- Но немчуре чертовски хочется сохранить вид людей, которые и сами сумеют устроить свои дела на востоке, хотя они и отлично понимают, что без наших денег не смогут ничего сделать. Пусть наши только поднажмут, и немцы пойдут на любые уступки, чтобы спеться.
- Это ваше личное мнение?
- Я передаю смысл разговора между Герингом и Гессом перед отъездом сюда.
- Я доложу хозяину... Между прочим, имейте в виду: чем ближе к делу, тем больше нас занимает мнение немецких военных.
- Скажите мне еще раз, Фрэнк: смогут немцы свободно войти в Австрию и Чехию?
- Безусловно!
- И правильно: им не следует вставлять палки в колеса в Европе, если мы не хотим иметь хлопоты с красными на Дальнем Востоке.
- Судя по разговорам, наши сделают все для того, чтобы помочь японцам справиться с красными на Востоке, прежде чем дать им самим под зад.
- Это сложное дело, Фрэнк.
- Наши понимают.
- Надеюсь! - Кроне протянул руку. - Снова на несколько лет?
- Судя по всему, мы будем встречаться в Берлине. Мне, кажется, предстоит торчать там. - И, пожимая Кроне руку, Паркер спросил: - Вы ведь знаете Роу, Мак?
- Знаю.
- Наших очень интересуют источники его информации в Германии.
- Мало ли что кого интересует... - уклончиво пробормотал Кроне.
- Вы не думаете, что эти источники находятся довольно высоко?
Кроне пожал плечами:
- Что вы называете "высоко"?
- У нас подозревают... - Паркер секунду колебался, словно не решаясь высказаться до конца, - подозревают в нечистой игре Канариса.
Кроне удивленно взглянул на Паркера.
- Именно его, Мак, - повторил тот, - как это ни невероятно!
- Невероятно? - Кроне пожал снова плечами. - Как будто этот Канарис не такая же каналья, как любой из его агентов.
- Ну, все-таки... Начальник всей имперской разведки!
- Почему он должен быть лучше нашего Говера?
- Но, но, Кроне! Вы далеко хватаете!
Кроне не видел ничего невероятного в наличии связи начальника германской разведки Канариса с Интеллидженс сервис, и ему казалось смешным, что это может заботить американскую секретную службу. Однако он больше ни о чем не спросил Паркера, а тот не сказал ему, что этот вопрос важен для американцев потому, что Канарис состоит и их собственным агентом!..
Кроне выпил в этот вечер больше, чем обычно. Это заметил даже Геринг, вернувшись с совещания. Кроне попытался вызвать Геринга на откровенность, но мысли того были где-то далеко.
- Пойдемте-ка, Кроне, я вам кое-что покажу! - сказал он с таинственным видом и, пыхтя, стал взбираться по лестнице на второй этаж того крыла замка, где были расположены жилые апартаменты Ванденгейма. Кроне последовал за ним.
Они в молчании миновали несколько комнат. Не в силах скрыть волнение, Геринг остановился перед небольшою резною дверью, толкнул ее и жестом предложил Кроне войти. Сам же, из-за его плеча, нажал выключатель. Кроне увидел залитый мягким верхним светом большой зал. Стены его были затянуты гобеленами в виде огромных медальонов. Посреди каждого медальона висел рыцарский щит с гербом. Все это походило бы на геральдический зал, если бы середина пола не была занята просторным купальным бассейном. Льющийся с потолка мягкий свет отражался в желтом металле, которым был облицован бассейн, и делал воду похожей на огромный слиток красноватого стекла.
Кроне увидел, что глаза Геринга в экстатическом восторге остановились на этом водоеме.
- Смотрите, Кроне, - толстые красные руки Геринга с жадностью потянулись к бассейну, - он из чистого золота!
Словно боясь, что видение рассеется, Геринг на цыпочках приблизился к краю водоема и сделал попытку присесть на корточки. Толстые ноги и огромный живот не позволили ему этого. Он тяжело опустился на одно колено и погладил рукою полированный металл облицовки.
- Вот что здорово - то здорово! - Он с напряжением, опираясь на руку Кроне, поднялся и уставился в темножелтую и, казалось, горячую от пронизывающего ее отраженного света воду. - Это замечательно, Кроне!
И он снова, как зачарованный, уставился на золотистую воду.
14
Сентябрь выдался дождливым. Было еще совсем тепло, но на протяжении недели не бывало и дня, чтобы небо не изливало на Берлин потоков воды. Водосточные трубы высоких домов непрерывно рокотали от струившихся в них каскадов. Щеткам метельщиков нечего было делать: вода смывала с асфальта все. Зелень бульваров потемнела от воды, пропитавшей, казалось, даже листву. Тиргартен сочился влагою, как неотжатая губка. Проносившиеся по лужам автомобили обдавали стены домов мутными струями. Шпрее, с ее обычно темными, радужными от нефти ленивыми водами, подошла под самые края набережных.
Хотя Кроне и советовал воспользоваться подземкой, Отто понял, что дойти до станции - выше его сил. И на протяжении нескольких шагов, что ему пришлось пробежать до стоянки такси, вода успела забраться за воротник, а начищенные сапоги были забрызганы грязью.
Кроне пригласил Отто для разговора. Телефонный вызов, едва не заставивший Отто упасть в обморок, был сделан Кроне еще из больницы, где он выздоравливал после раны в спину.
Направляясь теперь на свидание с Кроне, Отто старался себя уверить, что для опасений нет никаких оснований. Если бы они хотели его прикончить, то могли бы сделать это уже десять раз. Вероятно, Кроне ни о чем не догадывается. Нужно только придумать версию поумнее.
Но ничего мало-мальски правдоподобного не приходило в голову: ведь Кроне-то знал, что Хайнес не мог в него стрелять, так как был убит рукою Отто.
Чем дальше думал Отто, тем хуже делалось его настроение. Наконец он задал себе вопрос: "Зачем я сам тащусь к нему в пасть? Не разумней ли бежать? Бежать без оглядки, скажем, в Голландию или, еще лучше, в Швейцарию?.." Отто не сомневался в том, что ему удастся перейти границу. Особенно, если он сейчас же вернется в канцелярию Гаусса и выпишет себе служебный пропуск в пограничную зону.
Отто рисовались заманчивые картины жизни в Швейцарии. Он предложит издателям купить его разоблачительные мемуары. Великолепные, ошеломляющие заголовки: "Записки ремовского адъютанта", или еще лучше: "Я убил Рема". Правда, он Рема не убивал, но это неважно. Ради рекламы можно кое-что и присочинить.
Но он сам тут же оборвал эти мечты: ему проделают дырку в затылке, прежде чем он допишет первый десяток страниц своих разоблачений.
Кроне встретил его так, словно они расстались при самых будничных обстоятельствах.
Во время разговора Кроне несколько раз умолкал, закашлявшись.
- Вы простудились? - с деланым участием спросил Отто.
- Да, - лицо Кроне искривилось в болезненной улыбке. - Благодаря вентиляции в моих легких, - иронически сказал он.
Отто с трудом заставил себя сосредоточиться настолько, чтобы слушать Кроне. К счастью, тот сегодня больше говорил, чем спрашивал. Отто впервые слышал такое откровенное и ясное изложение программы действий гитлеровской агентуры во всей Европе. Потом Кроне перешел к разъяснению методов, какими эта программа должна быть осуществлена.
Это было практическое руководство к тем общим соображениям, которые генерал Шверер не так давно узнал из агентурной стенограммы разговора посла Кестнера с журналисткой Женевьевой Табуи. Кроне не называл пока ни одного имени, но слово "убрать" фигурировало так часто, что программа убийств показалась Отто рассчитанной на целые десятилетия. Она распространялась на весь мир. От Бухареста до Нью-Йорка. Речь шла о необходимости смести с пути целые группы немецких и зарубежных антифашистов, своих и чужих политических деятелей. По словам Кроне, у нацистов имелись для этих целей отряды опытных агентов во всех странах.
- Вы утомлены? - спросил вдруг Кроне, заметив бледность Отто.
- Нет, нет! Что вы! - поспешно ответил Отто, боясь, что Кроне может счесть его слабым, неспособным нести возлагаемое на него бремя осведомленности в сложной механике преступлений. Внушить Кроне такое опасение значило выйти в тираж.
Отто сделал беззаботное лицо.
- Должен сознаться: за то время, что вас не было, жизнь показалась мне довольно пресной!
- Зато теперь... - Кроне выдержал небольшую паузу, - я смогу доставить вам удовольствие. Вы ведь не бывали в Итальянской Швейцарии?
И тоном, каким в дружеской компании излагают план увеселительной поездки, Кроне сообщил Отто, что тому нужно побывать в Лугано для встречи с несколькими усташами террористической организации Анте Павелича, которых итальянская овра отобрала для исполнения очень важного поручения: должен быть уничтожен югославский король Александр, проводящий политику сближения с Францией. Король Александр задумал и другое: войти в сношения с Советской Россией! На этом пути он нашел себе наставника в лице французского министра иностранных дел Барту.
- Этот проклятый француз, - голос Кроне стал жестким, - заслуживает того, чтобы...
"Боже правый! - подумал Отто. - Если так говорить имеет право Кроне, то что же может Гиммлер?!"
- Когда нужно выехать? - покорно спросил он.
- Завтра подайте рапорт о болезни.
- Что я должен делать в Лугано?
- Остановиться в отеле "Цюрхерхоф" и ждать моих распоряжений. Я приеду туда.
- О-о! - воскликнул Отто и с угодливой улыбкой, за которою постарался скрыть разочарование, добавил: - Значит, мне не будет скучно!
- Там мы с вами незнакомы.
С этими словами Кроне поднялся.
15
В то лето тучи висели не только над Берлином. Холодный туман, гонимый на Европу от британских берегов, сменялся дыханием жаркого африканского ветра. Эти резкие смены погоды раздражали нервы людей, и без того взвинченные политической обстановкой. Непрекращающиеся правительственные кризисы во Франции привлекали к себе не меньшее внимание мировой общественности, чем маневры фашистской банды, пришедшей к власти в Германии.
Министерская карусель, порождаемая интригами правых, продолжалась бесконечно. Фактически в Третьей республике хозяйничали авантюристы и казнокрады. Это были одни и те же захватанные карты одной и той же крапленой колоды, которую без конца перетасовывали руки "двухсот семейств". Всякие лавали, шотаны, думерги, тардье и фландены сменяли друг друга. На их лопатках светились сквозь фраки бубновые тузы потенциальных каторжников, и если бы к власти пришел народ, немногие из этих политических шулеров избежали бы переселения в Кайенну. Шпионаж в пользу Германии и профашистская политика ради выгодных биржевых спекуляций - по системе Боннэ; шпионская деятельность в пользу фашистской Италии и соучастие в подделке облигаций - в духе Кьяппа; убийства политических противников - в стиле де ла Рокка; шантаж по системе Морраса - одной десятой всего этого было бы достаточно, чтобы скомпрометировать любую буржуазную партию, любое правительство. Но пресса, субсидируемая самими же преступниками, распоряжавшимися во французском казначействе, как в собственном кармане, покупаемая оптом и в розницу банкирами и промышленниками, подкупаемая немецкой гестапо и итальянской овра, - продажная пресса извергала потоки лжи с целью обелить преступников и потопить в грязи их разоблачителей.
И все же в этой тяжелой обстановке, несмотря на все усилия реакции, на шантаж и угрозы, невзирая на открытые вооруженные выступления фашистских и фашиствующих лиг, всяких "Боевых крестов", "Аксьон франсзз", "Солидаритэ франсэз", "национальных корпоративных партий" и т.п., - несмотря на откровенное покровительство властей рыцарям ножа и кастета, - французский народ без страха вышел на улицу. Его возмущало бесконечное повторение в "новых" кабинетах затрепанных имен старых политических жуликов. Народ оскорбляли нескончаемые аферы всяких стависских, которые грабили страну среди бела дня и прятались за спины своих соучастников из кабинета министров. Все это оскорбляло простых людей Франции, только и слышавших песенку о необходимости повысить налоги и понизить заработную плату. В феврале, в мае и в июле сотни тысяч людей вышли на демонстрации. Величественный и грозный поток возмущенных парижан, во главе которых шли руководители коммунистической партии, привел в трепет обитателей отелей миллионеров, беспардонных крикунов Бурбонского дворца и пешку-президента, сидящего в Елисейском дворце под охраной ажанов. Всем стало ясно, что следующая волна народного гнева уже не будет носить формы мирной демонстрации.
И вот "хозяева Франции" выдвинули фигуры, которые казались им подходящими для такой ситуации. На сцену вылез член семьи банкиров и коммерсантов, тонкий знаток изысканной литературы и собиратель редкостей, обладатель дисканта, кастрат, пресловутый "вождь" социалистов, матерый предатель Леон Блюм. За ним появился выбившийся из мелких булочников в крупного парижского биржевика "вождь" радикал-социалистов, сторожевой пес биржи Эдуард Даладье. Эти два испытанных интригана пошли навстречу народным колоннам "с протянутою для пожатия рукою", намереваясь помешать идущим во главе народного движения коммунистам занять в нем ведущее положение.
Этот маневр не помог: когда в феврале 1934 года де ла Рокк и Поццо ди Борго вывели на улицу банды своих фашистов, они встретили жестокий отпор.
Вовлекая все более широкие слои трудящегося люда Франции, лавина народного движения продолжала мощно катиться вперед. 27 июля, в день двадцатой годовщины смерти Жана Жореса, несколько сотен тысяч парижан продефилировали перед Пантеоном, чтобы отметить первую победу - договор между коммунистами и социалистами о совместных действиях. Леон Блюм был против единства действий с коммунистами, но массы заставили его подписать договор. Это был крепкий удар по социал-предателям и по фашизму. В лагере реакции началось смятение: вырисовывалась перспектива поражения правых партий на предстоящих выборах. Но "двести семейств" не желали сдаваться или хотя бы отступать. По их приказу открылись шлюзы клеветы. Дело поручили "Боевым крестам" и "Аксьон франсэз". Грязные фашистские листки "Фламбо" и "Гренгуар" затеяли травлю лидеров левых партий. Префект парижской полиции, пресловутый Жан Кьяпп, обладавший "секретными досье", способными наповал уложить любого бывшего, нынешнего и будущего министра, пригрозил членам кабинета и палаты, что пустит эти досье в ход против всякого, кто вздумает заступиться за жертв "Гренгуара" и "Фламбо".
- А если и этого окажется мало, - крикнул Кьяпп председателю палаты депутатов Эррио, - я явлюсь сюда с автоматическим пистолетом и буду стрелять!
- В кого? - спросил потрясенный Эррио.
- В кого попало!..
Кьяппа поддержал Ибарнегарэ - друг и соратник де ла Рокка.
- Если легальных возможностей у нас не будет (стрельбу в палате он считал, повидимому, легальной), мы прибегнем к другим средствам!
Атмосфера накалялась. "Кампания" правых, накачиваемая деньгами из сейфов "двухсот", получала все больший размах. Нажимали и фашисты из-за рубежа. Дорио на деньги немецкой гестапо купил провокационный бульварный листок "Либертэ". Де ла Рокк за одиннадцать миллионов франков, неизвестно откуда взявшихся у него, приобрел большую газету "Пти журналы".
"Кампания" развивалась. В "черном списке" де ла Рокка после консультации с Берлином появились крестики против имен намеченных жертв.
Над Парижем висела серая сетка дождя. Под ногами хлюпала слякоть. Годар и Анри теперь выходили из метро у палаты депутатов и встречались только в подъезде Второго бюро.
Это было влиянием их службы, или, вернее говоря, их нынешней профессии. Вместо сближения, которое было бы верным результатом их долгой совместной службы в других условиях, скажем в армии, эта служба способствовала тому, что с каждым днем они отходили друг от друга все дальше и дальше. Изо дня в день каждый из них обнаруживал в другом все новые отрицательные черты, которых не замечал ранее. С каждым днем ощутимее становилось желание не только подмечать для себя недостатки другого, но рука как бы сама собой тянулась к перу, чтобы занести эти наблюдения в личное досье друга.
Так постепенно из друзей они превратились сначала в равнодушных, а потом и в придирчивых наблюдателей, не прощающих друг другу ни недостатков, ни ошибок.
Пропало желание выйти на станцию раньше, чтобы пройти несколько кварталов с приятелем. Годару казалось даже, что исчезла необходимость посидеть на скамье под каштанами. Словно и энфизема не была больше энфиземой, раз не с кем стало о ней говорить, и сердце не билось день ото дня все с большей натугой.
Одним словом, майор Годар и капитан Анри иногда сходились теперь в подъезде бюро и тогда обменивались равнодушным кивком. А чаще и входили они туда в разное время. Разницы в две-три минуты было достаточно, чтобы не столкнуться в подъезде...
В тот день, о котором идет речь, генерал Леганье вызвал к себе Анри. Тот увидел в его кабинете Годара. Годар принес известие, что через редакцию "Салона" от Роу в Лондон прошло интересное сообщение: на-днях в Швейцарию, на Луганское озеро, собираются приехать немцы. Их поездка находилась в какой-то связи с намерениями югославского короля Александра.
Генерал вопросительно уставился на Анри.
- Не кажется ли вам, капитан, что если это сообщение имеет какое бы то ни было отношение к нам, то я должен был бы услышать об этой поездке не от Годара, а от вас?
- У меня нет данных о том, что поездка имеет отношение к нам.
- Неужели я должен вам объяснять, что все относящееся к королю Александру интересует Францию? - генерал разгладил какие-то ему одному видимые складки несуществующей скатерти. - Если Роу обеспокоен, значит, дело идет не о простом слухе!
Генерал быстро и точно водрузил пенсне на место и скользнул по обоим офицерам быстрым взглядом.
- Я пришел в бюро не для того, чтобы присутствовать на похоронах французской секретной службы. Я хочу знать то же, что знают другие англичане, итальянцы, поляки. Хотя бы столько же!
- Не так уж мало, мой генерал, - усмехнулся Годар.
- Но и не так много, как можно было требовать от этого же бюро несколько лет тому назад! - Леганье сделал короткую паузу. - Если вы устали, Годар, поезжайте отдохнуть.
- Но, мой генерал...
- Сегодня же вам будут изготовлены надлежащие документы. А вы, Анри, как лучший друг майора...
Анри поднял взгляд на генерала.
- Разве я дал повод, мой генерал?
- ...Вы, как друг Годара, можете сопровождать его. И вам будут сегодня же изготовлены необходимые документы. Поедете в Лугано. И если я по вашем приезде туда не буду знать, что общего между этим визитом бошей и королем Александром, ваш отдых будет продлен на неопределенно долгое время. Но не думаю, чтобы мне удалось выхлопотать прибавку к пенсии, полагающейся вам по чину...
Через три дня явно преуспевающий коммерсант - капитан Анри - и усатый парижский рантье - майор Годар - порознь вышли из подъезда вокзала в Лугано. Капитан Анри бросил элегантный чемодан в маленький голубой автобус аристократического пансиона "Вилла Моника". Годар, захлебываясь кашлем и будто бы не глядя, кому отдает свой потрепанный саквояж, сунул его в руку комиссионера скромного "Отель-дез'Альп".
Французские офицеры прибыли в Лугано раньше Отто и Кроне. Те появились только через три дня и тоже порознь.