумеет, сдав за несколько месяцев экстерном все университетские экзамены, защитить кандидатскую диссертацию – "Подробная политическая история первого тюркского каганата". Основу ее составит та самая первая довоенная работа.
Но первую книгу своей "Степной трилогии" Л. Н. Гумилеву пришлось писать уже в неволе. На маленьких "осьмушках" бумаги, которые он ухитрялся доставать и которые ему дарили друзья, рождалась история первого из прославивших себя народов Великой степи – "Хунну". Рукопись уцелела, дожила до освобождения; в 1956 году Лев Николаевич привез ее в Ленинград, а в 1960 году "Хунну" вышла в свет отдельной книгой [42]. Чуть раньше была опубликована и упомянутая выше первая научная статья Л. Н. Гумилева по истории тюрок.
В начале 60-х годов закончил Л. Н. Гумилев и работу над второй книгой "Степной трилогии" – "Древние тюрки", хотя опубликована она была лишь шесть лет спустя [47а]. К началу 70-х "Степная трилогия" завершилась: в 1970 году к читателям пришла последняя, третья книга – "Поиски вымышленного царства: Легенда о государстве пресвитера Иоанна". Именно к этому моменту и относится само появление имени "черная легенда".
Создав широкую и обоснованную картину истории Великой степи, в последней книге "Степной трилогии" Л. Н. Гумилев убедительно показал ту конкретно-историческую обстановку, в которой родилось у западноевропейцев предвзятое отношение к степнякам Евразии как к патологически жестоким дикарям, ориентированным на уничтожение чужой культуры.
По Гумилеву, рождение "черной легенды" восходит к концу XIII века. Предпосылки ее возникновения были таковы. Западноевропейские крестоносцы XII века объединялись в специфические военно-религиозные организации – ордена, специально предназначенные папой для освобождения "Гроба Господня". Как таковые, тамплиеры и иоанниты были весьма заинтересованы в увеличении масштабов католической экспансии в Святую землю. Поскольку историко-географические представления западноевропейцев XII–XIII веков находились на уровне вполне мифологическом, любая легенда легко воспринималась ими как действительность.
Этим и воспользовались тамплиеры. Именно они принесли в Европу миф о якобы существующем где-то в Азии "государстве пресвитера Иоанна" – христианского государя и потенциального союзника в борьбе с мусульманами. Обольщенные перспективой близкой победы тысячи немцев и французов направились во второй крестовый поход, который закончился полным разгромом, ибо никакого союзника не было и в помине. Однако сама легенда не умерла, а осталась жить в общественном сознании средневековой Европы. К середине XIII века ситуация изменилась. Монгольское войско, преследуя своих "природных врагов" – половцев, вторглось в Западную Европу, так как венгерский король Бела IV дал убежище половецкому хану Котяну. В двух битвах 1241 года – при Лигнице и Шайо – монголы наголову разгромили польско-немецкую армию Генриха Благочестивого и венгеро-хорватское войско Белы IV. Затем подверглись разгрому Венгрия, Словакия, Восточная Чехия и Хорватия.
Однако перед лицом монгольской угрозы единства в Западной Европе не было. Сторонники папы – гвельфы – всеми силами старались создать антимонгольскую коалицию. Их политические противники – гибеллины – напротив, искали союза с монголами. Глава гибеллинов, император Священной Римской империи германской нации Фридрих II, непримиримый враг папы Иннокентия IV, вступил в переговоры с Батыем. Достигнув тайной договоренности с ханом, император отдал на растерзание гвельфскую Венгрию. В итоге папа Иннокентий IV вынужден был бежать из Рима в Лион, под покровительство французского короля, где и предал проклятию обоих своих врагов – и хана, и императора.
Но изменения в XIII веке произошли не только в Западной Европе. В не меньшей мере они коснулись Монгольского улуса. В 1259 году умер великий хан Мункэ. Законным наследником престола стал Ариг-буга, христианин несторианского толка. Уже в 1260 году монголы под руководством нойона Кит-буги двинулись в "желтый крестовый поход" против мусульман – египетских мамлюков. (Последние, кстати говоря, в значительной части состояли из извечных врагов монголов – половцев, проданных в Египет в рабство, принявших формально ислам и фактически обладавших властью в Египте.)
Двинувшись в крестовый поход через Сирию, Кит-буга нойон, разумеется, рассчитывал на помощь естественных союзников – христианских рыцарей-крестоносцев. По всей видимости, заверения в союзе были получены, и Кит-буга нойон им поверил.
Но тамплиеры и не собирались выполнять взятых на себя обязательств. Поскольку ордена создавались и поддерживались папой для войны с неверными, рыцари были заинтересованы не в конечной победе над мусульманами, а в продолжении войны любыми средствами. Ведь "освобождение Гроба Господня" означало бы, что цель существования крестоносного движения достигнута, а ордена должны быть распущены. Тем самым приходил конец и бесконтрольной власти, и деньгам, поступающим из Европы на "святое дело". Подобная перспектива крестоносцев не вдохновляла. Кроме того, по самому своему положению крестоносцы являлись политическими сторонниками папского престола. А в римской курии за прошедшие двадцать лет отнюдь не забыли союза между монголами и "скорбью католической церкви" – императором Фридрихом И.
В итоге монголы не получили от рыцарей обещанной помощи и, лишенные поддержки союзника, были разбиты мамлюками при Айн-Джалуде (1260 год).
Вместе с тем и папа и крестоносцы прекрасно понимали последствия своего демарша. Перед общественным мнением Европы и совершенное предательство, и очередная мусульманская победа нуждались в достойном оправдании. С этой точки зрения сами монголы представляли идеальный объект для дезинформации: за двадцать лет страх перед монгольскими победами при Лигнице и Шайо ни у кого не успел выветриться из памяти. Сознательная ложь папистов упала на подготовленную почву. "Черная легенда" о злых человекоподобных варварах, которые не только помощи, но и отношения человеческого не заслуживают, начала свою многолетнюю жизнь в мироощущении западноевропейцев.
Итак, Л. Н. Гумилев вскрыл социально-политический генезис "черной легенды", но эта констатация коллизии XIII века не удовлетворила его самого. В самом деле, без ответа оставался главный интересовавший Л. Н. Гумилева вопрос – почему ложь, родившаяся в XIII веке, оказалась столь живучей и надолго пережила породившую ее политическую ситуацию? Ведь и для просвещенного европейца "…азиатская степь, которую многие географы начинали от Венгрии, другие – от Карпат, – обиталище дикости, варварства, свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами XVIII в., создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики" (см. стр. 43 этой книги). Более того. "К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия входила в состав сначала Великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды" (там же).
Для объяснения живучести "черной легенды" методов традиционной историографии оказалось недостаточно. И все же справедливости ради стоит сказать и о другом. Вне рамок официальной советской исторической науки существенные предпосылки для понимания природы "черной легенды" существовали еще до Второй мировой войны. Создание таких предпосылок было делом "евразийцев" – новой историко-географической школы, возникшей в эмиграции среди молодого поколения русских ученых. В число "евразийцев" в разное время входили историк Г. В. Вернадский, географ П. Н. Савицкий, философ Л. П. Карсавин, искусствовед П. П. Сувчинский, филолог кн. Н. С. Трубецкой, публицист Г. В. Флоровский и другие деятели изгнанной русской науки и культуры.
Первый сборник трудов "евразийцев", имевший название "Исход к Востоку", увидел свет еще в 1921 году, но, по понятным причинам, он не был знаком читателям · в СССР.
Изложение более или менее подробно концепции "евразийства" было бы слишком объемным, да и не входит в задачу автора предисловия. Поэтому мы отметим здесь лишь те основные элементы "евразийского" мировоззрения, каковые являются существенными для нашей темы.