Такова легенда, рассказанная Евсевием и другими авторами; и, как доказательство ее правдивости, пергамент с письмом Спасителя, написанным им собственноручно на сирийском языке, долго был выставлен для всеобщего обозрения в соборе Эдессы. Теперь мы знаем, что в действительности христианство достигло города не раньше конца II в.; но в середине XII столетия у Эдессы имелись другие, более убедительные основания, чтобы претендовать на статус священного места. В ней располагалось самое первое из известных нам церковных зданий; именно в Эдессе был сделан первый перевод на иностранный язык - опять же сирийский - греческого Нового Завета; а один из ее более поздних царей, Абгар IX, как говорит предание, первый из царствующих монархов принял крещение.
В более близкое время также графство Эдесское стало первым государством крестоносцев, основанным в Леванте. Это произошло в 1098 г., после того как Балдуин Бульонский покинул основную армию крестоносцев и двинулся маршем на восток, чтобы основать собственное княжество на берегах Евфрата. Он оставался в Эдессе недолго; двумя годами позже он наследовал своему брату как король Иерусалима - ив этот недолгий и беспокойный период в конце своей жизни стал отчимом Рожера Сицилийского. Но Эдесса оставалась полунезависимым государством - под формальным сюзеренитетом Иерусалима - до тех пор, пока после двадцатипятидневной осады она не пала в канун Рождества 1144 г. перед арабской армией под командованием Имад ад-Дина Занги, атабека Мосула.
Весть о захвате Эдессы ужаснула христианскую Европу. Народам, видевшим в успехе Первого крестового похода явный знак Божественного благоволения, пришлось усомниться в этих утешительных суждениях. Прошло менее чем полстолетия, и крест вновь уступил место полумесяцу. Как это произошло? Не есть ли это проявление гнева Божия? Путешественники, возвращавшиеся с Востока, иногда рассказывали о повальном разложении франков за морем. Не могло ли быть так, что они более не считались достойными охранять святые места от неверных под знаменем своего Искупителя? Сами крестоносцы, давно жившие среди этих святынь, воспринимали случившееся более рационально. Для них Эдес-са являлась жизненно важным буферным государством, защищавшим княжества Антиохию и Триполи - а через них и само Иерусалимское королевство - от данишмендидов и других воинственных тюркских племен севера. К счастью, эти племена никогда не могли объединиться, как и арабские племена за восточными горами; но Занги, честолюбивый политик и блестящий военачальник, уже начал собирать их вокруг себя, мечтая о том дне, когда он, признанный защитник ислама, очистит Азию от христианских захватчиков.
Что бы франки ни думали о своих духовных достоинствах, в военном отношении они, очевидно, были слабы. Первая великая волна крестоносного рвения, на гребне которой в 1099 г. был триумфально взят Иерусалим, теперь спала. Приток свежих сил из Европы практически прекратился; многие паломники по старинке не брали с собой оружия, и даже тем, кто прибывал с готовностью пустить в ход меч, одной летней кампании обычно оказывалось более чем достаточно. Постоянная действующая армия - если ее можно так назвать - состояла из членов двух военных орденов - госпитальеров и тамплиеров; но они одни не могли выстоять против объединенных сил Занги. Подкрепление требовалось отчаянно; папа должен был объявить новый Крестовый поход.
Хотя Эдесса пала примерно за восемь недель до смерти папы Луция, его преемник Евгений III находился на престоле уже более шести месяцев, когда получил официальные известия о случившейся беде. Специальное посольство, которое их доставило - вместе со срочным призывом о помощи, - нашло папу в Витербо. Понтификат Евгения начался не слишком удачно. Его избрание, состоявшееся на безопасной территории Франджипани сразу после смерти несчастного Луция, прошло достаточно гладко; но, когда он попытался проехать из Латерана в собор Святого Петра для совершения необходимых церемоний, горожане преградили ему путь, и через три дня он бежал из Рима.
Поспешность его бегства никого не удивила; удивлял скорее тот факт, что его вообще избрали папой. Бывший монах риз Клерво и ученик святого Бернара, Евгений был простодушен, мягок и застенчив - вовсе, как думали люди, не того сорта человек, которого следует выбирать в папы. Даже сам Бернар, услышав об избрании Евгения, остался недоволен. Известие о том, что впервые цистерцианец займет престол святого Петра, должно было бы его порадовать, но вместо этого, явно раздраженный возвышением одного из его "детей" через его голову, он не скрывал своего неодобрительного отношения к случившемуся. В письме, адресованном всей папской курии, он писал:
"Прости вас Бог за то, что вы сделали!.. Вы превратили последнего в первого, и - узрите! - его новое положение опаснее прежнего… По какой причине или по чьему совету, когда верховный понтифик умер, поспешили вы к простецу, отыскали его в его убежище, вырвали у него из рук топор, кирку или мотыгу и возвели его на престол?" С Евгением он был столь же откровенен: "Так перст Божий поднял бедняка из праха и вознес нищего из навозной кучи, чтобы он мог сидеть с князьями и наследовать престол славы".
Этот набор метафор не кажется удачным, и тот факт, что новый папа не возмутился, говорит о мягкости характера и терпении Евгения. Но Бернар являлся, в конце концов, его духовным отцом, а кроме того, Евгений не был Урбаном II и не имел ни напористости, ни личного обаяния, чтобы организовать Крестовый поход в одиночку. При всех условиях, события в Риме не позволяли ему пересечь Альпы, и, как он сам это выражал, протрубить в небесные трубы Евангелия во Франции. В предстоящие месяцы он особенно нуждался в своем давнем наставнике.
Когда папа Евгений перебирал в уме государей Запада, он, вероятно, увидел только одного подходящего кандидата на роль предводителя нового Крестового похода. В идеале эта честь должна была принадлежать императору Запада, но Конрад - все еще король, ожидающий своей имперской коронации, - по-прежнему оставался связан по рукам и ногам собственными трудностями в Германии. Если они каким-то образом разрешатся, его явно будет больше занимать улаживание итальянских вопросов, нежели авантюры на Востоке. Стефан Английский уже шесть лет вел гражданскую войну. Кандидатура Рожера Сицилийского по множеству причин не рассматривалась. Выбор с неизбежностью пал на Людовика VII Французского.
Людовик ничего лучшего и не желал. Он был пилигримом по натуре. Хотя ему было только двадцать четыре года, вокруг него витала аура сурового благочестия, из-за которой он казался старше своих лет и до безумия раздражал свою красивую и очень жизнерадостную молодую жену Элеонору Ак-витанскую. На нем лежала обязанность отправиться в Крестовый поход во исполнение обета, данного его старшим братом Филиппом, погибшим за несколько лет до этого в результате несчастного случая во время верховой езды. Более того, его душа страдала. В 1143 г. во время войны с Теобальдом, графом Шампаньским, его войска подожгли небольшой город Витри - ныне Витри-ан-Франсуа - на Марне; и его обитатели, более тысячи мужчин, женщин и детей, сгорели заживо в церкви, где они прятались. Людовик видел, как загорелась церковь, но не мог этому помешать. Память об этом дне терзала его до сих пор. Ответственность, как он думал, лежала на нем; и, только отправившись в Крестовый поход, участникам которого давалось полное отпущение всех грехов, он мог искупить вину.
На Рождество 1145 г. Людовик сообщил главным вассалам своем решении принять крест и призвал их последовать его имеру. Одо из Дёйля рассказывает, что "весь облик короля учал такое благочестивое рвение и такое презрение к зем-удовольствиям и преходящей славе, что сама его личность лась аргументом более убедительным, чем все его речи", днако этот аргумент оказался недостаточно весомым. Реакция алов разочаровала короля. У них имелись собственные обя-ости дома, с которыми следовало считаться. Кроме того, дя по рассказам, которые они слышали о жизни за морем, их ные соотечественники, возможно, сами навлекли на себя есчастье. Не лучше ли позволить им самим потрудиться для собственного спасения? Практичный церковник, аббат Сугерий из Сен-Дени, бывший наставник короля, тоже высказался про-предложения Людовика. Но тот уже принял решение. Если он не может наполнить сердца и мысли своих вассалов кре-стоносным пылом, надо найти кого-то, кому удастся это сде-лать. Он написал папе, что принимает его приглашение, а затем, разумеется, послал за аббатом из Клерво.
Бернар, который всегда проявлял горячий интерес к делам Святой земли, принял эту просьбу близко к сердцу, хотя усталость и подорванное здоровье и вынуждали его искать покоя и отдохновения в собственном аббатстве, он откликнулся на призыв с тем лихорадочным жаром, который сделал его на четверть века главным духовным авторитетом в христианском мире. Он охотно согласился организовать Крестовый поход во Франции и обратиться к собранию, которое король созовет на следующую Пасху в Везеле.
Сразу же магия его имени начала работать, и к назначенному дню мужчины и женщины из всех уголков Франции съехались в маленький городок. Поскольку кафедральный собор не мог вместить всех, на склоне холма спешно возвели большой деревянный помост. (Он простоял до 1789 г., когда его разрушили революционеры.) Отсюда утром Вербного воскресенья, 31 марта 1146 г., Бернар обратился к большому количеству собравшихся с одной из самых судьбоносных своих речей. Его тело, пишет Одо, было столь хрупким, что казалось, на нем уже лежала печать смерти. Рядом с ним стоял король, уже поместивший на грудь крест, который папаприслал ему, узнав о его решении. Они вдвоем поднялись ни помост, и Бернар начал говорить.
Текст увещевания, которое он произнес, не дошел до нас; но в случае Бернара воздействие на слушателей оказывала скорее манера говорить, чем сами слова. Все, что мы знаем, - его голос разносился над лугом, "как звук небесного органа", и по мере того, как он говорил, толпа, вначале молчаливая, начала кричать, требуя крестов для себя. Их связки, завернутые в грубую ткань, уже были приготовлены, а когда запас кончился, аббат сбросил собственное одеяние и начал рвать его на лоскуты, чтобы сделать новые. Другие последовали его примеру, и Бернар со своими помощниками шили, пока не опустилась ночь.
Среди новоиспеченных крестоносцев были мужчины и женщины из всех слоев общества - в том числе многие вассалы, которых Людовику не удалось пробудить от апатии всего три месяца назад. Вся Франция, казалось, заразилась духом Бернара; и он мог с понятной гордостью - и забыв прежнее возмущение - писать папе Евгению:
"Вы приказали, а я подчинился… Я провозгласил и говорил; и теперь число их (крестоносцев) умножилось неизмеримо. Города и замки опустели, и семь женщин с трудом могут найти одного мужчину, столь много оказалось вдов, чьи мужья еще живы".
Это было воистину замечательное достижение. Никто более в Европе не сумел бы такого совершить. И все же, как показало дальнейшее развитие событий, Бернару лучше было этого не делать.
Успех в Везеле подействовал на святого Бернара возбуждающе. Он больше не думал о возвращении в Клерво. Вместо этого он отправился через Бургундию, Лотарингию и Фландрию в Германию, призывая к Крестовому походу в переполненных церквях на всем пути своего следования. Его логика, как всегда Прямолинейная, временами казалась пугающей. В письме к немецкому духовенству он заявлял:
"Если Господь обращается к столь ничтожным червям, как вы, ради защиты своего наследия, не думайте, что Его длань стала короче или утратила силу… Разве не есть это самое прямое и ясное указание Всевышнего, что Он дозволяет убийцам, обольстителям, прелюбодеям, лжесвидетелям и другим преступникам послужить Ему ради их собственного спасения?"
К осени вся Германия тоже горела воодушевлением; и даже Конрад, который вначале твердо отказался принимать какое-либо участие в Крестовом походе, раскаялся после рождественского порицания со стороны Бернара и согласился принять крест.
Папа Евгений воспринял эту последнюю новость с некоторой тревогой. Не в первый раз аббат из Клерво превысил свои полномочия. Ему было поручено проповедовать Крестовый поход во Франции; насчет Германии ничего не говорилось. Немцы и французы не ладили - они постоянно ссорились, - а их неизбежная борьба за главенство легко могла погубить все предприятие. Кроме того, Конрад требовался папе в Италии; как еще он мог вернуться в Рим? Но теперь папа не мог ничего изменить. Обеты были приняты. Едва ли стоило расхолаживать будущих крестоносцев до того, как войска хотя бы выступят.
Во Франции тем временем Людовик VII вовсю занимался приготовлениями. Он уже отправил письма Мануилу Комнину и Рожеру Сицилийскому, чтобы заручиться их поддержкой. Мануила, как бы ему ни нравились отдельные представители Запада и западный образ жизни, перспектива прохода через его империю недисциплинированных франкских армий совершенно не радовала. Он знал о проблемах, которые Первый крестовый поход создал его деду пятьдесят лет назад, - вторжение в Константинополь орд латинских головорезов и варваров, каждый из которых ожидал, что визан тийцы поселят, накормят и даже оденут его, причем бесплатно; высокомерие их предводителей, отказывавшихся приносить императору присягу засвои новые восточные владения, что во многих случаях означало просто замену одних враждебных соседей другими. Конечно, данишмендиды доставляли ему как раз сейчас много хлопот; и если предположить, что новая волна крестоносцев поведет себя лучше своих предшественников, то их присутствие могло обернуться благом для Византии; однако Мануил в этом сомневался. Его ответ Людовику был настолько прохладным, насколько мог быть, чтобы не показаться обидным. Он предоставит еду и прочие припасы крестоносной армии, но все следует оплатить. Кроме того, предводители войска должны, проходя через территории империи, принести ему присягу на верность.
Обращаясь к королю Сицилии, Людовик ощущал себя несколько неловко. Сам он формально признал Рожера в 1140 г. и не ссорился с ним; но он знал, что два императора не разделяли его симпатий к сицилийскому властителю. То же было справедливо и в отношении христианских правителей Востока. Рожер не только претендовал на Антиохийское княжество и даже покушался на его реального правителя, Раймона из Пуатье, который - для усложнения ситуации - являлся дядей юной французской королевы Элеоноры; еще имелся такой неприятный факт, что по условиям брака его матери с королем Балдуином, в случае отсутствия прямого наследника, корона Иерусалима переходила к нему. Договор позднее объявили недействительным, и Балдуин, растратив деньги Аделаиды, бесцеремонно отправил ее на корабле обратно в Палермо. Этого оскорбления ее сын никогда не забывал, и отношения между Сицилией и государствами крестоносцев складывались плохо. Людовик знал, что Рожера никогда не примут с распростертыми объятиями за морем, и сомневался, что тот согласится туда отправиться - разве что в качестве завоевателя.
Однако Рожер стал теперь признанным хозяином Средиземноморья - его позиции еще укрепились летом 1146 г., когда он, захватив ливийский город Триполи, фактически поставил барьер посреди Средиземного моря. Больше ни один корабль не мог пройти из одного его конца в другой без согласия Рожера. Таким образом, для успеха Второго крестового похода благорасположение короля Сицилии было осо-, бенно важно; оставалась только надежда, что он избавит всех от лишних хлопот и не станет настаивать на личном участии в экспедиции. На первый вопрос Людовик вскоре получил обнадеживающий ответ. Рожер не только заявил о своих сим-патиях к крестоносцам; он обещал предоставить в их распоряжение корабли и припасы и вдобавок пополнить их ряды большим отрядом сицилийских воинов. По второму пункту, однако, его позиция казалась менее удовлетворительной; в случае, если его предложение примут, он сам или один из его сыновей охотно поведет сицилийскую армию в Палестину.
Как и большинство дипломатических заявлений короля, этот ответ был насквозь фальшивым. Рожер являлся противником Второго крестового похода, как его отец являлся противником Первого. Многие прославленные и влиятельные его подданные были мусульманами: он понимал их, говорил на их языке, и они нравились ему, как можно подозревать, значительно больше, чем французы или немцы. Кроме того, он ненавидел франков Леванта. Терпимость стала основополагающим принципом в его королевстве; почему же он поддержал движение, которое взывало к противоположному, рискуя вызвать недовольство среди значительной части собственных подданных?
В действительности он не собирался принимать на себя крест; в любом случае его путь лежал не дальше Антиохии. Для него Крестовый поход означал только две вещи - возможность отвлечь двух императоров от атаки на Сицилию и надежду на расширение своего влияния на Востоке. Но обе эти цели могли быть достигнуты, если он заручится дружбой или поддержкой со стороны короля Франции, а для этого просто доброжелательного нейтралитета оказывалось недостаточно. Ситуация требовала хоть какого-то проявления энтузиазма, выраженного в такой форме, что первоначальная линия поведения могла быть в любой момент изменена, усилия - направлены на другие цели, а оружие - обращено против заморских государств или, если потребуется, против самого Константинополя.