Дочерью царя Скифии оказывается и царевна Медея, уехавшая с Ясоном и аргонавтами (IV.9), возможно, из-за созвучия ее имени и прозвания мидийцев. Или же Малала, подобно Агафию, допускал, что колхи когда-то были колонией египтян. Агафий пишет, что Сезострис, с многочисленным войском, покорил всю Азию и дошел до Колхиды, оставив там часть своих войск (II.18).
Указание (II.3), что парфяне поселились в Персиде, подразумевает, что "парфяне" оказываются персами в значении жителями Персиды (или шире, Персидской земли). А если превалирует географическая коннотация этнонима "персы", то снимается противоречивость определения "царь персов из рода парфян". Именно так Малала определяет Меердота (XI.3), который во времена Траяна стал разграблять римские земли. В рассказе о восточной кампании этого императора Малала именует Меердота (как и его сына Санатрукия) "царем персов".
О главенстве географического аспекта в этнонимах может свидетельствовать и утверждение, что Ноев ковчег остановил в Армении, "между парфянами, армянами и адиабенцами" (I.4). Раз топонимы используются для локализации, значит, подразумевается, что за определенным народом "закреплена" определенная территория.
Исходя из этой логики, объяснимо, почему Малала, к примеру, называет испанцев италийцами (XVIII.14), ведь до того (I.10) он ставит знак равенства между Италией и Западом.
Язык
В описании похода Траяна упоминается также, что "арсак" соответствует титулу "царь" (XI.3). До того (VIII.25) Малала упоминает о Арсаке-парфянине, что восстал против Антиоха Эвергета. Повествуя о походе Юлиана, Малала включает этот титул в имя персидского царя Шапура (XIII.17, 21–22). При том, что данное наблюдение антиохийского хрониста соответствует действительности, вряд ли можно утверждать, что он в какой-то степени знал язык соседней державы.
Выше перечисленные примеры (отсылки к персидскому языку: I.12, II.3, XI.31), а также упоминание о языке персов в связи с учением манихеев (XII.42), можно рассматривать как маркер осознания границы "свой-чужой", который в то же время свидетельствует о том, что для Малалы персы выделялись из общей массы варваров (раз он идентифицирует этот язык).
В целом, конечно, для антиохийского хрониста, как и для других ромеев, персы являлись частью варварского (то есть неримского) мира, но на 430 станицах "Хронографии" Малала называет их варварами только один раз (XVIII.61), в отличие, к примеру, от эмоционального повествования Прокопия.
Как варваров Малала характеризует кочевых арабов-сарацин (XII.26, 27, 30). Оденат назван царем сарацин-варваров, а Зенобия – царицей (βασιλλισα) варваров-сарацин. Рим на какое-то время оказывается во власти "Одоакра, царя (ῥὴξ) варваров" (XV.9-10). На Западе против варваров воюет Константин (XIII.2). Варварами он называет гуннов (XVIII.13–14).
Такое противопоставление заставляет предположить, что концепт "варварства" связан для Малалы, во-первых, с образом жизни, и во-вторых, с отсутствием привязки к определенной территории. Внимание же к языку, на котором они говорят, минимально.
В описании же персов с самого начала появляются понятия "город", "власть", определенная территория.
* * *
Подводя некоторые итоги, можно отметить, что Иоанн Малала, выводя новые народы на историческую сцену своего повествования, прежде всего, крупными штрихами вписывал их в современную ему систему этногеографических представлений. Так, чтобы описать гору Арарат и Ноев потоп нужны понятия "Армения", "парфяне" и "адиабенцы".
Другим способом установки связей является генеалогический принцип.
С появлением понятия "царства" географическая локализация уступает место этнониму, и устанавливается привязка "народ – территория".
Принципиально важной оказывается роль этнонимов и процесса имянаречения. Утрата политической независимости ведет к тому, что и в терминологии имя конкретного народа оказывается подчиненным, и в классификации превалирует этноним победителя. Малала передает это рассказом о переименовании народов Персеем.
Другим фундаментальным критерием были различия в области культуры и религии (случай персы – мидийцы). Языковой критерий оказывается отнюдь не решающим.
Этнонимы "ассирийцы", "вавилоняне", "мидийцы", "скифы", "парфяне" оказываются частным, исторически обоснованным случаем, видом по отношению к более общему, родовому понятию "персы", под которыми подразумеваются обитатели Персидской державы и подданные персидского царя.
Примечания
Ioannis Malalae Chronographia, rec. Ioannes Thum. // Corpus fontium his-toriae Byzantinae. Vol. 35. Ser. Berolinensis. Berolini, 2000. Все последующие ссылки на "Хронографию" даются по этому изданию в тексте главы.
Croke B. Malalas, the man and his work. // Studies in John Malalas, ed. by E. Jeffreys with B. Croke and R. Scott. Sidney, 1990. P. 1–26.
Jeffreys E. The beginning of Byzantine chronography: John Malalas. // Greek and Roman Historiography in Late Antiquity. Ed. by G. Marasco. Brill-LeidenBoston, 2003. P. 497–527.
James A. The language of Malalas. // Studies in John Malalas, ed. by E. Jeffreys with B. Croke and R. Scott. Sidney, 1990. P. 217–244.
Jeffreys E. Malalas’ sources. // Studies in John Malalas, ed. by E. Jeffreys with B. Croke and R. Scott. Sidney, 1990. P. 167–216.
Шукуров Р.М. Земли и племена: византийская классификация тюрок // Византийский Временник. 2010. Т. 69 (94). С. 132–163.
Удальцова З.В. Мировоззрение византийского хрониста Иоанна Малалы. // Византийский Временник. 1971. Т. 32. С. 3–23; Чекалова А.А. Иоанн Малала. Хронография. Книга XVIII. Вместо предисловия // Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история. СПб., Алетейя, 1998. С. 465–466; Любарский Я.Н. "Хронография" Иоанна Малалы (проблемы композиции) // Историки и писатели Византии (VI–XII). СПб., 1999. С. 7–20; Самуткина Л.А. Концепция истории в "Хронографии" Иоанна Малалы. Иваново, Иван. ГУ 2001.
Истрин В.М. Хроника Иоанна Малалы в славянском переводе (18971914). Репринтное издание М., 1994.
Studies in John Malalas, ed. by E. Jeffreys with B. Crake and R. Scott. Sidney, 1990.
Recherches sur la chronique de Jean Malalas: actes du colloque 'La Chro-nique de Jean Malalas (VI s. e. chr.): genese et transmission’ organise les 21 et 22 mars 2003 a Aix-en-Provence. Ed. par J. Beaucamp avec la collaboration de A. Ber-nardi, B. Cabouret et E. Caire. P., 2004; Recherches sur la chronique de Jean Malalas: ed. par S. Agusta-Boularot, J. Beaucamp, A. Bernardi, et E. Caire. P., 2006.
Об интересе к манихейству см.: Croke B. Malalas, the man and his work. // Studies inJohn Malalas, ed. by E. Jeffreys with B. Croke and R. Scott. Sidney, 1990. P. 13–14; о восточных элементах в мировоззрении Малалы см.: Jeffreys E. Malalas’ world view // Studies in John Malalas, ed. by E. Jeffreys with B. Croke and R. Scott. Sidney, 1990. P. 65–66; о месте Малалы в византийской историографической традиции об императоре Юлиане см.: Bouffartigue J. Malalas et l’his-toire de l’empereur Julien // Recherches sur la chronique de Jean Malalas. V. II. P., 2006. P. 137–152.
Список статуй, упомянутых Иоанном Малалой, см. в работе: Saliou С. Statues d’Antioche de Syrie dans la Chronographie de Malalas// Recherches sur la chronique de Jean Malalas: ed. par S. Agusta-Boularot, J. Beaucamp, A. Bernardi, et E. Caire. P., 2006. P. 69–95.
Чекалова А.А. Византия и Запад // Византия между Востоком и Западом. Опыт исторической характеристики. СПб., 2001. С. 81–104.
О внимании Иоанна Малалы к организации пространства как одной из важнейших функций правителя см.: Самуткина Л.А. Город в "Хронографии" Иоанна Малалы // Личность – Идея – Текст: К культуре Средневековья и Возрождения: Сб. науч. тр. в честь 65-летия Н.В. Ревякиной. Иваново, 2001. С. 33–47; Metivier S. La creation des provinces romaines dans la Chronique de Malalas // Recherches sur la chronique de Jean Malalas: ed. par S. Agusta-Bou-larot, J. Beaucamp, A. Bernardi, et E. Caire. P., 2006. P. 155–172; Cabouret B. La fondation de cites du IIe au IV siecle (des Antonins a Theodose) d’apres la Chronique de Malalas // Recherches sur la chronique de Jean Malalas: ed. par S. Agus-ta-Boularot, J. Beaucamp, A. Bernardi, et E. Caire. P., 2006. P. 173–185.
Громова А.В.
II. Формы этнонациональной самоидентификации: историческая рефлексия, и правовая мысль, культурные феномены
II.I. "Франция родина правосудия". Институционализация патриотизма
Национальный вопрос относится к числу самых сложных, тонких и болезненных аспектов человеческого сознания. Степень жгучести вопроса оставалась неизменной веками, менялась лишь интерпретация самого понятия "нации". В Средние века, когда собственно закладывались основы современных наций, безраздельно господствовало представление об общем происхождении и кровном родстве тех, кто составляет "нацию", синонимичную в такой интерпретации "роду". Этнический компонент долгое время считался ядром нации, и в известной мере он остается основополагающим признаком национальной идентичности. Подобное единство предполагало наличие неких общих черт у людей одной крови – во внешнем облике, в обычаях и нравах. Модные в наши дни "реквиемы по этносу" и теории "воображаемых сообществ" красноречиво свидетельствуют о пропасти, отделяющей нас от таких простых и прямолинейных интерпретаций. И всё же некоторая общность – во взглядах, в образе жизни и мышления, в способах самоидентификации – характеризует все народы.
Каждая современная "нация" проделала свой уникальный путь в истории. Хотя процесс складывания "наций" был общим для Европы в период формирования "национальных монархий", но национальное самосознание, при этом, не было универсальным, в каждой стране оно имело свои особенности. Поиск слагаемых элементов для каждого типа национального самосознания в разные эпохи остается актуальным научным вопросом по сей день.
Французский вариант становления национального единства афористично охарактеризовал Б. Гёне: "государство создает нацию". Тем самым он подчеркивал первостепенную роль политического фактора в формировании французской нации, конкретно – главенствующую роль Французского королевства и персоны монарха как общепринятых коллективных ценностей. В этом смысле французов следует отнести к типу "политических наций", где государство играло роль объединяющего фактора, создающего общие ценности и культивирующего чувство общности, скрепленное культурными кодами как опорой национального самосознания.
Динамику этому процессу придавало "встречное движение": не только государство было кровно заинтересовано в формировании у подданных осознания, что они единая "нация", как в прочной опоре процесса централизации, но и люди обратили свои чувства на государство как на объединяющую ценность. Как образно заметил Дж. Стрейер, "государство существует только в сердцах и в головах граждан, и если они не верят в его существование, никакая сила или логика не вдохнет в него жизнь". Убедив французов, что они составляют "естественную общность", государство во Франции обрело в этом факторе политическую устойчивость и получило новый импульс развития. Этого нельзя было добиться никаким "легальным насилием", даже духовным, включая умелую и красочную пропаганду. Люди сами должны были захотеть жить вместе, добровольно принять "условия игры". Следовательно, за успехами централизации и консолидации, за длящимися во времени монархическими институтами проглядывает осознанный выбор людей в пользу этого процесса. Так во Франции происходит соединение "нации" и "государства", этнического и политического компонентов, а на авансцену выходит новое явление – чувство национальной гордости, сублимирующее общественный договор.
Как и повсюду в Европе, во Франции в период классического Средневековья господствуют идеологемы "богоизбранности" французского народа, "Франции как земли обетованной" и т. д. Но, – и в этом ее отличие от других стран, – объектом национальной гордости становится не только персона короля, окруженного ореолом превосходства над другими монархами, но и возникающие монархические институты, которые начинают играть "первую скрипку" в пропаганде национальной исключительности. А на стратегии утверждения французской национальной идентичности определяющее влияние стали оказывать служители короны, прежде всего юристы, со своими специфическими представлениями об общем благе и ценностными ориентирами.
В этом русле мне бы хотелось привлечь внимание к аспекту, слабо изученному именно в контексте формирования национального самосознания, – к теме правосудия/справедливости (отмечу сразу же неустранимую синонимичность этих слов во французском языке и больше не буду на этом останавливаться) как стратегии самоидентификации французской "нации". В заглавие статьи вынесен парафраз (кстати, без знака вопроса, как констатация "очевидного") из произведения юриста и парламентария XVI в. Бернара де Ла Рош-Флавена, написавшего "Тринадцать книг о Парламентах Франции. В них на разные лады превозносится правосудие во Франции, а в "книге", посвященной прерогативам короля, сказано следующее:
"Правосудие явилось на свет одновременно с Францией, и обладает правом наследования во французской земле, как существуют страны, наделенные редкостями, не водящимися в иных местах. Индия одна имеет деревья, дающие благовония. Лишь персидские неводы приносят превосходные жемчуга. Только Аквилон дает янтарь. Точно также в одной лишь Франции отправляются истинные функции Правосудия, особенно в Парламентах".
Это рассуждение Ла Рош-Флавена получило большую известность в историографии благодаря классической книге Эрнста Канторовича "Два тела короля", где оно фигурирует как доказательство оформления концепции "неумирающего тела" государства через стабильные монархические судебные институты. Однако подобное утверждение не является "изобретением" юриста эпохи раннего Нового времени, но уходит корнями в Средневековье, когда закладывались основы национальной идентичности французов (Замечу попутно, что не считаю неизменными такие идеологемы; они по-разному функционировали в разные периоды и получали различную интерпретацию.) Среди знаков избранничества французов существенное место начинает отводиться правосудию/справедливости как доказательству превосходства Французского королевства над всеми прочими. Чувство национальной гордости, патриотизм как стратегия идентификации "нации" отныне концентрируется не только на своих героях и святых, не только на истории военных побед, но и на превосходстве институтов правосудия во Франции.
Когда же возникает эта тема? Важный вопрос, помогающий понять истоки этой идеологемы. Хотя слово "патриотизм" появляется только в XVIII в., но в Средние века уже существовало идущее от Античности понятие "родины" (patria – pro patria mori, по Цицерону и Горацию). При этом, обратим внимание, именно юристы – из Орлеанской школы гражданского права – первыми начинают говорить о Французском королевстве как о единой стране (pays) и "общей родине". Не менее значимо и то, что происходит это в правление и под ореолом Людовика IX Святого. Около 1270 г. Жак де Ревиньи, адаптируя Дигесты, пишет о communis patria. Чуть позднее, в 1274 г., монах из Сен-Дени (Примат) впервые говорит о Франции как "нации", соединив нераздельно политический и этнический компоненты. Примерно с 1300 г. можно констатировать утверждение в политическом лексиконе понятия "нации", сам же термин "natione gallicus" появляется в 1318 г., а французы начинают верить, что представляют собой единую нацию. В этом плане абсолютно прав Б. Гёне, заявляя, что вовсе не в период Столетней войны возникает (хотя тогда оно существенно укрепляется), а именно во второй половине XIII в. зарождается во Франции национальное самосознание и элементы патриотизма.
Таким образом, именно правление Людовика IX Святого, с моей точки зрения, становится поворотным в процессе складывания национального самосознания и составляющих его элементов. Чем же оно было знаменательно? Святость короля, основанная вначале преимущественно на его верности крестоносной идее и личном смирении, под пером апологетов и идеологов монархии во главе с Жуанвилем трансформируется в его исключительную заботу об отправлении истинного правосудия и об "очищении нравов" чиновного корпуса (комиссия по расследованию злоупотреблений чиновников 1247 г. и изданный на основе ее выводов краеугольный для всей структуры исполнительно аппарата ордонанс декабря 1254 г.).
Роль королевского правосудия как основного инструмента складывания централизованных национальных монархий – огромная тема, и о ней написано так много, что я не буду подробно на ней останавливаться. Отмечу лишь, пунктирно, существенные для данной темы элементы.